***
Дыхание декабря обжигало мои потрескавшиеся губы. На календаре, если ничего не путаю, должно быть 14 число, но с таким дубаком, казалось, что на дворе уже бушует январь. На душе ничего не чувствовалось, но это и к лучшему. Я находился в какой-то прострации с самим собой посреди пустой комнаты. С тёмного дневного неба падал мягкий, едва заметный снег, оседая на кронах деревьев. Полная тишина, прерываемая только лишь редким смехом с первого этажа, где смеются мои домочадцы. Чтобы не страдать от неприятных мыслей, я разглядывал птиц, клюющих что-то на земле. Отвлекало это сносно. Стою один, полностью игнорируя существование иного исхода событий. Не мог понять, что именно ввело меня в такую апатию, но догадки были дерзкими. Смеялся над самим собой, кусая пальцы рук, когда смотрел в наглухо запертое окно, зеркалом показывающее мне моё отражение: талый лёд в глазах блестел от зимнего холода, что пытался пробраться внутрь. Чёрные, вороньи пряди волос падали на глаза, пытаясь дотянуться до темных впадин, которые сопровождали меня лет так уж 10. — Ну и что мне делать… — в тишине задал себе вопрос, выгребая голос из забитого шепота. Ноги устали. Ослабшее тело плавно скользнуло на большой деревянный подоконник, укрытый пледом и рядом небольших подушек. Тепло дерева мягко распространялось по моим ногам. Комната дышала гордым одиночеством, сопровождая мои до дури глупые и плаксивые мысли. Этого было вполне достаточно. Внизу я не появлялся уже порядка сорока минут, но для меня это время было секундным. На улице была половина пятого вечера и всё сводилось к потемкам. Возвращаться к ним не хотелось. Мне не хотелось портить их веселье своей очередной грустной фантазией. Скрипы лестницы. Медленные, тихие шаги в сторону моей комнаты на втором этаже. Меньшее, чего мне хотелось – составить кому-нибудь компанию, от чего в предвкушении скорого прихода неизвестного гостя я досадно поджал уголки губ. Последовало два едва уловимых стука в дверь и фраза: — « Я могу войти?» Голос был женским. Я повернул голову в сторону двери. Из-за небольшой щели выглядывало лицо моей матери. Темные волосы прикрывали её взволнованное выражение лица, падая на поднятые брови и закрывая впалые щеки. В комнате было довольно темно. Её кожа приобрела синий оттенок из-за оконного света. Выглядела она встревоженно. — Что-то стряслось? — Она не спешила. Тихо проскользнула в комнату, закрыв за собой дверь, и села на край заправленной кровати, точно смотря на мой тёмный силуэт. Я в свою очередь лишь молчал, разглядывая снег. В горле ощущался явный ком, который не давал глубоко вздохнуть. Как только я думал о том, что собираюсь сказать, то в ту же секунду из головы вылетали абсолютно все слова. Я был опустошен, и в какой-то степени меня это добивало. Не в силах ничего ответить, я лишь устало вздохнул, уронив голову в свои поджатые колени. Хотелось есть. — Что ты чувствуешь? — голос женщины был тихим и нежным. Я немного подумал над ответом. — Тревогу. Она будто сжимает моё сердце, не давая дышать полной грудью. Я не желал отвечать, но губы сами решили произнести эту фразу. Раздосадованным я не был, наоборот, с плеч будто падал огромный валун, который я нес уже не первый месяц. Снег не спеша валился с неба. Внизу послышались хлопки в ладоши. Аллану с бабушкой было весело. — Я не настаиваю на разговоре, Роджи, но ты мой сын, и твоё состояние меня волнует. — серьезно произнесла мама, не отводя от меня глаз. Не сумев продержаться дольше, я всё же повернулся в её сторону. Я мало что видел, но грусть в её глазах будто светила прожженным пятном на хлопковой блузе. Она действительно переживала, и эти переживания не были поверхностны. Складывалось впечатление, что она понимает, о чем я пытаюсь ей сказать. Это, без сомнений, заставило меня вжаться в свои колени сильнее, ибо мои слабости выходили наружу. В комнате было тихо. В этом мраке растворялись едва уловимые вздохи матери и шелест сухих ветвей за окном. Во всём остальном мир будто вымер. В тишине разоблачалось моё ужасное самочувствие, которое