***
Понедельник. 15:25 Минхо не любит красный цвет. У него никогда не было достаточно хорошей причины для оправдания этого странного, но всё-таки существующего факта о себе. Вполне возможно, что это как-то связано с одной из множества его прошлых жизней — в существование которых Минхо, разумеется, верит, — где этот цвет непременно досадил ему чем-то, а может всё дело во влиянии хмурого неба Сеула. Минхо в причинах до сих пор не уверен, но факт остаётся фактом: красный цвет всегда ассоциировался у него с опасностью и боязнью утраты кого-то очень близкого, вызывая не самые приятные чувства. Красный — как синоним чему-то грязному или недостаточно чистому, опасному или развратному, страстному или запрещённому. Как будто чёрная полоса в жизни проходит, но всё равно уже никогда больше не сможет вернуть себе прежнюю ослепительную повседневность. Глупо предъявлять какие-то претензии самому цвету, поэтому Минхо нередко сетует на прошлую жизнь. Красный цвет Минхо не жалует, а потому старается избегать, надеясь, что никто не в обиде на него за любовь к более тёмным и сочным оттенкам. Однако заблудившись в картинной галерее и застряв в зале с картинами, выполненными во всевозможных оттенках красного, Минхо впервые в жизни задумывается о карме. Он потерялся среди всей этой наглядной градации красного, и в залах напротив и по соседству выхода нет. И это… Печально. — Ты всё ещё скучаешь по нему, Минхо…? — тихий голос нарушает тишину, заставляя вздрогнуть. Джисон безупречен в том, что касается первого впечатления. Он идеализировал любовь, а затем начинал переживать. Его разум глубокий, словно он преподал ему урок. Милый… Разве это не блаженство? Из-за него Минхо начал думать, что был слишком злой. Что ж, он верит во всё, о чём Джисон говорит. Вместе с сердцем в рукаве Джисон спрятал нож, и меняется, как времена года, его нельзя урезонить. Он разрушителен, он испорчен. И сейчас его уже не надо представлять. Его не было, потому что Джисон уже давно идёт по этой дороге. И Минхо же знает, что Джисон слишком увлёкся моментом. Он не может назвать любовью то, что открыто показывает. Он просто всё портит, если обратить внимание. Вы заметили? Скажите, вы обратили внимание? Минхо тоже слишком увлёкся моментом. Он не может влюбиться, если открыто показывает любовь. Теперь интересно, хотел ли он когда-нибудь удержать Джисона? Ведь совсем не имело значение, владел ли он им, потому что он бы позволил любому у кого есть тело, контролировать себя, и вы тоже это знаете. Чем больше ты отдаёшь, тем больше у тебя есть… Чем больше ты отдаёшь, тем больше они забирают. Минхо уже и не помнит, где оставил свою храбрость. Тащится ли она где-то в мешке за гроши, или прячется в домах на страницах Нью-Йорк Таймс? Может, ему будет лучше, если Джисон будет пить свои таблетки, ведь не получится быть двуглавым, потеряв одну голову. Но вместо этого он попробовал лекарство, что сам купил. Оно работает, но почти закончилось. И каждую ночь шепчет ему: «Дорогой, не плачь. Где-то есть место и для меня. Где-нибудь, где мы сможем спать… Увидимся в твоих снах.»… С тех пор, как был маленьким мальчиком, Минхо было приятно проезжать мимо кладбища по пустынной улице. Все цветочки давали ему веру во что-то. Никогда не знал, каково это — жить в стабильном доме. Уже пару лет живёт словно в разъездах. Не может и предположить, где поставят камень, у которого можно будет навестить его, когда исчезнет. И всё же каждую ночь: «Я увижусь с тобой в твоих снах. Дорогой, не плачь, направляйся прямо к свету.»