Другая ночь

«Вот я вижу тебя, узнаю тебя, С каждым словом и шагом все ближе… Посмотри на меня! Посмотри, это я! Ты пойми, это я, ну пойми же!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня Аннунциаты «Мой милый»)

Окна плотно занавешены белыми шторами, и все-таки палата буквально залита солнечным светом. Приглушенным, но уютным и теплым. Ничего не напоминает о тьме и тени. А пациент, к которому ее не пускали двое суток, вполне уверенно сидит, опираясь на подушки. И кажется, очень рад ее видеть… Анна стремительно подходит к койке, устраивается рядом. Как тогда, ночью. Но радость гаснет в его глазах. Пугающе-спокойно произносит он вместо приветствия: — Анна Викторовна, нам нужно, наконец поговорить. О том, что … было. Сразу становится неуютно и холодно. Она непроизвольно ежится. С тревогой вглядывается в его лицо. — Вы уверены? — Да. Он хмурится. Угрюмо смотрит куда-то мимо. Губы сжаты, на щеках перекатываются желваки. Анна осторожно касается его стиснутого кулака. — Давайте, сначала расскажу я. О ней. — О ней? — О той, кого вы видели почти все время после своего возвращения. Яков глубоко вздыхает. Чуть заметно морщится от боли. Но эта слабая гримаса отдаётся в сердце такой волной сострадания и любви, что к глазам подступают слезы. Усилием воли Анна старается не выдать их. — Я думал об этом, — отвечает Штольман, — вы ведь знали нужные слова. Но не был уверен до конца. — Считали, я и правда превратилась в холодную, капризную девицу? — грустно спрашивает Анна. — Я винил себя. Ведь вы остались одна. И могли думать обо мне все, что угодно… После той ночи. — Нет! — горячо возражает она, — никогда, ни одной минуты я не думала, что вы могли повести себя … недостойно. Они молчат какое-то время. Его кулак разжимается. А она не убирает накрывшую его ладонь. — Я искала вас, — начинает свой рассказ Анна, — поехала в Петербург. Подавала прошения, обращалась к людям, которые могли что-то знать. Это было… трудно. Особенно, когда спрашивали, кто вы мне. Ее плечи опустились было, но тут же Анна вскинулась, и произнесла страстно и гневно, обращаясь к кому-то другому, не к Штольману: — Почему? Почему просто факт того, что любишь не дает тебе права беспокоиться о человеке? Почему обязательно должна быть бумага, справка, запись, печать, свидетельство? Что же, без них молчи и плачь в подушку, чтобы никто не узнал? Разве любить без справки — преступление? — Аня, — хрипло говорит Яков, сжимая ей руку, — я не должен был… — Нет, вы должны были, — с полуслова понимает она, — должны! Если бы вы тогда легли на диване, или на полу, я … я бы! Вот тогда я бы точно обиделась на всю жизнь! Она замолчала, стараясь унять прыгающие губы. Непослушная слеза все-таки сорвалась с ресниц, капнула на халат, оставив крошечное пятнышко. На лице Якова — невероятная смесь нежности, страха за нее и бессильной злости. Да что же она такое делает, опять только мучает человека! — Это случилось в тот день, когда я познакомилась с Натальей Павловной. В Петербурге я была, конечно, не одна, но в эти дни дяде пришлось заняться какими-то своими срочными делами. Я же не хотела терять времени, и опять попыталась подать прошение. Но снова услышала вопрос — «А кем вам приходится сей господин?». И я сказала: «Я люблю его». А этот чиновник… Пробормотал, вроде сам себе, но точно так, чтобы я услышала: «Понятно, значит никто». И … словно во мне что-то сломалось. Не помню, как вышла оттуда. Сидела на ступеньках, рыдала, и вот тут возникла Наталья Павловна. Она тоже спросила … кто мы друг-другу. Я… Анна замялась, опустила глаза. — Мне сейчас очень стыдно за мой ответ. Я повторила то, что сказал хозяин кабинета — «Никто». Не знаю, почему, я же так не думала! Не то его обвинить хотела, не то себя… унизить. К счастью, баронесса все правильно поняла. Она очень помогла мне, но о вашей судьбе ей узнать так и не удалось. — Это было не в ее власти. И не в вашей, — тихо сказал Штольман, — не казните себя, Анна Викторовна! Она шевельнула ладонью, отвечая на его пожатие. И вот — быстро, легко, знакомо и естественно переплелись пальцы. Словно точки и тире, взаимные касания сообщали все самое важное и нужное. — В тот вечер я сидела в своем номере, смотрела на Неву. Небо было такое светлое! Белые ночи… Они почему-то усиливали тоску, так, что просто выть хотелось! Плакать я уже не могла. Думала. Вспоминала вас, кажется, говорила что-то. А на стене была моя тень. Глаза Анны расширились. — После вашего исчезновения мой дар ушел. Даже у духов я не могла попросить помощи. А тень показалась похожей на духа. И на меня. Она повторяла мои движения — ходила, кивала, казалось, хочет меня утешить. И я обратилась к ней. Она как наяву, увидела стену гостиничного номера, обои в мелкий цветочек, и свой дымчатый силуэт. Тень замерла и внимательно слушает… — «Пожалуйста, пойди, найди Якова, — просила я, — передай, что я люблю и жду. Готова следовать хоть на каторгу, хоть в изгнание. Помочь бежать! Все, что угодно! Пусть он только будет жив!». И Тень вдруг кивнула, — сама по себе, я не делала этого. И … исчезла. Нахмурившись, Штольман тоже наклонил голову, точно слова Анны подтверждали его собственные предположения. — Оказывается, лишившись тени, можно