игнорировать было уже бессмысленно. — Такое ощущение, что надвигается шторм… — послышался скрип кровати. Она села поудобнее, чтобы выслушать то, что я собирался ей рассказать. Даже и не понял, в какой именно момент мне хватило сил говорить. Я просто сидел, слушал сон улицы и вглядывался в своё отражение, где виднелась только всевозможная грусть, застоявшаяся в глазных яблоках. — Я не уверен, что это так, но самочувствие паршивей некуда. Знаешь, мам, когда вот всё хорошо, даже лучше, чем было пол года назад, допустим, и ты понимаешь, что это неправильно. — к глазам медленно поступали слёзы, но я пытался держать себя в руках. Смотрел в своё окно. Сил, правда, уже не хватало. — Неправильно, что теперь я улыбаюсь куда чаще, чем пару раз в месяц. Будто я перестал следовать по сценарию и теперь я нарушил правила, и что после этого последует наказание. Его ведь не получится избежать, и всё, что мне останется сделать — смириться и вернуться в прежнее русло, только если всё не обвалится куда ниже, чем было. Грудь сжималась изнутри. Вдохи были сдержанными, будто сделай я их чуть глубже, то моё сердце остановится. Слыша в тишине свой голос, я улавливал его тон, его хрипоту и полную отчужденность, смешанную со страхом. Понимая, что это сейчас слышит и моя мать, из глаз медленно потекли слёзы. Сидел, отвернувшись от Ромилли, и изо всех сил пытался не задрожать, не вздернуть в лишний раз плечами и не шмыгнуть носом. Хотя наверное она и так всё понимала. — Его зовут Аллан. Мы познакомились в середине сентября во дворе гимназии. Знаешь, наше общение сначала не заладилось. Так вышло, что увидев друг друга мы после какое-то время не пересекались, пока однажды вновь не столкнулись в библиотеке. — глаза больно пробивали слёзы, которые громко стукались о поверхность подоконника. Поджимал и кусал губы, дабы не содрогнуться, не заскулить и не издать жалкий истошный стон в надежде сохранить спокойствие. — Он очень хороший, очень. Я таких людей как он никогда не встречал, мам. Мы вместе с ним проводим перерывы, гуляем по возможности после занятий, не раз сидели здесь, у меня дома. Я так же был у него и мы весь вечер рисовали. Аллан очень красиво рисует, а еще он любит какого-то русского поэта. Не сказать, что мне понравилось то, о чем он пишет, но я перечитываю сборник из раза в раз чтобы вникнуть в суть написанного и хотя бы немного прочувствовать то, что чувствовал при прочтении Аллан. Я даже показал ему своё это место за лесом, где я часто уходил в себя. Ему безумно нравится моя игра на пианино. По итогу я сдался. Затылок поспешно уперся в стенку, а я, задрав вверх голову и кусая губы, разрыдался, не издавая ничего, кроме сдержанных вздохов. Я хотел, чтобы меня обняли. Я чертовски сильно этого хотел. — Было так забавно поначалу. — продолжил я, пересиливая горечь в глубине горла, которая не давала мне говорить. — Я всегда вспоминаю его первую фразу в мой адрес, которую он не постеснялся сказать: — «Ты очень красивый». Я стоял как придурок под деревом и не мог понять, почему такой привлекательный парень глумится надо мной, для чего ему это… Я прикрыл губы рукой, едва касаясь их подушечками пальцев. Темнота помещения казалась такой осязаемой, что я тонул в ней. Воротник кофты промок практически насквозь. — Ты всегда обращала внимание на мои проблемы с глазами. На то, как сильно выделялись мешки под ними и всякий раз замазывала эти синяки кремами, чтобы другие люди этого не видели. — я тихо вздохнул, — А в нашу первую встречу Аллан обратил внимание вовсе не на недостаток, а на то, что захватило его взгляд — глаза. Он назвал их замершим морем, талым льдом и очень долго еще повторял мне эти фразы. Как будто это нужно было слышать не мне, а ему самому. Атмосфера была удручающей. Лежали бы у меня рядом ножницы, то они уже торчали бы из руки, не будь кишка тонка. Чем больше я говорил, чем больше напрягался для поиска слов, тем мне становилось легче. Я ощущал, как моё тело становилось невесомым, а слёзы потихоньку отступали прочь. Да, казалось, совсем недавно я был готов