… Глупые парни пытались, но только Минхо показал Джисону, как можно любить жизнь. Пока не придёт время увидеть свет, он будет сам сотворять его с ним каждую ночь. Он похитит все звёзды и будет хранить их в его глазах. Обмотает их бархатной бечёвкой и повесит на леску, чтобы видеть их, когда захочет. Джисон не знает, что Минхо хочет от него, когда его губы и руки на каждом участке тела. Джисон весь растрёпанный, как и те джинсы от модного бренда, измождённые от излишеств. И что всё это значит? Минхо разлил молоко, которое Джисон оставил ему, и теперь его слёзы текут безупречно. — Давай, иди и будь теперь большим мальчиком, — усмехается Джисон, так и не дождавшись от Минхо ответа. — Ты же сам этого хотел. Давай, иди и будь теперь большим мальчиком, или они все избавятся от тебя. Тебе лучше показать им, почему ты так громко говоришь. Ты загадал желание, а затем оставил позади весь авангард, ради лимонада в хрустальных стаканах, псевдо-идеальной семьи, друзей и оплаты налогов. Кто, чёрт возьми, в твоей кровати? Тебе лучше поцеловать одного на ночь и отсосать другому, а затем настанет утро. Что ж, вот такая жизнь простирается впереди? — Я хочу заполучить всё незаслуженно. — прошептал Минхо, выдыхая дым сигарет. — Я хочу, чтобы мои руки были полностью заполнены. Я хочу унылый смех красивого мальчика. Я хочу разрушить все свои планы… Я хочу кулак, сжимающий мне горло. Я хочу плакать так сильно, что начну задыхаться. Я хочу всё, о чём я просил. Я хочу вернуть Феликса… Джисону легче в талии, когда его не обнимают, и в зубах нет слюны. Нет, он не мечта Минхо, и он не родит ему ребёнка. Он постоянно пытался разделить свою жизнь надвое: одновременно желая обладать всем и от всего отказаться. Эта блуждающая синь в его голове, в его сердце живут лишь страдание и самомнение. Минхо достиг всего, о чём только мечтал. Но мечты должны оставаться мечтами. Кажется, так будет лучше. Он живёт с надеждой на то, что их прыжок — не падение. Их вера, усилия, убеждения, жадность. Он не думает, что они — зло. Ночь темнее всего перед самым рассветом, но стоит помнить, что звёзды сияют лишь во тьме. Интересно, что же будет дальше, если у него больше нет нужды ни в чём? Застрял между желанием обладать всем и от всего отказаться. — Иногда я думаю, на верном ли я пути? — продолжил Минхо, делая глубокую затяжку. — И если побегу, что ждёт меня там, в конце тоннеля? Будущее, которого я так ждал, выглядит совсем иным. Не важно. Теперь это лишь вопрос выживания. Уже не имеет никакого значения, что произойдёт. Ожидания могут не совпадать с действительностью, да? То, что ты любишь, твоя жизнь — всё может измениться. Это правда. Да, ну так что, каков твой следующий ход? Мы всё ещё очень молоды для сомнений. Давай же столкнёмся лицом к лицу с нашими жизненными путями. — оборачивается и смотрит на любимого. — Что ты собираешься делать? — Перестань, ты портишь мне настроение. — Хан садится на край кровати и достаёт из тумбочки свои таблетки, на которые его местью подсадили Хёнджин с Феликсом. — Я словно выстрел наобум, а не подарок. Я прихожу заряженный и без предохранителя. Этот твой Феликс — бомба замедленного действия, и нам с тобой так весело вместе… И я мог бы показать тебе как именно, если включишь свет… — запив таблетки, Джисон подходит к парню и крепко обнимает, прижимаясь всем своим телом. — Я всё жду, когда удача проглотит меня. Я чувствую себя лучше, когда ты не вспоминаешь о них за меня. Я всё влюбляюсь в тебя, и этот мерный стаканчик переполняется всё теми же чёртовыми проблемами. Я простил тебя, я из-за тебя забыл о них, но Феликс — бомба замедленного действия. Ты даже не заметишь, как всё закончится, и будешь жалеть, что не скрестил пальцы. — Но, Джисон… — Когда у тебя может быть больше