Другая ночь

За медицинские советы - спасибо Совячку.

"… Христиан Теодор Или Теодор Христиан?" (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Сны Принцессы»)

Кажется, ее хотели остановить, но не решились. Одна из ночных сестер испуганно взглянула на Анну Викторовну — и отступила. На вопрос «Где?» махнула рукой в сторону ближайшей палаты. Сбросив пальто и платок, Анна распахнула дверь. Жив. Дышит. Она осторожно приближается к кровати, страшась моргнуть. Присаживается на край, жадно вглядываясь в любимое лицо, освещенное лунным светом. Худое, бледное. Черные тени под глазами. Веки опущены. Анна касается его лба. Жар, к счастью не очень большой… Значит, заражения нет. Но сколько же крови он потерял! Анна трогает запястье, пытаясь сосчитать пульс. Но никак не может понять, биение чьего сердца отдается в пальцах — его, или ее собственное? Почему, почему она не сумела поднять бунт раньше? Не остановила это безумие? Позволила равнодушной кокетливой дряни довести дело до убийства! — Яков Платонович, — шепчет она сквозь ком в горле, — простите меня… Простите! И вдруг — хриплый, слабый шепот в ответ: — Анна… Викторовна… Что вы… Это я виноват перед вами! Очень виноват… Его взгляд — усталый, тоскливый, больной. Он смотрел так с той самой встречи весной, словно умолял ее понять нечто непроизнесённое. А она не понимала и не видела, ждала каких-то широких жестов, цветочных корзин, кольцо в бархатной коробочке… Вернее, не она сама, а та, которую она выпустила в мир… Но разве от этого теперь легче? — Не надо, не надо, — Анна осторожно гладит его лоб, касается волос. Сколько седины, Боже мой! — Вы совсем такая… как раньше, — он едва улыбается краешком губ, — я думал, что убил вас… такую… пять лет назад… — Это я почти убила себя, — горько произносит Анна. — Как? — Яков пытается приподняться. — Мы обо всем поговорим, когда вы поправитесь, — она удерживает его, глотая слезы, — но я вам верю, слышите? Я знаю, что вы не могли предать! — Я должен был помешать… этому… — непонятно бормочет Яков. Хотя почему — непонятно? Не она ли сама только что укоряла себя такими же словами? Неужели… Анна медленно обводит глазами палату. Темно. Тихо. Никого нет, кроме нее и Штольмана. Никого? Что-то шевельнулось за окном. Она резко поворачивает голову… В мутном стекле она видит отражение Якова. Нет. Его ли? Обольстительная, какая-то кошачья улыбка. Масляный завлекающий взгляд, который безумно нравился той, другой… И так пугал ее саму! Штольман, — ее настоящий Штольман тоже смотрит в окно. Его лицо становится жестким, черты заостряются. Пальцы сжимаются в кулак, комкая одеяло. — Вон, — хрипит Яков, — прочь! Бесполезно. Тот, другой улыбается еще шире, и произносит низким, бархатным голосом, глядя на Анну: — Вы же понимаете, Анна Викторовна, что я не мог не прийти… Одновременно ее затапливает отвращение — и невероятное облегчение. Так вот кто столь безжалостно игрался с ней на пикнике. Кто явился потом в ее комнату, самоуверенный, обольстительный, довольный! Анне тогда хотелось кричать от бессильного ужаса, от разочарования и стыда. А та, вторая, только таяла, как масло, убежденная в силе своих женских чар, не понимая, насколько страшно и унизительно выглядела вся эта сцена. И Анна достучаться до нее никак не могла. Она потом всеми силами старалась забыть, оправдать, объяснить его поведение долгой разлукой, вспыхнувшим желанием… И все равно было тошно. Она простила. Но какое счастье, что и прощать нечего. Это был не Штольман! — Вы — моя верховная страсть! — шагнув сквозь стекло, двойник оказывается прямо перед Анной, — то есть, верховная власть… Я не желал расстраивать вас, поэтому молчал о браке! Я боялся лишиться возможности смотреть в бездонные глаза… Его взгляд заволакивают слезы. Улыбка героя-любовника превращается в жалобную гримасу. Руки простерты в умоляющем жесте… — Аня, не слушайте! Яков! Почти сел, стиснул ее ладонь так, что стало больно. Где только силы взял! Лицо — пугающее, бескровное, взглядом можно город спалить. — Не приближайся к ней! — требует он от своего двойника. — Почему? — искренне удивляется тот, — признай, что говорить о чувствах я умею куда лучше тебя! За это многое можно простить, не так ли? Анна Викторовна, он ведь вам толком и в любви признаться не смог! Зато сколько красивого вы за эти месяцы услыхали от меня? Яков скрипит зубами. Анна осторожно пожимает его одеревеневшие пальцы, стараясь успокоить. Но тот, другой, воспринимает их молчание, как свидетельство своей правоты. Его голос вновь становится мурлыкающим, обволакивая сладкой патокой слов. — Да, я скрыл некоторые