Decadence

За окном движется бесконечный лес, лишь дерево сменяется на другое, коротенькое облако, на затяжное, длинное. Вагон немного потряхивает, или самого Олега знобит. Он перебирает ещё раз — двенадцатый раз — все собранные в спешке документы и убирает в рюкзак, закрывая его. На смену документам Волков начинает теребить лямку рюкзака, облокотившись головой на дрожащую стенку вагона. Он так давно не нервничал столько, сколько сейчас. Не свойственно ему постоянно теребить что-то в руках, закусывать нижнюю губу сбоку — привычки перенятые от Серёжи. Он всегда был нервным. Кроме его, Волкова, отъезда. Олег прокручивает в голове их молчаливое расставание. Всегда эмоциональный Серёжа, будто корочкой льда покрылся, и его обычно холодные руки стали совсем ледяными. А в глазах острые глыбы. Олег честно ожидал скандала, взрывов и бушующих эмоций, но не этого холода. Словно тому не было до этого дела. Сергей не должен ему ничего, никаких эмоций. Но было больно и непонятно. Лучше бы он рвал и метал, бегал по отведенной им комнате детдома, кинул что-нибудь в него, отвесил пощёчину (он ничего такого в сторону не делал, но лучше так, чем безразличие). Хоть что-нибудь. После тряски в поезде, все мысли перепутались, будто железные шарики с грохотом упали от тряски, оставляя вмятины в черепной коробке, и теперь катаются туда сюда,туда сюда. Может отстранённость Серёжи от Олега была лучше для него. Волков вообще перестал что либо понимать, перестал понимать Серёжу. С ним всегда было сложно, и хорошо. И невозможно. Поэтому он решил бежать. Трусливо и жалко уйти из жизни Разумовского, оставить их совместное "хорошо". Олег не сомневался в своём решении. Это в принципе единственная вещь, в которой он уверен: это было единственное правильное решение — так лучше для них обоих, Серёжа должен был это тоже понимать. Дорога кажется до невозможности долгой, как во сне он едет вдаль, в несуществующее место. Куда ведут все дороги — а ведут ли они куда-то? Есть ли у них конец? Армия — временная остановка или конечная? Олег прикрывает глаза, сон совсем не хочет навестить его уже как второй день. Перед глазами пляшут разноцветные круги, а хотелось бы увидеть будущее, увидеть, что будет через год, встретятся ли ещё с Серёжей. Олег много говорил ему о планах на будущее. И сбежал, оставив их разрушаться — боялся разрушить их на глазах Серёжи своими лишними чувствами и остаться у него на суд. Он любил Серёжу совсем не как друга, чувства давно вышли за рамки, расплылись — их пытаться собрать и закрыть, как руками море пытаться залить в маленькое ржавое ведёрко. Его сосед по плацкарту, спавший до этого, повернулся к нему лицом и сонно, но довольно потянулся. Открыв глаза он сел на койку и посмотрел на Олега. – А ты чего сидишь такой угрюмый? От армии не смог откосить или девку свою пришлось оставить? — Спросил молодой парень. Когда они зашли в вагон, парень сразу улёгся спать, не сказав не слова, видно, решил наверстать упущенное. У него были короткие светлые, лежащие ёжиком, волосы, кончик носа его тянулся к нижней губе, брови были едва видны, а ресницы наоборот выделялись на фоне тёмных глаз. Но черты были правильными, но некрасивыми — красивые были у Серёжи. Весь он был красивый, как с иконы сошёл, как ожившая античная статуя. Олег чуть встряхнул головой, отгоняя образ Серёжи. — Я сам пошёл вообще-то, — сохранил равнодушие и в голосе и на лице Олег, надеясь, что от него быстро отвяжутся. Но по классике парень не собирался отставать, уж очень он хотел поговорить с кем-то. — Сам? Вот ты.. А что тогда хмурый такой, словно тебя сюда силком до последнего тащили? — Приподняв в удивлении брови, да что там в удивлении, в ахуе, спросил все ещё неизвестный собеседник (Олегу вообще было без разницы, как его зовут), — я вот откосить не смог, а мне нахуй это не нужно. Ну, год улетел в ебеня. Меня вообще-то ждёт моя Машка. Хорошенькая, обещал вернуться и жениться. Сначала от военкомата прятался, после от неё придётся. А не забрали бы не обещал бы жениться, она начала вешаться на шею и просить, ебанутая, зачем ей это. Хочет серьёзных отношений, видите ли. Олег поморщился, не отвечая. Челюсти сжал, в окно взгляд уставив. Парень смотрел на него секунд пять, ожидая ответа или реакции, но не дождавшись, улегся снова, пробормотал что то по типу "идиот" и "вот ебанутый". Достал телефон из рюкзака, валявшегося рядом, и уткнулся в него, больше не обращая внимания на Волкова. Тот едва заметно выдохнул. Дольше они ехали в относительной тишине, лишь гул поезда прервал её.