одного внутри… Так что давай покажу, как дотронуться до моего курка… Мой новый возлюбленный… Мой Минхо… В последнее время испытываешь меня, сводишь с ума с утра до вечера, и я так не могу, я люблю тебя, ломаю… — Он мне нужен, Хан, — Минхо тушит сигарету и заглядывает Джисон в глаза. — Он мой друг… Лучший друг… — Но ты…? — Но я его оставлю, если пойму, что он попусту тратит моё время — блаженство, но со мной — урок, и я не могу переживать о том, как Хёнджин заботится о нём, потому что, ох, тебе всегда не хватает, поэтому я сдаюсь! — И ему лучше будет с хорошеньким мальчиком, дорогой. Оба такие странные… Минхо словно открыл рот, и Джисон залез в него. Он на кончике его языка… Сидит на его бёдрах, и Минхо бы ужасно хотел найти его, хоть за тысячу миль. Сквозь его пальцы Джисон постепенно уходит, а затем между ними задерживается. Если он собирается уйти, что ж, Минхо пойдёт с ним. Он знает, что не забудет его. Он был сладким, как мёд, но во рту у Минхо лишь привкус крови и горечь ошибок. Течёт, как мёд, ему в горло и на лицо. И теперь Минхо нетерпелив, а Джисон самодоволен. И лишь немного тратят время впустую. Минхо ищет этот мёд, но Джисон жалит без сочувствия. Хан злой, и он его. Они просто бессмысленно гуляют, и теперь они словно танцуют на столе и так шустро вращаются. Джисон сведёт их в могилу, поднимает такой шум, но Минхо наслаждается каждой секундой. — это чертовски великолепно. Что-то хорошее не легко получить. Минхо знает, что не пожалеет о нём. — Знаешь, почему Хёнджин выбрал Феликса? — спросил Минхо, смотря в глаза Джисона. — Почему? — Его улыбкой можно было вскрыть вены на запястьях… Минхо знает, где лечь, знает, что сказать. Это всё одно и то же. И он… Он знает, как играть. Ему негде остаться — это всё одно и то же. Сейчас, если его глаза закрыты, он выглядит прямо как Хёнджин, но он никогда не останется, они никогда не остаются. Сейчас, если его глаза закрыты, кажется, что он — это Хёнджин. Но его заменили. Он лицом к лицу с кем-то новым. Минхо бы отдал всё ему, лишь бы позаботиться о Феликсе. Так скажите ему, где он допустил ошибку? Минхо бы отдал всё Хёнджину, лишь бы заботиться о Феликсе. Он бы обменял всё на него, был бы здесь для него. Так скажите, как двигаться дальше? Минхо, как и Хёнджин, не осознают, что думают о нём. Ничего нового. Минхо помнит те ужасные дни, когда Хёнджин и Феликс разрушили его жизнь, сломав самое ценное — Джисона. Тогда… Тогда Джисон больше не давал целовать себя в губы, потому что он думал, что это переходит все границы. Джисон больше не смотрел ему в глаза — боялся, что увидит там кого-то, кто удерживал его на асфальте. Когда Джисон просыпался в одиночестве, он вспоминал их кожу, и то, что они ему говорили… Говорили, что между ним и Минхо нет настоящих чувств. Они были друг другу чужими людьми с одинаковым чертовски сильным голодом до ласк, до любви, до чувств. Между ними не было настоящих чувств, друг другу чужие люди с одинаковым чертовски сильным голодом… Джисон не звонил Минхо, не слушал его. Минхо говорил, что Джисон был слишком невинен. Он больше не позволяет ему держать контроль. Скорее всего, Минхо перешёл черту, должно быть, он сошёл с ума. — Минхо, когда я просыпаюсь в одиночестве… — Джисон сильнее прижался к Минхо, немного вздрагивая от порыва ветра, что проникал в комнату через открытое окно. — Я вспоминаю их руки, и то, что они мне говорили. Я скучаю по утрам, когда мы просыпались вместе с тобой. Я скучаю по воспоминаниям, которые прокручиваются в моей голове. Я скучаю по мыслям о том, что мы навсегда будем вместе. Но ты лишь скучаешь по моему телу, ох… — Ты не прав. — Нет, Минхо, я