Другая ночь

«- Ножи для убийц! Покупайте ножи для убийц!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

— Никита… Никитушка! Анна поднимается с пола, смотрит на офицера, сидящего за столом. Ее лицо неуловимо меняется. Проступают чужие черты. Иной взгляд. Даже глаза теперь кажутся темными. Игра света, или расширившиеся зрачки тому виной? Голос тоже незнакомый. Высокий, певучий. Обмякший у стены Тобольцев жадно вслушивается. Офицеры застыли. Тот, к кому обратилась Анна, бледнеет так, что дальше некуда. Пытается что-то сказать, но из горла вылетает нечленораздельный хрип. Анна делает движение руками, словно накидывает на голову и плечи невидимый платок. Подходит ближе. В глазах — столько боли, что невозможно смотреть. — Я же к тебе шла, Никитушка, — продолжает она, — от смерти спасать! Друг твой среди ночи прибежал, сказал, что ты ранен, меня зовешь! Не успеть боялась. А там… Почему, Никита?! Это даже не упрек. Искреннее, детское недоумение. Желание понять… — Светлов, не слушайте, — шипит офицер, ранивший почтальона, — это же трюк! Балаган! Анна переводит взгляд на него. Кроткое выражение сменяют гнев и ужас. Она стискивает руки на груди, словно защищаясь. — Ты! Ты! Нет… Не трогай! Не походи! — отчаянный, дикий крик, — Никита! Никита!!! Светлов сползает со стула, со всхлипом падает на колени. — Сашенька! — стонет он, — Сашенька! Прости… Дурак я… Проиграл я! Тебя в карты проиграл! Долг чести же! Анна (или Александра?) молча смотрит на него. Беззвучно шевелятся бескровные губы. Наконец, произносит вслух: — И отдал… Светлов ползет к ней, пытается схватить за подол. Она отшатывается. Говорит — быстро, горестно, точно только сейчас поверив в случившееся: — Ты же там был! В соседней комнате! Ты же слушал… Почему, Никита?! Как ты мог, как?! — Сашенька, — это хрипит Тобольцев, — доченька… — Прости меня, батюшка, — выдыхает Анна, — не могла я после этого… жить… — Хватит! Штольман встает между Светловым и Анной. Та медленно опускается на стул. Здесь ли еще дух Александры — неясно. Но произнесенного достаточно. Отходить бы мерзавцев от души. Хоть кулаком, хоть тростью. И судя по всему, Штольман не одинок в этом стремлении. Коробейников и городовые помогут и поддержат. — Светлов, встаньте. Ничего рассказать не хотите? Еще как хочет! Трясется, словно в ознобе, губы прыгают. Слова сквозь всхлипы выкатываются так, точно их под замком держали много месяцев, и вот — выпустили на волю. Слезы текут. Крокодиловы. Интересно, в ту ночь, за стеной сидя, так же рыдал? Играли тогда опять втроем. Светлову не везло. В итоге, после подначек Нелидова, он поставил на кон невесту — Александру Тобольцеву. И проиграл. Нелидов потребовал немедленного возвращения долга. — Его, его послали… Ироды! — снова подает голос Тобольцев, показывая на Заливухина. Тот, крупный, могучий, таращит белесые глаза. И вдруг присоединяется к Светлову, начиная ретиво давать показания. Упирая на то, что сам дескать, девушку не трогал, только позвал. — Я думал — шутка. Ну попугает, да отпустит. Поцелуй там стребует. Не знал. Не хотел! Не при чем я. Нелидов сплевывает, с ненавистью глядя на подельников. Молчит. Ничего. Ты, сволочь, свою получишь. Я не я буду, если не этого добьюсь. *** Не в первый раз жизнь сталкивает ее с темнотой. Но никогда еще Анне не было так больно и страшно. События, явленные призраками, она обычно видела как бы со стороны. А уж если дух вселялся в нее — вовсе не помнила, что при этом чувствовала и говорила. Но сегодня, когда Александра обратилась к жениху, сама Анна никуда не делась. Она осознавала и настоящее, и — прошлое. Чужое прошлое, которое ударило по нервам тупым зазубренным ножом. Кажется, бедная девушка еще пыталась уберечь медиума, и скрыть подробности, но получилось плохо. Анна была там. Бежала сквозь бурю, вслед за Заливухиным, а сердце заходилось в тоске — «Что с Никитушкой?». Ворвалась в дом, не глядя по сторонам, поспешила в комнату. Услышала короткий щелчок замка. И оказалась один на один с нагло ухмылявшемся Нелидовым. А за стеной отчетливо звучал пьяный делано-веселый голос любимого… Она кричит до хрипоты, повторяя его имя, колотит в дверь, не желая верить. Пытается бороться. Снова и снова зовет Никиту. Именно от этого ощущения — ОН рядом, но на помощь тебе не придет, более всего и не хочется жить. Никита падает на колени, ползет к ней. Просит прощения. Хватает за край платья. Мерзко. Тошно. Больно. Отец плачет у стены. — Сашенька… Доченька! — Прости меня, батюшка, — она виновата, но повторись все — поступила бы так же, — не смогла я после этого… жить! — Хватит! Решительный резкий голос прерывает этот кошмар наяву. Знакомая фигура в котелке вырастает между ней и воющим Никитой. Дух Александры отступает. Покачнувшись, Анна почти падает на ближайший стул. — Светлов, ничего не хотите рассказать? Рыдания. Признания. Да, проиграл