***

Прибыв наконец, Олег проснулся — всё же смог немного вздремнуть, облакотившись на стенку — и размял отёкшие руки с плечами. Шея неприятно хрустнула. Выйдя вслед за его соседом по плацкарту, он вдохнул, но не полной грудью, её сдавило, сжало. Воздух был намного холоднее, даже жёстче. Ноздри покалывало, Олег часто дышал, пытаясь насытиться кислородом. Вот он уже в части, куда так рвался, но почему то так тяжело. Голова тяжёлая, перед глазами круги смазанные, все вокруг, как рисунок красками смешивается. Олег моргает и трёт переносицу, краски сменяются на темноту. Он чуть покачнулся и замер. Раз, два три. Раз, два, три. Раз, два, зрение вновь восстановилось, хотя гул в голове все ещё был. Олег отправился за толпой. Ему ещё столько придётся пережить за сегодня, он начинает жалеть, что не попробовал уснуть по нормальному. Вдруг повезло бы, как обычно. Только начало, а ему уже хочется вернуться в ненавистную детдомовскую комнату. К Серёже. Но нельзя — это было правильное решение. Правильное решение. Правильное. В этом Олег запретил себе сомневаться — хуже будет, и так ком проволоки в горле застрял, холодной и острой, или стекла такого же. Волков моргает, а просыпается уже в казарме. В голове мелькают старческие лица, смешавшие хриплые голоса. Он не помнит строя, лиц сослуживцев, помнит лишь как вышел из поезда, как кто-то подтолкнул в спину, когда он завис на пути. Олег провел по своей бритой голове и, присев на скрипнувшей кровати, осмотрелся как в первый раз. В приоткрытом ящике тумбочки лежала полученная одежда. Не было уже той тяжести, что сковала его в поезде, была пустота. Он решил, что теперь у него будет два главных правила в жизни: "Не сожалеть." "Не конфликтовать." Что было сложнее ещё не понятно. Сам по себе Волков не был конфликтным. Изначально. А после в детдоме он постоянно встревал в драки, сначала из-за нападок на него, как на новенького (хотя закончились они быстро, после того, как он разбил нос приставшему к нему задире, что был старше на год), или на Серёжу. Но вскоре он усвоил, что лучшая защита - нападение, поэтому начал лезть первым на любые неправильные слова, косые взгляды в их с Серёжей сторону. Серёжа не умеет держать язык за зубами, Олег же всегда начинает махаться кулаками — прекрасный тандем был. Сейчас же ему нужно успокоить своего цепного пса, перестать скалиться на любой подозрительный взгляд, быть сдержаннее. И не сожалеть.