прав! — Джисон взял лицо парня в свои ладони и заглянул в его глаза. — Я всегда был холоден с тобой, всегда отталкивал, но постоянно залезал к тебе на заднее сидение спорткара, потому что мне тоже не всё равно. Минхо, я простил тебя, но твоему поступку нет прощения. — Твоему тоже, Джисон. — Да, я просил Хёнджина уничтожить твоего друга, но ты смотрел, как они оба измывались над моим телом! Ты стоял и глотал свои слёзы, не собираясь остановить их! Я идиот, раз смог тебя простить! Я не только тебя простил, я ещё и позволил тебе быть со мной, больше не отталкивая. Я позволяю тебе слышать такие слова, как «я люблю тебя», а ты продолжаешь скучать по нему. Да, это я просил уничтожить его, но ты поступил по отношению к Феликсу не лучше. Мы виноваты оба, но если ты влезешь в их жизнь, чтобы спасти его, то можешь забыть обо мне. — Хани… — Минхо, если ты помешаешь Хёнджину, я обещаю, меня ты больше не увидишь. Каждый раз заглядывая в карие глаза Джисона, Минхо буквально скручивало от жалости и чувства вины. Он готов был сделать что угодно, лишь бы любимый перестал плакать. Но они же не опасны, они просто жестоки. Они смогут со всем справиться, стоит только начать. Вы когда-нибудь жили со своей душой в разных городах? Зная лишь одно: она в надёжных руках, дышит, встаёт каждое утро, улыбается и живёт дальше. Это же главное. Двигаться вперёд — ведь в этом смысл всего. Но почему так сложно открыть глаза с началом нового дня, когда знаешь, что ничего уже не будет как прежде? Странный. Вечно делающий ошибки. Доверчивый. Сейчас Минхо всё казалось подавляющим. Словно он здесь лишний. И самое плохое, это то, что он чувствовал, что где-то есть его место. Нет, он знал, где находилось его истинное место, но он больше не мог там быть. Никогда больше. Минхо хочет спасти всех от боли, депрессии, одиночества и страданий, но как это сделать, если он не может спасти даже себя? Научиться быть бесчувственным непросто. Его пугала пустота, которую он видел в своих глазах. Он уже не знал, что действительно чувствовал всё это время. Он не знал, как сбежать от демонов в голове. А готовы ли были продать душу за одно мгновение? А знаете как это, хотеть чего-то до боли в животе Глубокой, ноющей, невыносимой. Знаете? Тогда вы жили. Никому не удастся увидеть мир глазами Минхо, а уж тем более понять, что творится в душе у весёлого и постоянно улыбающегося парня. За самой широкой улыбкой крылась самая большая тоска. Никто не может увидеть, как порой ему становится трудно дышать, как ком подступает к горлу. Как невыносимо тяжело снова вернуться в прежнее русло и отогнать от себя воспоминания прошлого, как сейчас всё могло бы сложиться, пойдя они другим путём, были бы не так горды и глупы. Он берёт силу в кулак и тихо произносит слова. Эти строчки слов режут его без ножа, заставляя душу истекать кровью. — Навсегда в моём сердце будешь именно ты, Джисон, — шепчет ему в самые губы. — И я не отпущу тебя, потому что я люблю тебя. Джисон готов был простить Минхо за все те дни, которые он жил без него, но он никогда не сможет простить ему того, что он в конце концов справляется без него. Джисон не мог простить за то, что Минхо сильный и может оставить всё позади, он не мог простить себя за то, что он чертовски слаб в этой битве. Вечная мука — смотреть, как человек, которому ты отдал своё сердце, душу, всего себя, так безразлично к тебе относится, игнорируя каждое твоё слово и взгляд. Он всё ещё улыбается твоим шуткам, но больше не смотрит глаза в глаза. Он хлопает тебя по плечу, но никогда не обнимает так искренне и любя. — Мы справимся, Минхо… Я обещаю… — Я люблю тебя, Хани, и прости ещё раз… — Я