Другая ночь

Спасибо за помощь Sowyatschokу, Lada Buskie, Atenae и SOlga

«Так бы жить нам, не зная хлопот и забот… — Ничего, ничего, пройдет…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Доктор и пациенты»)

Анна уже пересекала двор управления, когда в воротах показался господин полицмейстер. Она замерла на секунду, испугавшись неловкой сцены. После освобождения от Тени Анна не сталкивалась с Николаем Васильевичем. И теперь, помня урок от Марфы Кайсаровой, ожидала любой реакции. Кем она выглядит в глазах старого служаки? В какой пункт личной «Табели о рангах» он занес оскандалившуюся барышню Миронову? Генерал Левашов, свояченицу которого оперировали несколько дней назад, на помощницу доктора Милца подчеркнуто не смотрел… — Здравствуйте, Николай Васильевич, — тихо произнесла Анна, давая полицмейстеру возможность сделать вид, что он ее не расслышал. И не заметил. Но господин Треугбов этим не воспользовался. — Здравствуйте, Анна Викторовна, — он подошел ближе, и — коротко наклонил голову, — рад, сердечно рад видеть вас в добром здравии. Внимательный взгляд из-под седых бровей, в котором явно читаются понимание и сочувствие. Ободряющая улыбка. Словно Рождественский Дед смотрит на Анну, заплутавшую в холодном зимнем лесу. Горячая волна касается сердца. Подступает к глазам. Да сколько можно плакать, она же никогда не была истеричкой! — Спасибо вам, — выдыхает Анна. — Приходите, — продолжает Трегубов, — обязательно приходите, коли что случится. В обиду не дадим! Как тут не улыбнуться? — Все у меня хорошо, Николай Васильевич. Но заходить буду, — честно предупреждает она, — как и раньше. — Значит, до встречи Анна Викторовна, — снова кивает Трегубов. Она идет по улице, продолжая улыбаться. Нет уж, хватит всех бояться и подозревать! Так недолго и самой в холодную высокомерную Тень превратиться. А она, Анна всегда верила людям. И впредь будет так поступать, пока…. Пока человек точно не докажет, что он дурной. Не из-за чего ей переживать. У нее есть Штольман, работа и дар. Вполне достаточно для счастливой, полезной и осмысленной жизни. Она же именно такую всегда хотела? Кажется, ее желание исполняется. Дар опять поможет восстановить справедливость, и спасти отца утонувшей девушки. И сделают они это вместе с Яковом. Прощаясь, он специально попросил ее с любыми новостями идти к нему. Не подначивал, не смеялся. Верил. Собирался найти нужный протокол в архиве. Анна описала девушку как можно подробнее, и карандашный набросок сделала. Хоть бы это помогло. Улыбка гаснет. Даже на бумаге тоненькая фигурка в разодранной одежде заставляла сердце сжиматься. Сыщики только молча переглянулись, но Анна все-таки сама врач. И понимает, что могло произойти с девушкой. После такого — хоть в петлю, хоть в омут… Нет, нет, хватит. Никаких переживаний раньше времени. Анне еще работать целый день — новый врач к ним на помощь пока не приехал. Приходится с Александром Францевичем подменять друг друга. Она сегодня отпросилась ненадолго, чтобы в участок зайти. И на почту заодно — привезенный утром со сломанной ногой пациент умолял отправить в Тверь телеграмму. В почтовом отделении было тихо и пусто. Анна устало продиктовала пожилому печальному человеку текст и адрес. Сухие щелчки деревянных счет заставили поежиться, напомнив далекие выстрелы. Анна отвела глаза. — Барышня, — вывел из задумчивости голос служащего. Она вздрогнула, извинившись, отсчитала деньги. Машинально скользнула взглядом по столу. Зеленое сукно, те самые счеты, чернильница. Нож для бумаги. Лампа. Все почти как в полицейском участке. Только одет хозяин этого стола в сизо-голубую