заболеть. Дядя нашел меня утром на полу, в глубоком обмороке. Около недели я пролежала в постели. Все думали, что это следствие нервов и усталости. Отсутствия тени никто не заметил… Анна помолчала, стараясь справиться с волнением. — Новая тень как-то незаметно появилась сама. Выросла, быть может? Я не думала об этом. А старая… Она пришла, когда я опять начала подниматься на ноги. Сказала, что пока не сумела вас отыскать, но кажется, на верном пути. Пожаловалась, что ей очень трудно в мире людей самой по себе, без поддержки. Что нужны силы, чтобы стать более… материальной. И я согласилась делиться с ней. — Ну Анна Викторовна! Она против воли улыбнулась. Какой знакомый, сердитый и укоряющий тон! Пусть ругает. Век бы слушала. — Как так можно! Верить черт знает кому! Силы ей нужны. А вам? — Я надеялась, что она найдет вас, — тихо произнесла Анна, — а кроме того, это же я ее выпустила. И думала, что не имею права отказать ей в помощи… Штольману явно хочется взять ее за плечи, и встряхнуть хорошенько. Как раньше. Но хоть он и пошел на поправку, до таких проявлений активности еще далеко. — Но вы правы. Тень обманула меня. Около месяца делала вид, что занята вашими поисками. Приходила ко мне, брала за руку. Вытягивала силу. Становилась все больше похожей на человека. И однажды заметила: «А нас уже и не отличить!». Развернула меня к зеркалу, и я словно увидела себя — и сестру-близнеца, которой никогда не было. Вдруг Тень крепко обхватила меня за плечи, и… Анна нахмурилась, подбирая слова. — И я словно оказалась внутри нее. Не хозяйкой, и не гостьей, а… Такой вот приживалкой, в уголке дома, которая слова сказать не может. И я — не могла. Тень объявила, что оставляет ваши поиски. Согласилась на предложение Натальи Павловны уехать в Париж. Кокетничала, обижалась, все время чего-то требовала… — Значит, заграница — это не ваша идея? — Нет! Я бы ни за что не уехала. Я боялась, что там вовсе потеряю ваш след. А учиться и работать можно было бы и в Петербурге. Но кто меня слушал… Тень проникла в мои воспоминания и чувства, но все восприняла как-то не так. Она была убеждена, что вы чуть ли не сбежали от меня, побоялись последствий. Иногда Тень начинала говорить, что вы специально… все время нашего знакомства… играли и завлекали… Побелевший Штольман отчетливо заскрипел зубами. — Я пыталась ей объяснить, — торопливо заговорила Анна, — но Тень… Да вы сами слышали, помните? «Мы уже не дети!». Хотя, по-моему, именно она и была ребенком. И за четыре с лишним года так и не выросла. Вы нравились ей, и пугали, и вызывали желание мстить, насмехаться. Когда вы вернулись, я почти смогла… Почти вырвалась на волю! Но она опять одолела. Не пустила меня подойти к вам. Не дала обнять там, в сарае, и сказать, что люблю и верю. Тень говорила, что я ничего не понимаю в гордости. Она сомневалась, продолжать ли? Но все-таки призналась: — Мне иногда начинало казаться, что она права. На пикнике… И в номере гостиницы… Но ведь это были не вы? — Нет! Никогда бы я так не оскорбил вас, — резко ответил Яков, — но я тоже оказался, — он коротко и зло усмехнулся, — на поводке. У собственной Тени! Анна погладила его вновь напрягшиеся пальцы. — Расскажите, — тихо попросила она. — Все почти как у вас, — он снова смотрел куда-то в пространство. — Яков Платонович, я никогда не поверю в то, что вы всерьез пытались беседовать с Тенью! — попыталась пошутить Анна. Штольман усмехнулся — очень невесело. — И правильно сделаете. Пусть я и прикоснулся к непознанному — благодаря вам, но гулять самолично по астралам — увольте. Но в тот день… или вечер? Я был в камере, после очередного допроса. Мне не верили. Подозревали в измене. У меня не было права узнать что-то о вас. Я очень … устал тогда. Его заминка на последней фразе отозвалась в Анниной душе острой болью. Сразу вспомнились фантастические виденья, посещавшие не то ее саму, не то двойника. Казематы, факелы, обросший измученный Яков в цепях. Вряд ли все было именно так, но… Но слишком хорошо понятно, что именно кроется за этим «устал»! — Да, тоже увидел на стене Тень. И почему-то не мог перестать о ней думать. Беспомощность выводила из себя, и я, смеясь, сказал: «Тень, ты же свободна! Иди к Анне, узнай, как она!». Тень послушалась. Он снова замолчал. Анна, не отпуская его руки, постаралась как можно незаметней придвинуться поближе. — Я решил, что брежу. Меня, как и вас, свалила болезнь — теперь понимаю, что из-за исчезновения Тени. Она… он приходил несколько раз. Говорил, что с вами все в порядке, но большего он пока разузнать не может. Я не верил в происходящее. Думал, что просто скоро умру. Так лучше бы умер… — Нет! — в страхе выкрикнула Анна. Яков коротко улыбнулся ей — и опять лицо его стало холодным и отчужденным. — Он сам брал у меня силу. И сам однажды занял мое место. А я, как вы сказали? Приживальщик? Вот-вот… Я мог только смотреть на те глупости и подлости, которые творил он! Анна собирается с духом, и словно шагает в ледяную воду: — Это ведь он … женился? На ком? — Догадаться нетрудно, — морщится, словно от кислятины, Яков, — кто еще мог пожелать устроить… такой поворот сюжета! — Нежинская, — одними губами, уже не ставя знак вопроса, произносит Анна. — Да.