уже простил тебя… И они сомкнули губы в нежном, таком трепетном поцелуе, что на несколько секунд показалось, что всё хорошо… Они обязательно будут счастливы вдвоём. Шагнут в будущее, держась за руки и сплетя пальцы в крепкий замочек. Они оставят всё в прошлом и постараются забыть… Но получится ли? Получится ли забыть, когда воспоминания такие сладкие и манящие? Когда веснушки на веках лучшего друга освещают путь, как миллиарды звёзд на тёмном небе? Минхо не был уверен, что сможет, но потерять Джисона — больнее, чем закрыть разуму доступ к ярким воспоминаниям. В этот момент Минхо отдал всё ради него… Отдал всё, чтобы быть с ним…***
17:15 Его тоску способны приглушить лишь наркотики. Феликс растекается, подобно красочному восходу, и разливается, словно переполненная раковина. На нём не осталось живого места, Феликс остаётся шедевром, и Хёнджин разрывает страницы с чернилами. Всё красное: его таблетки, его руки, его джинсы, — и теперь Феликс охвачен этими цветами, разорван по швам. И всё красное… Всё красное: его волосы, сигаретный дым, его мечты. Весь его мир красный, но Феликс не понимает, что это значит. И он печален, он отчаян. Хёнджин был словно видение по утрам, когда солнце проникало в комнату. Феликс чувствовал себя особенным, лишь лёжа рядом с ним, а он сказал, что не будет прощён, пока друзья Феликса грешны. И он всё ещё просыпается по утрам, но уже без него. Хёнджин пылал красным, и Феликс был очарован им, потому что был красным; но потом Хёнджин коснулся его, и внезапно Феликс превратился в закатное небо. Тогда он решил, что фиолетовый не для него. Феликс нашёл Бога. Он нашёл его в своём любимом, когда его волосы падают на лицо, а его руки дрожат от холода. Феликс нашёл Дьявола. Он нашёл его в своём любимом. И его губы на вкус, как мандарин, и он таит в себе много загадок. И теперь они потерялись где-то во вселенной. В этой мрачной комнате, где шалят демоны. Они путаются под ступнями, а Феликс путается в простынях. У него есть любимый, его любовь, как религия, и Феликс готов принести себя в жертву. Всё рушится, он падает на колени. Он нашёл свою любовь, но Феликс не умеет прощать. Он готов заплатить эту цену. Всё рушится, он падает перед ним на колени, Хёнджин нашёл мученика. Он сказал, что он никогда не сделает этого, с его умным взглядом и головой между своих бёдер. Он нашёл спасителя, он не думает, что Феликс забудет его, потому что Хёнджину пора отплатить за свои преступления, и ему нет дела до боли любимого. Каждую ночь Хёнджин молится, чтобы для Феликса настало утро. Каждый день он готов пойти на компромисс. Каждую ночь он молится, чтобы для них настало утро, но… Всё рушится, когда Феликс падает перед ним на колени. Феликс потерялся во времени. Потерялся в своей же беспомощности. Минуты и часы перемешались. Он не знал, как долго уже пролежал в этой комнате, поджав колени к груди и сжавшись в комок. Язык уже давно прилип к нёбу: во рту словно бы образовалась пустыня. А желудок отчаянно требовал еды. Его радовали лишь короткие минуты сна, благодаря которым он хотя бы ненадолго вырубался и не чувствовал абсолютно ничего. Однако, последние несколько раз, когда ему удавалось забыться сном, ему снились очень странные, даже пугающие сны. Порой ему даже казалось, что это не сны вовсе, а его больные галлюцинации. Эти видения стали его ещё одним кошмаром. Феликса буквально скручивало от жалости и чувства вины. Он готов был сделать что угодно, лишь бы перестать плакать. Такой маленький и беззащитный… Он пытался отмахнуться от галлюцинации, но безрезультатно. Феликс в очередной раз очнулся, тяжело дыша и с трудом разлепив тяжёлые веки. Прекрасные