Другая ночь

Спасибо за помощь Lada Buskie, Sowyatschokу, Atenae и SOlga

«О, как сияет звезда Рождества! Предвосхищает она чудеса. Пусть и его мы узнаем В сказках с хорошим финалом!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

— Я сама слышала, и видела, как доктор Скрябин угрожал Анне Викторовне, а потом … напал на нее. Только вмешаться не успела. Побоялась. Девушка говорила спокойно, ровно и четко, словно ученица, отвечающая у доски. Чем-то она напоминала Надежду Епифанову из старого дела о трупе в овраге. Не внешностью. Валентина Крушинникова, сестра милосердия, была невысока и широка в кости. Но характера ей оказалось не занимать, как и упрямой дочери погибшего купца. Выскочив из смежной комнатушки-кладовки, именно Валентина оказала первую помощь рухнувшему Скрябину, позвала доктора Милца, а потом настояла на том, чтобы дать показания полиции. Сам Штольман все это время держал в объятиях Анну. Она вцепилась в него в буквальном смысле слова. Ничего не говорила, и мелко дрожала, словно струна, задетая ветром. Сейчас Анна сидела на стуле у окна, с лицом совершенно мертвым. Только машинально проводила пальцем по синякам, которые медленно проступали на шее. Штольман устроился на втором, целом табурете, изо всех сил стараясь держаться ровно. — И что же говорил доктор Скрябин? — осторожно спросил Коробейников. — Я думаю, он сошел с ума, — уверенно произнесла Валентина, — сперва что-то о книгах, а потом закричал, что Анна Викторовна — не она. И вцепился ей в горло. Тогда господин Штольман и ударил. Иначе он бы ее задушил. Валентина смотрела мимо всех — куда-то в стену. О волнении свидетельствовал только неровный румянец, заливавший круглое серьезно лицо. — Анна Викторовна? — взгляд Антона Андреевича, полный сострадания, обратился к потерпевшей. — Да. Все так, — подтвердила Анна. — А… что за книги? — «Анна Каренина». «Бесприданница», — тихо и безучастно ответила она. — А вы раньше за доктором Скрябиным что-то странное замечали? — Я не помню. Я давно с ним толком не разговаривала. — Валентина … Сергеевна, а вы? — обратился Коробейников к свидетельнице. — Он всегда был невежливым и резким. И шутил … грубо, — признала та. — Нда… Сам Скрябин ничего подтвердить или опровергнуть не мог, ибо с черепно-мозговой травмой находился в запертой — от греха подальше, палате. — Свихнулся и набросился, — подытожил сыщик, — ну или даже если просто набросился! Вон, следы какие оставил! Извините, Анна Викторовна… Нечего и говорить — по заслугам получил, и слава богу. Совершенно оправданные действия, и никакого дела можно не открывать! Хорошо. Хоть что-то хорошо! Анна закрыла глаза. Штольману сейчас только ареста не хватало! Над ухом звякнул стакан, резко запахло валерьянкой. — Анна Викторовна, голубушка, выпейте. Да ступайте домой, — сказал Александр Францевич. — Нннет! — она вздрогнула, точно проснулась, — я не хочу домой! Не хочу. И… как вы тут один работать останетесь? Стакан оказался совсем рядом, Анна вцепилась в него, поздно сообразив, что теперь не получится скрыть ходящие ходуном руки. Часть жидкости вылилась на халат. Милц сочувственно покачал головой: — Справлюсь, не в первой. А вам отдохнуть бы… Стараясь сдержать неуместный смешок, Анна прикусила край стакана. — Я все-таки лучше останусь. Пожалуйста, — почти умоляюще прошептала она. Александр Францевич вздохнул. — Хорошо, Анна Викторовна. В таком случае, вам я поручаю Якова Платоновича. Проводите в палату, присмотрите… И хотя бы об одном пациенте у меня голова болеть не будет. Эти слова взбодрили лучше валерьянки. Анне почти удалось успокоиться и унять дрожь. Потому что позволить Штольману упасть она не имела никакого права. — И вот этого глотните, — торопливо накапал ей что-то еще Александр Францевич. Запах был незнакомым. Но Анна послушно выпила, и решительно поднялась со стула. До палаты их проводил Коробейников. На пороге распрощался, и исчез. Штольман молча взял Анну за плечи, и усадил рядом, на постель. Но она вдруг отодвинулась, обхватила себя руками, точно замерзла, и заговорила, быстро и горячо: — Что она со мной сделала? Кого она из меня сделала?! Неужели ей все было мало — Париж, и здесь… Дуэли, игры, кокетство… И вранье, вранье, вранье! Я не хочу. Не хочу! — уже почти кричала Анна, раскачиваясь, — чтобы из-за меня стрелялись, умирали, сходили с ума! Не хочу! — Аня, вы-то здесь при чем? — он опять попытался ее обнять, но она отстранилась. Взглянула исподлобья, и коротко всхлипнула без слез. — Ну как вы не понимаете? Ивану Евгеньевичу Она нравилась! Тень! И не просто нравилась, раз такое вышло. Он же ее хотел увидеть, а увидел — меня! Вот и… — Он пытался вас убить, — жестко ответил Штольман. — Это я виновата, я! То есть она, но все равно — я. Глупая, слабая… сонная… тетеря. Как можно было давать