***

Серёжа просыпается от ощущения пустоты в желудке. Он поворачивается на спину, убирает чёлку с лица. Живот урчит, напоминая о потребности в еде. Разумовский не ел вчера весь день, сначала из-за волнения, а потом просто забыл. У него были дела поинтересней, например, оглянуться назад, искать причины, всего происходящего на сегодняшний день (ночь, на часа три ночи) и пасть в апатию — в настоящее болото нырнуть. Он садится на кровати и оглядывается. Соседа всё ещё нет, в блоке полная тишина. Напоминает ту же тишину, когда он оставался в детдомовской комнате без Олега и не мог уснуть. И было тихо-тихо, и всё излучало спокойствие, будто всем всё равно было на отсутствие Волкова. Хотя так и было, это для Серёжи он был необходимой частью его жизни, его самого, без него жить как без кисти руки, ноги, без самого сердца. Живот урчит настойчивей, он вспоминает, что не зря покупал пельмени, и встаёт, направляясь к двери. Прежде, чем выйти ещё раз оглядывает комнату — хуже ненавистной детдомовской. Включённый свет режет по глазам. Серёжа жмурится, трёт их, привыкая к свету. Было всё также пусто и тихо. Помещение это делилось на две зоны: саму кухню и общую комнату. Кухонная занимала маленькое пространство в противоположном углу от входа в блок. В ней стоял, прижавшись к стенке низкий, но широкий холодильник. У соседней стены стояли шкафчики, являвшиеся также столешницами для готовки, если вдруг у студентов появляется деньги и желание приготовить что-то более менее съедобное. В шкафчике находились столовые приборы и пара пачек каких то круп. Во втором и третьем ящике пока ничего не было — ещё не до конца обжито. Сверху также располагались ящики, но уже с посудой, кастрюля и сковородкой. Рядом со столешницами стояла плита. Раньше она была белой, но сейчас металл посерел и у самого пола приобрёл рыжеватый оттенок. Во второй зоне этой комнаты стоял стол со стульями, считавшийся обеденным. Поодаль от него стоял потрепанный бледно-синий диван и такого же цвета кресла. Около них стоял маленький кофейный столик. В углу стояла гладильная доска, а рядом лежал утюг, обмотанный своим же проводом — в ванной, дверь в которую находила с рядом, им места не нашлось, очень маленькая была комнатка. Серёжа нарушает тишину грохотом замороженных пельменей, ударившихся об стенку морозильной камеры. Разумовский замер, он не знает есть ли в соседних комнатах кто-либо, а стены всё же картонные. Не услышав он достаёт кастрюлю и ополаскивает её кипятком, обжигая себе пальцы. Она явно повидал многое, старая железная с поцарапанным дном. Но пользоваться нужно тем, что есть. Пока Серёжа наполняют кастрюлю, он успевает уронить её в железную раковину. Грохот пронёсся по всему блоку. Разумовский ожидал, что сейчас к нему из-за закрытой двери выйдут разбуженные сожители, но, на удивление, услышал лишь шорох. Он уже аккуратнее ставит наполненную кастрюлю на плиту и садится напротив на стул около стола. Подперев голову, начинает гипнотизировать кастрюлю, ожидая, что от этого вода закипит быстрее. Вода, нехотя, начинает закипать минут через десять. Он открывает пачку и кидает пельмени в кипящую воду. —Да, блять, — слишком громко ругается, когда капли из кастрюли попадают на руку. — Ты долго ещё будешь шуметь? — из-за спины послышался недовольный женский голос. Серёжа вздрагивает и роняет пельмень, который собирался кинуть в кастрюлю. Он с грохотом падает, ломаясь. Оба смотрят на него и отлетевшие кусочки замороженного теста. — Чего застыл? — первой опомнилась девушка. Недовольства в голосе стало больше. — Ты забыл что живёшь тут не один? Время видел? Если ты не знал люди обычно спят по ночам. Перед ним стоит девушка с яркими розово-красными волосами, которые были растрёпаны, видно Разумовский разбудил её. Весь её вид выражал явное недовольство из-за прерванного сна. — Я.. Нет, не забыл, то есть нет, не долго буду, то есть... — замялся Разумовский. — Пельмени будешь? Девушка удивлённо уставилась на него. А после брови нахмурились, она окинула его взглядом, от которого Разумовский поёжился. Но после выражение её лица переменилось, стало более мягким и светлым. — Буду, — с насмешливой улыбкой сказала. Разумовский быстро высыпал из пачки оставшиеся пельмени, что кидал раньше поштучно. Брызгов было больше, они попали на руку Серёжи и на плиту. Вода начала шипеть и пузыриться, испаряясь. Разумовский, выкинув пустую упаковку, отошёл обратно к столу, облокотившись на него поясницей и потряхивая не раз обожженной рукой. Девушка, что села за стул, на котором ранее сидел Серёжа,посмотрела на него и показательно закатила глаза. — Аккуратнее можешь? — Совсем без язвительности, с улыбкой спросила она. — Могу, — буркнул Серёжа, складывая руки на груди. Он сделал вид самого обиженного человека в мире. Девушка хихикнула. — Я, кстати, Юля Пчёлкина, — она подала руку для позднего приветствия. — С журналистики. — Сергей Разумовский, — Разумовский пожал руку новой знакомой. — Лучше просто Серёжа. Программист. — Айтишник? По тебе видно. — В каком смысле? Серёжа насупился, Юля же, не обращая на него внимания, подошла к кухонной тумбочке. Достав ложку, она помешала пельмени: — Ты хоть солил? — Нет.. — Ты варить пельмени не умеешь? — Юля оглянулась на все также стоявшего у неё за спиной Серёжи. — Я просто забыл. — Всё ясно с тобой, айтишник. — Серёжа хотел было что-то сказать, возмущённо и недовольно, но Юля перебила его, — тарелки из верхнего шкафчик достань. Только на этот раз не греми как кастрюлей. — Извини, что разбудил, — запоздало решил сказать Серёжа, доставая две тарелки и, как и кастрюлю до этого, ополоснул в кипятке , на этот раз не обжёгшись. Он ставит на столешницу рядом с плитой. Юля вылавливает ложкой пельмени и раскладывает их по тарелкам, включив до этого плиту и отодвинув с конфорки кастрюлю. Один пельмень падает с ложки, с громким бульком тонет. Но Пчёлкина ловит его обратно, и он всё же оказывается в тарелке. Кастрюля остаётся на плите, а тарелки переносятся на стол, к ним добавляются вилки, и Серёжа с Юлей наконец то сами садятся за стол. Разумовский накалывает пельмень, из которого сразу вытекает вода, и отправляет в рот. — Чтобы ты без меня делал? — спрашивает Пчёлкина, прожевав. — Я один бы справился, — бурчит Серёжа, — это я тебя накормил. — Ну-ну, громыхал бы кастрюлей до утра ещё. — Я ещё кого то разбудил? — Моей соседки нет, видно гуляет ещё. В соседней комнате тоже пусто, про твоего соседа не знаю, раз не вышел, то нет, — хмыкает девушка. — Его тоже нет. Все гуляют, одни мы тут сидим, — пожимает плечами Разумовский, отправляя в рот пельмень. — Тебя что-то не устраивает? — Нет, — коротко отвечает. — Вот и хорошо. Посуду, кстати, моешь ты, — ухмыляется Юля. —Эй, с чего бы? — Потому что я тебе и так помогла. И ты сам сказал, что пельмени твои, посуда значит тоже. Дальше едят они в тишине. Сергей решает не спорить, хотя он опять же мог сказать, что он бы сам справился в таком простом деле, что он, не смог бы себе есть сам сделать? А так он по сути её угостил за просто так.