карие глаза вновь и вновь намокали. Одинокая слеза скатилась по щеке, и парень слизнул её сразу же, как только она коснулась его губ. Он понял, что больше не может так жить. Сумасшедшие чувства уничтожат его. Теперь он уверен, что именно чувства, а не жажда или голод. Это всё не так уж важно, наверное, по сравнению с тем, что творилось у него в сердце. Он медленно сходил с ума. Феликс захотел прямо сейчас увидеть Хёнджина. Ему было всё равно, даже если тот снова побьёт его или изнасилует. Раньше Феликс и понятия не имел, что такое непереносимые чувства, но теперь… Это практически раздирало его изнутри. Он буквально скатился с кровати на пол, больно ударившись локтем и спиной. Но это ничего, ему нужно встать и дойти до двери. Но, как оказалось, встать он не мог. Слабость была ужасная. Он пополз до двери, прокручивая в голове всевозможные пламенные речи. Даже ползти удавалось с трудом. Уже через пять минут ему показалось, что это расстояние — бесконечно. Но нужно было постараться и доползти. Еще несколько рывков вперёд и всё… Ослабевшей рукой он постучал в дверь из последних сил, после чего почувствовал странную лёгкость. Перед глазами все помутнело, затем стало темно, и он потерял сознание.***
17:30 Феликс медленно приходил в себя: все чувства и ощущения возвращались постепенно. Голова раскалывалась, и он боялся открыть глаза, желая снова окунуться в спасительный секундный сон. Но когда сквозь шум в ушах до него дошёл сбивчивый шёпот Хёнджина, внутри у Феликса всё перевернулось: не от страха или предвкушения; он и сам не мог объяснить, что творилось с ним, с его телом и разумом. Холодные пальцы перебирали его светлые, запутанные волосы, приятно поглаживая кожу головы. И до слуха доносились едва слышные слова красноволосого: «Прости… Прости меня…». Феликс подумал бы, что всё это странная галлюцинация или же видение на почве слабости, но ощущения были реальными. Он бы даже сказал слишком реальными. От таких нежных прикосновений Хёнджина бросало в жар, а в голову закрадывались очень неуместные мысли, которые он пытался вытеснить. Ему захотелось перевернуться на другой бок и взглянуть Хёнджину в глаза, чтобы увидеть там что-то помимо ненависти и презрения, что-то хорошее и доброе. Ему хотелось, чтобы Хёнджин забыл обо всём, что Феликс ему наговорил, и просто улыбнулся, и тогда он бы решился раскрыть всю правду, и снова попросить свободы. Но вопреки своим мыслям и желаниям, Феликс продолжал лежать с закрытыми глазами и не двигаться, боясь, что Хёнджин поймёт, что он проснулся. Осторожные и заботливые поглаживания красноволосого снова убаюкали Феликса, и он заснул. А когда проснулся, Хёнджина уже не было в комнате. Ему стало холодно и тоскливо, а в голову лезли дурацкие мысли о том, что, наверное, это всё было всего лишь сном. Здравый смысл буквально кричал о том, что Хёнджин не стал бы вести себя так странно. Хёнджин… Хёнджин… Хёнджин… Почему Феликс так часто думает о нём? Из-за чувств? Из-за ненависти? Или ещё из-за чего-нибудь? Он не мог ответить на эти вопросы даже самому себе. У него резко закружилась голова, словно комната завертелась вокруг него. Он приложил ладонь ко лбу, слегка массируя, наивно полагая, что это поможет.***