вылить из себя озеро, а сейчас слёзы уже вроде подходили к концу. Воздух будто стал свежее и ядренее, и я задышал полной грудью. Я дал себе волю расслабиться и это мне помогло сорвать оковы страха. Последовал прерывистый вдох. — Вы очень близки с ним, не так ли? — едва слышно произнесла женщина, сидя на краю кровати. — Если это можно так назвать, — натянул рукав на ладонь и вытер мокрое пятно под носом. — Значит, у тебя всё таки получилось найти друга… — может так действовал алкоголь, а может она была растеряна, но её слова всё никак не могли сложиться в готовую фразу. — Да, и теперь я очень сильно боюсь его потерять. — заключил я, откинув от себя руку. На смену тревоге пришло опустошение. На этом, пожалуй, всё. Размышлять на данную тему можно бесконечно долго, но смысла от этого никакого нет. Я поделился этими мыслями с человеком, которого никогда не было рядом со мной в нужный момент, но я не постеснялся втянуть его в этот зыбучий песок. Ромилли, как ни как, моя мать, и наверное я поступил правильно, раз решил с ней поделиться своей тревогой. Теперь я не чувствую себя таким одиноким, каким казался ранее. Сейчас мою боль разделяет кто-то еще, и этого вполне достаточно, чтобы я сумел успокоиться. Да, сейчас мне куда лучше. Женщина молчала, крутя в пальцах обручальное кольцо. Она переворачивала его из раза в раз, наблюдая за едва заметным блеском от уличных огней. Выискивала в этом мерцании правду, пыталась прийти к выводу и что-то мне ответить, но пока еще была не готова. Я не норовился её подгонять, зачем мне это. Сидел так же отчужденно у своего закрытого окна и устало дышал ртом. Пар растворялся в прохладе воздуха, тая в пустоте, и исчезал с концами. Руки всё никак не могли согреться. — Я не хочу давать тебе нравоучений, Роджи, ты и без них прекрасно понимаешь что к чему, но некоторые вещи тебе всё же стоит услышать, — тяжелый вздох. — Люди. Они не делятся на плохих и хороших. Есть только те, кого понимаешь ты , и те, кто понимают тебя . Из этого состоит общество, и это абсолютно нормально. Но вот когда ты встречаешь в толпе того, кого понимаешь, а он в свою очередь понимает тебя, тогда ты уже и задумываешься о том, что все связи до этого человека были абсолютно пустыми, и что именно сейчас ты начинаешь жить. Именно сейчас ты нашел то, ради чего по сути всё это начиналось. Закончив говорить, она аккуратно встает с края кровати, открывает дверь и исчезает в темноте коридора, напоследок вкинув тихое «Ждём тебя внизу, милый». Только после её ухода я сумел выпрямить на подоконнике ноги и закрыть руками глаза, чтобы слёзы перестали долбить по деревяшке или мочить мой воротник. Рыдал, если честно, на убой, почувствовав полную свободу в этой, наконец, пустой комнате, хотя я был уверен, что тех слёз было вполне достаточно. Хотелось скорее кричать, но сил на такие заскоки вовсе не осталось. Я плакал не от душевных ран и уж точно не из-за эмоциональных скачков. Мне это было нужно. Мне надо было просто выплеснуть эти слёзы, перестав копить эту соленую лужу где-то у сердца. С каждой пролитой слезинкой я наполнялся какой-то жизненной силой, которая наполняла моё тело. Я воскрешал, используя при этом не раскрывшуюся боль. Этот вечер становился таким тяжелым, но и таким спасительным. Я нуждался в нём не меньше чем в разговоре с матерью, с которой я не беседовал один на один все семнадцать лет. В этом декабре мне позволили раскрыть свой самый дорогой подарок.***