форму с блестящими пуговицами. А не в сюртук… Анна качает головой, удивляясь сама себе. Только-только простились — а она уже так отчаянно соскучилась. — Благодарю вас, — говорит она почтальону, — всего доброго. *** — Значит, так и написано — «Утопилась от чувств»? — ядовито перепрашивает Штольман. Коробейников уныло кивает. — И вскрытия не делали? — Нет. Сказано, что тело о камни и коряги побило, вот и все. А прыгнула в воду, мол, сама… Ну да, коряги — избирательно пуговицы сорвали. И камни один синяк поставили — на скуле. Удобно как. Дело закрыли — и шевелиться лишний раз не надо. На поиски нужной записи потратили почти весь день. Хорошо, что срочных дел не появилось. Сообщение Анны Викторовны вызвало сильную тревогу, и желание действовать. Подсказка духа могла предотвратить новое преступление — и вытащить на свет старое. Антон Андреевич, морщась, перечитывал протокол. Александра Тобольцева, восемнадцати лет, найдена в реке прошлой осенью. Тело пробыло в воде около пяти суток. Опознал отец, служащий почты. Расследования не добивался, сраженный случившемся. — Я даже не помню этот случай, — тихо признался Коробейников, — видать, этот, — он с ненавистью выделил слово, — подмахнул, не глядя. И сколько их, таких накопилось за пять лет? — И теперь кто-то хочет убить ее отца? Но зачем? — Может быть, он знал виновника, и шантажировал, — говорит Штольман, — или причина с гибелью дочери вовсе не связана. Завтра нужно будет с ним побеседовать. Скажем, что в деле появились новые обстоятельства… Из коридора доносятся торопливые шаги и шелест платья. Через секунду дверь в кабинет распахивается, пропуская Анну Викторовну — взъерошенную, с непокрытой головой, в распахнутом пальто. — Скорее, пожалуйста! — задыхаясь, зовет она, — отец девушки — почтальон! Он идет на постоялый двор… «Mon plaisir»… С ножом… *** Какая же она глупая! Задумалась, замечталась, а ведь еще там, на почте, могла все понять. Вместо этого Анна простилась с почтальоном, и пошла в больницу. Ее ждала работа. Утренний осмотр. Назначения. Прием больных. Кто-то явился под явно надуманным предлогом — чтобы посмотреть на опозоренную докторшу. Женщины, в основном. Почему именно их так волнует чужая нравственность? Хорошо, что утром она виделась с Яковом и Антоном Андреевичем. И встретила Трегубова. Нет, конечно, никаких жалоб они от нее не услышат! Но это так здорово — знать, что ты не одна. Дух утопленницы не появлялся, и Анна решила, что время есть. Сыщики успеют найти сведения о девушке, и они все вместе предупредят ее отца. Выследят убийцу. И все будет хорошо. Если бы ее дар работал именно так — чтобы предотвращать преступления. Скольких людей удалось бы спасти! За окнами стемнело. День — кажется, не столь уж и тяжелый, но выматывающий, подходил к концу. Анна медленно завела руки за спину, чтобы развязать тесемки халата. Дежурство закончилось, на смену прибыл доктор Милц… И снова что-то сдавило виски. В груди — холод. Звенящая пустота. Призрак девушки здесь. Смотрит умоляюще и тревожно. «- Скорее! Останови его!» Зеленый стол с конвертами. Лампа. Нож! Человек берет его, внимательно осматривает, прячет. Сверкают пуговицы на сизой форме. Это же ему Анна утром диктовала телеграмму! — Куда он идет? — голос повинуется с трудом, буквально продираясь сквозь горло. Мелькают картинки — двор перед почтой, улицы и переулки… Где-то ближе к окраине города постоялый двор. Нелепое претензионное название — «Mon plaisir». Три человека за столом, уставленном вином и закусками. Карты на скатерти. Монеты и ассигнации. И опять — темная улица, старый почтальон, его лицо — уже не