Другая ночь

За медицинские консультации спасибо Sowyatschokу. За некоторые советы по тексту — Lada Buskie За идею взять в фокус именно эпизод пикника — Круэлле

«Наше истинное чувство сокровенно, Оно там, в тени, во мраке подсознанья, Так вглядись в него и выпусти из плена Этот образ воплощенного желанья!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Сны Принцессы»)

(Те же сутки, что и в главе «Холодно…») Анна провела в больнице весь предыдущий день. А потом осталась на ночь. Больных, как верно напомнил доктор Милц, хватало. Но она все равно находила минуту, чтобы хотя бы заглянуть в палату к Штольману. Несколько раз смогла даже присесть рядом, но подробно поговорить уже не получилось. К утру Анна напоминала привидение, и Александр Францевич в приказном порядке отправил ее домой. За что Штольман был ему очень благодарен. Сам он покамест на такой авторитет перед Анной Викторовной рассчитывать не мог. Кажется, она всерьез собиралась оберегать раненного следователя круглые сутки. Несмотря на слабость и тянущую боль под ребрами, он чувствовал себя… можно сказать, счастливым. Впервые за много месяцев разум Штольмана был свободен от постороннего присутствия. От чужих мыслей и желаний, которые в лучшем случае вызвали насмешку. В худшем — презрение и гнев. Отодвигать эмоции в сторону Двойник не умел совершенно. Даже ради дела. Даже ради очень важного дела. Хватался за первые попавшиеся версии, в лучших традициях Коробейникова. Старательно и вдохновенно подтасовывал факты, словно гимназист, который надеется подогнать задачу под ответ. А уж если возникала малейшая возможность назначить какого-то фигуранта Крутиным — в «сыщике» поднималась волна лихорадочной и незамутненной радости. «Когда отдам властям Крутина — смогу открыто любить Анну Викторовну!» О существовании Нежинской, как о том, что реальный гипнотизер при таком подходе может остаться на свободе, Двойник предпочитал не вспоминать. Отмахивался с видом балованного недоросля — «Образуется! Придумаю что-нибудь!» Двойник никому не желал зла. И при этом легко и бездумно мог сломать чужую жизнь. Просто потому что знать не хотел о последствиях. Анну он погубил красиво — и подло. Словно вместо винограда на десертное блюдо положил волчьи ягоды. Разумеется, совершенно случайно… Нет, себя Штольман ангелом во плоти никогда не считал. Он помнил, что произошло декабрьской ночью пять лет назад. И как это могло бы отразиться на судьбе девушки. Но в тот момент он был свободен. Мог прикрыть ее своим именем. И даже сгинув, еще имел право остаться в памяти Анны погибшим женихом. А не мерзавцем, который искал приятных приключений. Пять лет назад он тоже не являлся тем кандидатом в мужья, которого в здравом уме можно пожелать юной барышне. Но Анна очень хорошо видела его положение в ту ночь. Знала, что он загнан и окружен, лишен доверия и защиты закона. И все-таки шагнула навстречу… Его это не оправдывало. Но по крайней мере, он ей не лгал. Палата опять была освещена ярким зимним солнцем. Штольман прикрыл глаза. Вчера в это время пришла Анна. Но сегодня она, наверное, уже дома. Пусть отдохнет. А он будет вспоминать. Думать. Искать выход … Стены раздвинулись и исчезли. Душистый летний день кружит голову, туманит сознание. Он просто создан для верховых поездок, пикников, ничего не значащих, приятных разговоров… Анна едет на лошади чуть впереди. Иногда оборачивается к спутнику, бросает быстрые кокетливые взгляды. Старательно закрученные локоны рассыпаны по спине. Странный крой амазонки (как проглядела Марья Тимофеевна!) спереди почти полностью