Открыл шкаф и накинул свою вельветовую рубаху, надушенную парфюмом «green august» с приклеенной этикеткой бренда магазина. Наконец снял с батареи своё высушенное белье и начал чувствовать себя комфортно. Расчесал запутанные всклокоченные волосы и двинулся на первый этаж, зарядив свою социальную батарейку. Скользил ладонью по лаченным перилам и быстро спускался вниз по лестнице, напевая про себя « four days without sleep», кивая головой под представленный ритм барабанов. В кухне было достаточно громко. Пластинки матери играли не переставая, сопровождая яркость вечера, правда теперь музыка стала очень энергичной. На столе появлялись блюда: свиная рулька, салат из овощей с сельдереем, небольшая сырная тарелка с блюдцем мёда и грецкими орехами и, безусловно, медовый кекс. Стол был только накрыт, поэтому за ним почти никого не было, только кружащей с приборами бабушки Люси. Обещали накормить обедом, а по итогу по традиции всё переросло в ужин. Пройдя вперед, в коридор между залом и кухней, я оперся о стену и скрестил на груди руки. Мама танцевала с Алланом что-то из разряда boogie–woogie, держась за руки и размахивая ногами в стороны. По дому лился заливистый смех Ромилли и смешки Бейкера, который всякий раз посмеивался над моей матерью, когда она закидывала вверх ногу и чуть ли не падала назад. Зрелище было потрясающим. Голос солиста внедрялся в стены дома, от чего трещала посуда, юбка матери развивалась от каждого её движения и грациозно облегала её ноги, не поднимаясь выше колена. Парень танцевал расслабленно, но в то же время энергично и живенько. Держал руки женщины аккуратно и надежно, ведя в танце, когда та забывала движения. Танцевали они очень хорошо, я даже начал завидовать тому, как сносно у них выходил дуэт. — Ли, дорогая, только не разнеси гостиную! — шутя кричала бабушка, убирая грязную посуду с плиты и ставя её в раковину. — Постараюсь, мамá! — и женщина вновь забывалась в танце, то закручиваясь к Аллану, то так же резво возвращаясь в обратное положение. Завидя меня в коридоре, Аллан перестал так сильно улыбаться. На его лице проявилась самая настоящая радость, такая детская и невинная, что я даже улыбнулся. «Роджи» — сказал тот, не сводя с меня глаз, и при этом придерживая мою маму. Та, услышав обо мне, мигом отпустила Аллана и двинулась в мою сторону. Потянув меня за руку, она втиснула меня в их танец с Бейкером и обняла нас двоих за плечи, начиная выплясывать несуразный кордебалет. Это было так весело, что мы с Алланом начали повторять за ней, поспевая за ритмичными взмахами её ног. Моя рука аккуратно легла ей на талию, а рука Бейкера прилегла в моей, мягко вцепившись в ткань рубашки. Мы с ним переглянулись. Улыбка сразу наползла на наши с ним лица и мы продолжили танцевать, заливаясь смехом до конца звучания пластинки. Как только инструменты затихли, Ромилли опустила с нас руки и медленно, явно выдохшись, упала на софу, театрально прислонив ладонь ко лбу. Мы с Алланом упали в кресла. — Да, дети мои, вы подняли столько шума, будто по дому прошлись цыгане. — бабуля сидела за кухонным столом и наблюдала за нами. Всё, что здесь происходило, ей явно приходилось по вкусу. — Надеюсь мы украли ваше сердце, — вдруг заявил Бейкер, до сих пор пытаясь отдышаться от такой встряски. — Моё уж точно, — резво ответила заместо Люси моя мать, показывая Аллану поднятый большой палец. Даже не сумею предположить, что именно их сподвигло танцевать и как давно на первом этаже продолжалось это представление. Но обстановка здесь мне очень нравилась. Я впервые видел свою мать настолько громкой и счастливой. Впервые сумел увидеть, как энергично она танцует и как широко открывает рот при искреннем смехе. Всё это казалось мне таким нереальным, будто я спал. Но понимая, что это вовсе не сон, я не переставал улыбаться. Обед, как я и говорил, перерос в ужин, а веселье переросло в меланхолию. Под вечер алкоголь из Ромилли почти выветрился и она наслаждалась вкусной едой, пока мы с Алланом делили, кто что будет пить; сок или морс. Беседы за столом были лёгкими и непринужденными, от чего атмосфера располагала к себе. Проводи мы такой вечер хотя бы раз в месяц, казалось, все были бы куда более отдохнувшими и счастливыми, чем есть на самом деле. За столом было поднято много тем, но их вспоминать я уже не буду. Настолько сильно я был расслаблен, что хотелось остаться в этом состоянии на подольше. В основном говорили мама с Алланом, иногда что-то мог сказануть и я. Люси лишь уплетала еду и внимательно нас троих слушала, улыбаясь всякий раз, когда Аллан вкидывал уместный каламбур в историю матери. Время близилось к семи. День пролетел так незаметно