невесту. Позволил заманить в дом. Сидел за стеной, пока «долг отдавался». Звучит бас второго офицера — Заливухина, который привел девушку. Голоса отдаляются. Сливаются в какой-то невнятный гул. Анна смотрит на Тобольцева. Тот сидит, закрыв лицо здоровой рукой. Плечи вздрагивают. Дух Александры встает перед ним на колени. Девушка гладит отца по голове. Потом легко, невесомо касается перебинтованной раны. Смотрит на Анну — печально и умоляюще. «Передай ему…» «Хорошо…» Внезапный стук заставляет вздрогнуть. Коробейников и городовые выводят арестованных офицеров. На пороге Антон Андреевич оборачивается, бросая на Анну тревожный взгляд. — Идите, — отрывисто произносит Штольман, кладя руку на спинку ее стула — все равно мы все вместе в пролетку не поместимся. Закрывается дверь. Тобольцев медленно поднимается на ноги. — Саша? — тихо, с надеждой спрашивает он. Анна качает головой. Александры здесь больше нет. Но… — Она просила сказать вам, — голос слушается плохо, надсаженное горло болит, — чтобы вы жили. Обязательно … жили. Хочется упасть в спасительный обморок — как раньше. Она же выполнила свое назначение, и теперь совершенно без сил! Но нельзя. Ни отключиться, ни просто уползти в угол, и поплакать. Старику-отцу куда хуже, чем ей. Сейчас ему нужна помощь. Анна встает. Ее тут же подхватывает под локоть крепкая рука Штольмана. Хорошо… Потому что голова плывет, комната качается перед глазами. Но через пару секунд ей становится лучше. Она успокаивающе пожимает ладонь Якова, и уже сама делает шаг вперед — к Тобольцеву. Заглядывает тому в лицо. — Послушайте, — говорит Анна, — я видела. Клянусь, я видела. Она ушла в свет. — Что? — переспрашивает старик, боясь поверить. — Саша ушла в свет. Она больше не будет … мучиться. По щекам Тобольцева снова текут слезы. Осторожно, боясь задеть рану, Анна обнимает его. Гладит по голове — как только что это делал дух дочери. Закрывает глаза. Снова перед ней появляется Александра. На ней белое, летящее платье. Волосы уложены венком. Девушка идет через цветущий луг, залитый солнцем, и улыбается. Грустно и светло… *** Да уж, осталось их — как на подбор. Раненный старик, хромой сыщик, и явно близкая к обмороку девушка. Однако Анна Викторовна, как всегда, когда помощь требовалась другим, а не себе самой, проявляла чудеса стойкости и силы. Именно она поддерживала Тобольцева, когда спускались по лестнице. Да еще и на Штольмана оглядывалась — как он там, со своей тростью. Он-то хорошо, это барышню, замученную и белую, хотелось на руки взять, и бережно домой доставить. Но далеко ему пока до таких подвигов. Вышли — как раз и полицейская пролетка за ними вернулась. В участок поехали все. Вид у Анны был такой, словно она вот-вот тихо потеряет рассудок. Пусть будет на глазах. Так спокойнее. Допросят негодяев еще раз, составят официальный протокол, и после этого он сам отвезет Анну домой. И будет твердо знать, что с ней ничего не случилось. Слушать этих мерзавцев ей, конечно, еще раз не стоило бы. Но — не в камеру же запирать? А оставить без присмотра в коридоре — где гарантия, что не уйдет? Решит, скажем, не мешать. Или дух еще какой явится. Выбирать было особо не из чего. Поэтому он пропустил Анну в кабинет. Она осторожно усадила Тобольцева у стола, сама же устроилась на стуле в углу. И замерла, глядя в стену огромными потусторонними глазами. Офицеры, которых уже допрашивал Коробейников, воззрились на девушку — кто испуганно, кто зло. Решили, что сейчас повторится явление духа Александры. Зато и говорить стали охотнее, по крайней мере, Светлов и Заливухин. Нелидов же молчал, глядя нагло и вызывающе. Ничего, и ты запоешь. Есть показания подельников. И сама Александра на тебя указала. Да, суду это не предъявишь, но мне — достаточно. Значит, и другие доказательства найду. Допрос уже завершался, когда взгляд Анны обратился на офицеров. Прямой, внимательный, тяжелый. Нахмурила брови, словно решала что-то, силилась понять. Светлов опять разрыдался, Заливухин сгорбился и отвернулся. Даже Нелидов отвел глаза. Все, хватит. Пусть отправляются в камеры. Завтра продолжим. — Анна Викторовна, пойдемте. Отвезем раненного в больницу. А потом я вас домой провожу. Она встает. Но ощущение такое, что слов его толком не слышит. — Долг чести… — ни к кому не обращаясь, говорит она, — долг чести… — Да нет здесь никакой чести! — взрывается Штольман, — подлость и трусость есть. Подлость и трусость! Анна вздрагивает, словно просыпаясь. — Простите, — тише говорит он, — я не хотел. Она слабо улыбается. — Конечно. Я знаю. Это вы меня простите, я так сказала, что можно подумать… Анна замолкает. Поправляет на голове черный шарф Коробейникова. Подходит к Тобольцеву, помогает ему подняться. Ждет Штольмана, которого тоже порядком измотал этот насыщенный день. Чем-то он еще завершится. __________________________________ Продолжение следует.