открывает стройные ноги, затянутые в короткие бриджи. Двойника это зрелище повергает в состояние полной мозговой расслабленности. Сам же Яков собран и напряжен, как никогда. Все происходящее напоминает прогулку по болоту, где каждый неосторожный шаг может стоить жизни. Но путешественники ничего об этом не знают. Или не хотят знать. Они останавливаются. Двойник помогает Анне спешиться. И, не выпуская из объятий, медленно проводит рукой по отвороту ее жакета. Многозначительно касается верхней пуговицы. Лицо девушки заливает краска. Дыхание учащается. Глаза блестят. На губах — гордая, самоуверенная улыбка девочки-подростка на первом балу. — Какой жаркий сегодня день, Анна Викторовна! — чуть растягивая слова, произносит Двойник. Он делает шаг назад, и… Начинает расстёгивать собственный сюртук. Анна сглатывает. Не отводя взгляда, словно под гипнозом, повторяет движения мужчины. Темно-малиновый жакет медленно сползает с плеч. Грациозно приподняв руки, она снимает шляпу. Вынимает из волос оставшиеся шпильки. Анна очень красива сейчас. Убеждена в собственной женской силе. И беззащитна. Под белой блузкой легко угадываются очертания тела. Легкий ветерок прижимает тонкие складки, шевелит окончательно распустившиеся локоны. Улыбка — одновременно зовущая и насмешливая, точно позаимствована у Кармен. Но она ведь не знает, что под ногами — болотная топь. «Не смей! Останови ее!» Но Двойник уже снял сюртук. Склонив голову, и загадочно ухмыляясь, избавился от жилета. Легким движением зашел Анне за спину, закрыл ей ладонями глаза. — У меня для вас сюрприз, Анна Викторовна! Картинка меняется. Теперь двое полулежат на траве, возле тут же расстеленной скатерти. В бокалах пенится шампанское. В качестве закуски используются фрукты и поцелуи. Приторный сок стекает по губам, капает на одежду и пальцы, оставляя липкий пятна. Анна словно тает в руках Двойника, не забывая пускать в ход «взрослые» завлекающие взгляды. Но где-то там, под этой бездумной, несколько высокомерной синевой ему чудятся другие глаза. Горько-изумленные, обиженные, полные страха и разочарования… "— Прекрати! Ты же собирался поговорить с ней. Расскажи о Нежинской! — Хм… Зачем же портить столь прекрасный день? Расстраивать девушку? Она довольна и счастлива, чего же еще? — Она не знает, что ты лжешь! — Я просто недоговариваю. Ради ее же спокойствия и блага…" — Анна! Анна Викторовна! Аня… Нет, его крик так и не прорвался наружу. Но что-то зашумело в кустах, вспугнув расслабившуюся было пару. Даже Двойник вынужден признать, что белым днем, и на открытом месте подобные романтические эскапады не слишком удобны. Временно можно успокоиться. До того момента, как в гостинице при конюшне полуодетый «Штольман» стучит в номер Анны. — Вы же понимаете, что я не мог не прийти… — Мерзавец! — Тише, Яков Платоныч, ну что же вы? Опять всю мою работу насмарку пустите. Сколько ж можно вас зашивать-то? Сон. Кошмар. Это все уже было. Уже принесло свои плоды. Пусть и не столь страшные, какими они могли бы быть, завершись та ночь взаимной страстью. Но ложь и невыполнимые безмолвные обещания остались. Чтобы ударить наотмашь вместе с приветом, переданным Ланге. Виски опять заливает пот. Ноет рана. Доктор Милц хмурится, с укором глядя на беспокойного пациента. — Надеялся, без Анны Викторовны вы поспокойнее будете. Зря… — Анна Викторовна… ни в чем не виновата… — хрипит Штольман. Доктор замолкает, и какое-то время грустно смотрит в пространство. — От нее я почти тоже самое слышал — только про вас. ЯкПлатоныч, я ничего не понимаю… Что произошло? Почему? Штольман