волю этой… дряни! Она что же, думает люди — куклы? Клюев, Скрябин… — Анна сглотнула, и совсем тихо и страшно добавила, — а вы чуть не умерли… Не слушая более возражений, он молча и крепко притиснул ее к себе. Анна обмякла, положила голову ему на плечо… Не плакала, только вздрагивала, и тяжело дышала. Боль потихоньку отпускала. Находиться в объятиях Якова было уютно и спокойно. Анна вспомнила свои утренние размышления, и ей стало стыдно. Вообразила себя заступницей. Иоанной Д`Арк, не меньше! И к позорному столбу она готова, и на костер… А на деле — сидит, и своими жалобами мотает душу человеку, который снова спас ей жизнь. И даже не спросила, как он-то себя чувствует — после подвига с табуреткой? — Я… я вам опять спасибо не сказала, — выдохнула Анна ему в шею, — вам… больно? Он кажется, усмехнулся. — В порядке все, Анна Викторовна. Успокойтесь. — А я уже спокойна, — она с сожалением отстранилась, села прямо и даже улыбнулась. Но Штольман, напротив, смотрел серьезно. — Аня, о чем он вам успел сказать? Я из-за двери только голоса слышал. При чем тут книги? — Доктор Скрябин рассердился, что я … веду себя, как в романе, — с трудом подбирая слова, объяснила Анна, — он считает это … неправильным. Говорит, что главное работа, а у меня есть все задатки стать настоящим специалистом, если не растрачивать себя на … на всякое. Тени это нравилось, — грустно закончила она. — А вам? Анна опустила глаза. — Я думала, что Иван Евгеньевич в чем-то прав. И если в моей жизни никогда не будет вас, то мне останется только работа. Потому что ничего другого не будет нужно. Совсем… Задавать следующий вопрос очень не хотелось. — Анна, после … после слов доктора Ланге, Скрябин и ваша Тень общались чаще? Все так же, не глядя на него, Анна кивнула. — Он ее… нас тогда встряхнул. Сказал, что в больнице нужна помощь, и нет времени страдать и баюкать свои обиды. Врач, я мол, или барышня? Я, и Тень вернулись на работу. Это было правильно… — Аня… — Не надо, ну не надо, пожалуйста! — она вскинула умоляющий взгляд, — вы ни в чем не виноваты, и все уже закончилось! «Боюсь, Анна Викторовна, все еще только начинается…» Анна снова прислонилась к его плечу. Напряжение прошедшего утра окончательно отпустило. Она облегченно вздохнула, и на минуточку закрыла глаза… Доктор Милц заглянул в палату и усмехнулся. — Нечто подобное я и предполагал, — тихо произнес он. На кровати лежала и спокойно спала Анна Викторовна, заботливо прикрытая одеялом. — Я так и понял, — кивнул сидящий рядом Штольман, — что там было, во втором стакане? — Позвольте мне оставить при себе маленькие профессиональные тайны, — ушел от ответа доктор, и уже куда более серьезно продолжил, — Анна Викторовна уже неделю по-настоящему не спит. Здесь — работает без роздыха. Домой прогоню — возвращается еще более уставшей. В чем дело не знаю, но дальше так нельзя. Сыщик, хорошо знавший подобное состояние по себе, не мог не согласиться. — ЯкПлатоныч, может вторую койку принести? — осторожно поинтересовался Милц. — Не нужно. — Хорошо, я тогда двери закрою, чтоб болтали меньше. Валентина Сергеевна рядом будет, так вы зовите, если что. … Анне снился лес. Большой, изумрудно-зеленый, наполненный щедрым летним теплом и солнечным светом. Впереди, невидимая за деревьями, грохотала река, и Анна шла прямо к ней, осторожно переступая по неровной тропинке. Страшно не было, и все-таки легкая тревога мешала такому замечательному дню. Но через секунду все совсем стало хорошо. Потому что из зарослей шагнул Штольман. С лукавой улыбкой посмотрел на Анну и протянул сомкнутые ладони, в которых душистой горкой покоилась крупная спелая ежевика.* И сделалось так светло и радостно, что кажется, еще немного — и взлетишь. Потому что разлука осталась позади, а они просто взяли и решили — всегда быть вместе. И мир ложился под ноги, удивляя все новыми чудесами и встречами. Кажется, во сне нельзя чувствовать вкуса. Но ежевика, вместе с поцелуями таяла на губах, оставляя свежую, вовсе не приторную сладость. Рука Якова легла Анне на затылок, лаская, поглаживая, перебирая растрепавшиеся пряди… … Не в силах сдержаться, Штольман осторожно коснулся ее волос. Анна дышала глубоко и ровно, и даже улыбалась во сне. Хотелось прилечь рядом — хотя бы поверх одеяла, обнять покрепче. Но такого он позволить себе не мог. Она совершенно беззащитна перед ним, и пользоваться этим — немыслимо. «Тень, знай свое место!» Анна тихонько засмеялась, и открыла глаза. — Яков… Ягоды, — прошептала она. Их глаза встретились. Сон таял, но ощущение покоя и счастья не проходили. Пусть наяву у нее нет ни зеленого леса, ни летнего солнца. Ни ежевики… Зато есть Штольман. Ее Штольман. А это — самое главное. _______________________________ * См. Atenae (Ирина Плотникова) "Подкаменный змей". Продолжение следует.