печальное, а злое и упрямое. Рука с ножом. Лезвие наливается кровью. Анна вскрикивает. Сдирает халат, бросается к шкафу, хватает пальто. Шаль падает на пол, она не замечает этого. Выбегает из больницы. Скорее в участок, позвать Штольмана! Она обещала! На полпути удается взять извозчика. Слава богу! Призрак девушки маячит рядом. — Сейчас, не волнуйся, мы успеем, — вслух убеждает ее Анна, пугая возницу, — пойми, я же не смогу одна! Вот и участок. Она проносится по коридору, дергает дверь кабинета. Какое счастье, Штольман здесь! И Коробейников. — Отец девушки — почтальон! Он идет на постоялый двор… «Mon plaisir»… С ножом… Там трое человек! Нет, здесь, в кабинете она не останется! Дух ждет ее, значит, Анна нужна на месте преступления. Антон Андреевич зовет городовых. Штольман проверяет револьвер, берет трость. Сейчас ему нельзя пытаться помочь, Анна это чувствует. Дрожащими пальцами она, наконец, застегивает пальто. Понимает, что потеряла шаль. Да и Бог с ней! — Анна Викторовна, вы простудитесь! А сам-то! Зимой и летом в котелке, и без шарфа. — Пожалуйста, быстрее! Повозка летит сквозь снежный сумрак. Ветер свистит. Антон Андреевич набрасывает Анне на голову свой собственный шарф. Она, кажется, и не замечает этого, глядя вперед нездешними, широко распахнутыми глазами. Шепчет что-то — видимо, успокаивает дух несчастной Александры. Почему не согласилась остаться? Впрочем, надо радоваться хотя бы тому, что не побежала восстанавливать справедливость в одиночестве. Даже пугает слегка такое послушание. Они входят в «Мон плезир». За стойкой никого не видно. Но Анна уверенно идет к лестнице, показывает наверх. Штольман хватает ее за локоть, кивает Коробейникову. Тот выступает вперед, за ним — два городовых. — Аня, держитесь сзади! Смотрит серьезно. Кивает. Штольман медленно поднимается на второй этаж, стараясь не стучать тростью. — Здесь, — одними губами шепчет Анна, оказывая на ближайшую полуоткрытую дверь. За столом — трое пьяных офицеров. Перед ними, спиной ко входу — старый Тобольцев. — За Сашеньку ответите, — слышен его глухой, спокойный голос, — и душу ее погубленную! — Так это Нелидов ее! — хриплый вопль и звон посуды, — я не трогал! — Стоять, полиция! В тот же момент один из собутыльников делает выпад в сторону почтальона. Тот заваливает на бок, уронив нож. Правый рукав набухает кровью. Но через секунду офицер тоже падает, получив удар тростью. Корчится, пытаясь дотянуться до оружия. Штольман стреляет в воздух. Сидящие за столом медленно поднимают руки. Анна осторожно подбирается к Тобольцеву. Помогает ему сесть. Хватает выпавший нож, разрезает рукав. Рана на предплечье неглубокая, но нужно остановить кровь. Почему она не взяла медицинскую сумку? Ничего, нижние юбки всегда при ней. Волнение и ужас отступают. Пальцы делают свое дело, накладывая повязку. Тобольцев дышит тяжело, со свистом, с трудом удерживая рыдания. Ударившего его офицера поднимают и сажают на стул. — Арестую за нападение! — слышит она холодный голос Штольмана. — Я защищался! — нагло ответствует тот, — этот сумасшедший собирался напасть первым! Обвинил чёрте в чём, ножом грозил! Дочь у него утопилась — а мы-то при чем? Анна затягивает импровизированный бинт. Осторожно помогает раненному облокотиться о стену. Медленно встает, чувствуя, что мир приобретает невероятную четкость и глубину. Смотрит на одного из офицеров за столом. Пусть и пьяное, но симпатичное лицо. Русая челка падает на высокий бледный лоб. Серые глаза широко раскрыты. Губы подрагивают. Откуда-то она точно знает, что его имя — Никита. Никитушка… ____________________________ Продолжение следует