молчит. Милц вздыхает и качает головой. — Образуется все, Яков Платонович. Рана заживет. Боль утихнет. Поверьте, как врачу. А сейчас, давайте-ка вам валерьянки накапаю. Чует мое сердце, Анна Викторовна до утра дома не досидит. Вернется вечером. Поэтому спокойствие нам пригодится… … Она идет по коридору больницы. Впереди — фигура Якова. Ему уже разрешили вставать? Но почему так скоро? Он в уличной одежде, в руках держит шляпу… Двигается с трудом. Потухший, измученный взгляд, словно у приговоренного. Яков обращается к ней. Как-то робко, униженно, без всякой надежды. Анна проходит мимо. Штольман остается на месте. Одинокий. Раздавленный. Убитый. Нет, этого не может быть! Этого не должно быть! — Стой! Вернись! Что же ты делаешь!!! Но ни звука не слышно. Анна понимает, что видит себя со стороны. Догоняет, заглядывает в лицо. В ужасе отшатывается. Холодное, высокомерное. Совершенно ледяные и равнодушные глаза. Опять она! Опять… — Это не я! — кричит Анна, — Яков, это не я! Знай свое место! Тень, знай свое место! Ведение размазывается, скручивается в спираль. Душно. Больно. Как больно и стыдно! — Знай свое место! — Анна, Аннушка, что ты? Успокойся, Господи, да что же такое! Аннушка! Она в своей комнате. Сидит на постели, судорожно рыдая. Горло саднит. Сердце как будто разрывается на кусочки. — Это не я… Мама обнимает, притягивает к себе. Гладит по волосам. Через несколько минут становится легче. Анна делает глубокий вдох. — Который час, мама? Мне пора собираться. Ходики показывают половину седьмого вечера. — Аннушка, ну какая сейчас может быть работа? Ты сама больна! Анна осторожно высвобождается из ее рук. — Я здорова, как никогда… Мне нужно. Меня ждут… — Анна! — мама смотрит требовательно и сурово, — я еще утром хотела поговорить. Но ты была сама не своя. Ты знаешь, что говорят в городе? — Догадываюсь… Она садится у зеркала, начинает распутывать свалявшуюся косу. — Ты сама выхаживаешь господина Штольмана? — Да. — И ты, — в зеркале видно, как недоверие на мамином лице сменяется ужасом, — приходила к нему — ночью, после дуэли? Просила прощения? — Мама, — стараясь говорить, как можно спокойнее, произносит Анна, — Яков Платонович ни в чем не виноват. А я… Я едва не погубила его. На последних словах голос дрогнул. Прикусив губу, Анна остервенело дергает пряди волос. — Женатый человек позорит девушку — и невиноват? Аня, — мама встает за ее спиной, торопливо и ласково гладит дочь по плечам, — я понимаю, всегда хочется найти оправдание тому, кого… Кто тебе небезразличен. Но это уже … немыслимо! Штольман вел себя бесчестно. Трусливо. Подло. Он воспользовался тобой, твоими чувствами, доверием… Опять заныло в груди, точно булавку воткнули. Анна положила щетку. Прикрыла глаза. Где взять силы? И нужные слова? — Мама, это все не так. Я потом, обязательно, все постараюсь объяснить. А сейчас поверь… И не держи меня. — Неужели ты простила его?! — почти кричит мама. — Простила бы, — качает головой Анна, — но мне нечего ему прощать. Мама опускается на стул. Беспомощно наблюдает сборы дочери. Анна надевает платье из серой шерсти. Закручивает волосы простым узлом. Накидывает шаль… — Мамочка, — теперь Анна обнимает ее, — я ужасная дочь. Со мной всегда все не так. Я знаю. Я очень тебя люблю. Но сейчас — мне нужно быть там. С Яковом. Мама поворачивается, и плача, порывисто прижимает ее к груди. Целую минуту, замерев, Анна наслаждается этим чувством покоя и защищенности. Затем отстраняется и идет к дверям. Там, снаружи, уже совсем темно. И снова очень, очень холодно… ___________________ Продолжение следует.