обстоятельства, но… Я хотел видеть вас, целовать, ласкать! Приковать цепями к ложу любви. Вы моя, единственная драгоценность! А брак что — пустая формальность, я думал, что у меня все получится. Что я успею добиться развода, и вы ничего не узнаете… На Анну накатывает дурнота. Как страшно — вручить себя сильному, благородному человеку, а потом обнаружить рядом недалекого эгоистичного подростка. Простила бы? Сохранила бы к нему любовь? Да. Наверное… Есть жалость. Есть благодарность за прошлое. Ответственность за данные, пусть и не вслух, обещания. Но уважение к нему погибло бы безвозвратно. Как хорошо, что это не Штольман. — Мерзавец, — со свистом выдыхает Яков. — Я не мог не помочь женщине и ребенку, — снова делает печальное лицо двойник. — Ради этого ты пожертвовал Анной. По твоей воле я предал ее! — Нет, нет, не вы! Анна порывисто наклоняется, обнимает за плечи своего Штольмана. Ему нужно успокоиться, лечь, ведь может открыться кровотечение! Что делать? Она знает теперь, как изгнать двойника. Но получится это, вероятно, только у того, чьей тенью он является. А Яков и так еле держится. Вдруг противостояние убьёт его? Но он же все равно продолжит борьбу, теряя силы, только без всякого толку! — Я виноват, — не глядя на нее, продолжает Яков, — я выпустил этого негодяя, я доверился ему… И не смог… вернуть обратно. Не смог защитить вас от обмана и позора! — Анна Викторовна была весьма весела и довольна при этом, — мечтательно улыбается двойник. — Вон!!! — снова пытается кричать Штольман. Правильно ли она поступает? Не сделает ли хуже? Но на размышления больше нет времени. — Так не получится, Яков Платонович, — шепчет она, — поверьте мне! Я знаю. Он смотрит на нее — сперва с недоумением. Потом медленно кивает. — Что … нужно сказать? — спрашивает Яков. — Анна, вы совершаете ошибку! — вмешивается двойник. Очень проникновенный, искренний голос. И панический страх в глазах. Таких знакомых — и чужих. И вот, словно шаг с обрыва: — «Тень, знай свое место!» Повторяйте пока, она… он не исчезнет. Штольман прищуривается, ловя взгляд того, другого. Будто бы целится. Анна чувствует, как под ладонями каменеют его плечи. Пожалуйста, пусть он сумеет освободиться, пусть он останется жив! Пожалуйста! — Тень, знай свое место! — напряженно произносит Яков. Двойник содрогается. Как-то скукоживается. На лице — мученическое выражение несправедливо обиженного героя. Укоризненный, за душу берущий взгляд… Штольман молчит, и тяжело дышит. Анна закусывает губу. Если бы она могла сделать это сама, как тогда, с духом Ферзя! Если бы… — Яков… — хотя бы голосом передать ему часть своих невеликих сил. — Тень, зная свое место! — снова приказывает он. Двойник дрожит, его контур плывет и ломается. Или это она вздумала сейчас реветь? Не смей! … А все-таки интересно получается, ее тень была груба и жестока. Двойник Якова — мягок и текуч. Но одолеть его, кажется, труднее. Не всякий способен прогнать сущность, которая смотрит печальными глазами пророка. Рубашка Якова намокает от выступившего пота. Голова клонится назад. И все-таки он приказывает, решительно и громко: — Тень! Знай свое место! Узкая черная полоса метнулась было к кровати, вытянулась, завалилась куда-то вбок. Смешалась с другими тенями в палате. Тонко задребезжало оконное стекло. Отразившийся в нем, смертельно бледный Яков привалился спиной к Анне. Все. Она осторожно помогает ему лечь. Снова вытирает его лоб. Нужно полотенце… Что это? Одеяло сползло вниз, на рубахе видны темные пятна. Рана открылась! Анна бросается к дверям. И понимает, что ноги более не слушаются. Привалившись к косяку, она еще успевает закричать: — Скорее! Помогите! По-мо-ги-те!!! Прежде, чем сползти вниз. Сестра. Фельдшер… Доктор Милц! Анна ловит его гневный взгляд. Даже долготерпению Александра Францевича пришел конец. Конечно, что он должен думать? Довела мужчин до дуэли, и вдруг прибежала среди ночи к своему оскорбителю. Которого теперь снова нужно спасать. Простите, доктор. Я все понимаю. Но объяснить вам не смогу. Можете считать меня странной и противоречивой. Можете навсегда отстранить от работы. Только пусть Штольман живет! Она сидит у дверей, не шевелясь, не моргая. Белые халаты заслоняют койку. Шорох, звяканье. Блеск шприца. Короткие команды доктора. Если он умрет, я тоже не буду жить. Хорошо, что мы успели увидеть друг друга — настоящими. — Сестра, останетесь… — доносится сквозь шум в ушах, — ему нужен полный покой… Значит, жив. Анна закрывает глаза, и с коротким всхлипом проваливается в темноту. _______________________________________ Продолжение будет на следующей неделе.