Электронные часы, стоящие на тумбочке в комнате, показывали 18:35. Осталось шесть часов… Хёнджин, словно загипнотизированный смотрел на цифры, сменяющиеся, как ему казалось, с ужасной медлительностью. Время словно затормозило свой ход назло ему. Впрочем, это был не первый вечер, когда он мучился от бессонницы. И это очень странно для него, потому как после секса он засыпал очень быстро… Раньше. Что изменилось теперь, парень не понимал. Беспокойные мысли мучили его всю прошлую ночь, и засыпал он только под утро: вконец замученный и несчастный. Он понимал, что не должен был больше допускать ничего такого между ним и Феликсом, не должен был давать наивному мальчику надежду на что-то, чего никогда не будет. Он знал, что нужно как можно скорее покончить с этими, чтобы не ранить себя и не убить его. Потому что потом будет слишком поздно… Мысли о Феликсе занимали первое место. Хёнджин думал о нём почти постоянно. Он презирал себя за всё, что сделал с ним. Он пытался оправдать его, вычеркнуть из памяти его боль, что причинил ему… А ещё он вспоминал безумно яркие оргазмы, какие были у него лишь с Феликсом. И хоть в большинстве случаев Хёнджин брал его силой, он помнил, что Феликс сопротивлялся далеко не всегда, иногда до его слуха даже доносились тихие стоны. Хёнджин изо всех сил старался отогнать подобные мысли подальше. Эти мысли — его слабость. Он стал слишком слабохарактерным в последнее время… Вспомнить хотя бы сегодняшний вечер. Когда Хёнджин не выдержал и пошёл навестить Феликса. Каково же было его удивление, когда он обнаружил его лежащего без сознания на полу возле двери. Хёнджин перенёс его на кровать и долго сидел рядом, шепча себе под нос всякий бред. Это было вторым проявлением его слабости. Первое проявление было утром. Хёнджин ни в коем случае не собирался подобного делать. Когда он пошёл в комнату к Феликсу со стаканом воды, им словно бы управлял кто-то другой, сидевший глубоко внутри и ненадолго захвативший разум Хёнджина в свои лапы. Сначала Хёнджин подумал, что Феликс ещё спит, но, подойдя ближе понял, что блондин просто лежит с открытыми глазами, бессмысленно гипнотизируя взглядом потолок. Феликс не сразу заметил приход красноволосого, увлечённый своими мрачными мыслями. И когда он увидел неестественно бледное лицо своего мучителя, склонившееся над ним, он решил, что это его очередная галлюцинация. Но неразборчивый шёпот Хёнджина развеял это предположение. Он приподнял голову Феликса, затем перевернул его набок и помог сесть. — Зачем пришёл? — хрипло выдавил Феликс и, заметив в руках Хёнджина бутылку воды, ощутил лёгкое головокружение. Хёнджин не ответил. Он открутил длинными пальцами крышку, отбросив её в сторону, и поднёс горлышко бутылки к губам Феликса. В голове блондина промелькнула слабая мысль о том, что, наверное, пить из рук Хёнджина — это унижение, но сейчас ему было так плевать на все свои принципы и гордость. Остатки его гордости уже давно иссякли. Он обхватил губами бутылку и принялся жадно глотать столь необходимую воду. На тот момент ему казалось, что нет ничего прекраснее этого ощущения, что даже оргазм меркнет по сравнению с утолением жажды. — Феликс, ты идиот! — красноволосый попытался выхватить бутылку, но Феликс вцепился в неё мертвой хваткой. — Нельзя же так сразу! Тебе плохо станет, придурок! Но Феликс не слушал его. Хёнджину удалось вырвать бутылку только тогда, когда в ней ничего не осталось. Как и сказал Хёнджин, от выпитого Феликсу стало плохо. Хёнджин заботливо придерживал его и убирал от лица волосы, пока блондина тошнило желчью и водой, которую он успел выпить. Когда Феликсу стало полегче, Хёнджин стал поить его сам, по маленьким глоткам, что-то шепча себе под нос. Феликс не разбирал, что именно говорил Хёнджин. Ему было не до этого. Всё, о чем он мог думать на тот момент, — это холодные, просто ледяные пальцы Хёнджина, которые поддерживали на затылке его голову. Почему вдруг он стал таким… Внимательным и заботливым? И почему, чёрт возьми, у него такие холодные руки? — Хёнджин… — Кроха… Я прошу, сделай всё, чтобы сбежать…