быстро, хотя еще в четыре часа я хотел просто запереться в своей комнате и никуда не выходить. Эти два состояния настолько сильно рознятся, что будто один день я прожил за два. Доев мясо, я встал из-за стола и направился в свою комнату. Вдруг понял, что хочу заколоть свои волосы и вспомнил о заколках, лежащих в прикроватной тумбе. Быстро поднялся на второй этаж и сел на кровать. Невидимки оказались у меня в руках и, подойдя к зеркалу, я принялся аккуратно закалывать передние прядки, держа несколько железяк в губах. Получалось весьма сносно. Из-за спины послышался тихий кашель, точно вызванный не нарочно. Одного меня решили не оставлять. — Я сейчас вернусь, не беспокойся. — уверенно пробубнил я, пытаясь не выронить невидимки изо рта. — Ты ведь не против, если я оставлю дам наедине и побуду немного с тобой. — в голосе прозвучала нотка усталости. — Конечно нет. Аллан с громким вздохом упал спиной на мою кровать и закрыл глаза рукой, точно осознавая, как сильно набит его живот. Я тихонько посмеялся, продолжая приводить волосы в порядок. Парень не подавал абсолютно никаких признаков жизни и я уж подумал, что он уснул, как вдруг его живот громко заурчал. Это его развеселило. — Да, давно я так не веселился. — блаженно промурчал тот, убирая с глаз руку, — Ноги прямо гудят. — Даже не знаю, как ты сумел поднять её из-за стола и принудить танцевать. — я не отвлекался на разговор и продолжил ровно зацеплять прядки, убирая их со лба и прикрепляя к линии роста волос. — Она сама меня втянула в это, клянусь! — засмеялся Аллан, резво начав жестикулировать руками. — Чем дольше живу, тем больше поражаюсь. Наконец закончив с волосами, я тихо выдыхаю и становлюсь перед зеркалом. Непривычно видеть себя с открытым лбом, сколько бы раз я не закалывал так волосы. Непривычно и всё, и это вряд ли когда-нибудь изменится. Я смотрел на своё отражение в свете настольной лампы и ощущал, как за мной наблюдает пара глаз. В такие моменты просто хотелось нырнуть к нему в голову и задать вопрос: — «Хэй, парень, почему ты постоянно пялишься на меня?». — На кого похож? — шутя спрашиваю я, продолжая разглядывать своё отражение. — На любовь всей моей жизни. — серьезно и с такой же долей блаженства отвечает парень, продолжая разглядывать моё «новое» лицо. Я усмехнулся, садясь рядом с ним на кровать. Под нашим с ним весом она заскрипела. Здесь всегда было так тихо, будто именно в этой комнате ритм жизни ненамного замедлялся и можно было насладиться комфортным одиночеством. Но сейчас я не был один, и теперь комфорт удвоился. Устало выдохнув, я упал спиной на кровать, начав разглядывать темный потолок. — Моя мама от тебя в восторге. — тихо произношу я, говоря это с такой гордостью, будто бы парниша сдал какой-то экзамен. — Это знакомство принесло мне очень много позитивных эмоций. — тоже тихо отвечает Бейкер, найдя наощупь мою руку и обхватив её пальцами. Наши ладони скрестились. — Я так волновался, а всё прошло так гладко, — за окном зашумел ветер. — От этого я чувствую себя на седьмом небе. Мы лежали с ним на кровати держась за руки и абсолютно никуда не хотели идти. Нам хватало тишины и тепла, исходящих от прикосновений наших ладоней. Теряясь во мраке второго этажа, мы молча наблюдали за тенями ветвей клёна, пляшущих у меня на потолке. Шелест сухих веток проникал через стены и мы слышали, как от холода лопается кора. Было умиротворенно, и это состояние никак не хотелось нарушать. — Ну, — начал Аллан, — Раз я понравился твоей матери, то в принципе она будет не против, чтобы я разделил с тобой всю оставшуюся жизнь. Эта фраза показалась мне очень забавной и я даже засмеялся, принимая на себя всю комичность сказанного и всю иронию настоящего. — Моя мать рассчитывала на худощавую блондиночку, которая будет играть на скрипке. — сквозь ухмылку ответил ему я, принимая во внимание реальность её пожеланий. — Она многое упустит, если откажется от красавчика с саксофоном. Мы с ним засмеялись. Сжав ладонь сильнее, я почувствовал в ответ то же самое. И правда, она действительно многое упустит…