***

Проблемы с горячей водой Серёжа ощущает на себе, когда отмывает дно кастрюли от прилипших кусочков теста в ледяной воде. Пальцы начинают неметь, а холод ползёт по запястьям. Он трёт губкой дно. Мыльная пена стекает из кастрюля в раковину, струя воды, попадая на металлическую поверхность посуды, разбивается на мелкие капли, разбрызгивается, попадая на серую футболку Разумовского. Она темнеет от влаги, не приятно липнет к телу, морозит кожу. Наконец отмыв дно, он ополаскивает кастрюлю и ставит её рядом с раковиной. Вода сразу отключается. Разумовский отряхивает замерзшие руки. На полу растекается множество маленьких лужиц. — Я понял, почему ты не захотела мыть посуду. Юля лишь хихикает. Разумовский трясёт руками так, что всё ещё холодные капли попадают на девушку, всё также сидящую за столом. — Эй! — Юля хотела возмутиться, но Разумовский снова брызгает в неё. — Как маленький, реально. Теперь очередь Серёжи посмеяться. Девушка складывает руки на груди, как Серёжа до этого сам делал, изображает человека, чьи чувства крайне возмутительно были задеты. Но уже через пару секунду, она сама смеётся. Её смех поддерживает Разумовский. Как удачно сложилось, что в блоке были они одно, иначе уже получили бы по шеям от сожителей. — Ты откуда такой приехал? Или местный? — Спрашивает Пчёлкина, успокоившись. — Из Питера, а сама откуда? — Местная. — А что тогда в общежитие живёшь, А не с родителями? — Далеко очень ездить. И самостоятельно жить захотела. В голове Разумовского пронеслась мысль: а может и Олег захотел самостоятельно жить, отдельно, а тут Серёжа со своим "вместе", да "рядом, под боком друг у друга всегда". Надавил так, совсем того не хотят, вот Волков и решил от него подальше сбежать. Вот же он дурак, сам виноват во всём. А может он смог бы сохранить дружбу их, встречи выкрадывать иногда. А если бы поступили вместе, то в коридоре бы встречались. А так когда они увидятся? А Олег захочет или убежит после армии ещё куда-то? А Разумовский даже не знает в какой он части, где вообще находится, не знает, сможет ли дозвонится. А если сможет, Олег трубку то возьмёт, захочет Серёжу услышать? О что говорит ему? Нечего — не о том же, как ему одиноко и грустно без него. От того, что не может он так, пусто как то. Серёжа поник, от прежней весёлости остался лишь мутный туман. — Ты чего завис? — Вырывает из болота мыслей и чувства вины Пчёлкина. А вина не хочет ходить, царапает шею и спину, обещая вернуться позже. — Ничего, просто задумался. — Ну да, всегда так говорят. Получше не придумал? — Неа, — отмахиватеся Серёжа. — Предлагаю расходиться, нам ещё на пары сегодня, — быстро переводит тему. — Зачем напоминаешь, — взыдхает Юля, складывая руки на столе, уткнувшись в них лбом. Она со стоном разочарования встаёт: — Спасибо за поздний ужин или ранний затрак, до утра, — говорит она и встаёт и уходит в комнату. — До утра. Серёжа направляется в комнату. Он ложится на спину Руки за голову, взгляд в потолок. Сон совсем не шёл. Обиделся, за то, что его прервали и не хочет возвращаться. Серёжа хотел бы перестать думать, хотя бы на время — тошно от мыслей об Олеге, о том, что могло бы быть по другому, если бы он что-то не сказала или не сделал или наоборот. Тошнотворная атмосфера во всех не сбывшихся сценариях в голове. Мучает чувство, что по другому уже не будет. Разумовский Поворачивается на бок. Она рука все также под головой, второй одеяло обнимает, сжимает сильно белую бедную ткань. Жмурится до белых кругов во тьме перед глазами. Тошно ему. Одиноко.