Другая ночь

Автор благодарит за помощь и поддержку Lada Buskie, Круэллу, Atenae и SOlga

«Это все вопросы глупые, Это все вопросы лишние, Мы про это знаем, Глубоко вздыхаем – И опять вопросы задаем…» ((к/ф "Тень, или Может быть, всё обойдётся" 1991 г. Песня «Глупые вопросы»)

У нее в жизни была одна-единственная ночь. Хранимая в памяти столь же бережно, как алый цветок сальвии между страниц любимой книги. Ночь полного доверия и исступленной нежности, желания принадлежать ему, и его судьбе – сколь бы горькой она ни была. Эта ночь имела для Анны силу куда более законную, чем сотни исполненных по всем правилам обрядов. Она стала женой Якова, и даже смерть не способна была их разлучить. Потому и слова свои, вырвавшиеся в минуту слабости – «Он мне никто», считала предательством. Отречением, которое подтолкнуло их к беде. Это Тень могла подозревать соблазнение, обман, бегство… Для Анны, вытесненной в уголок сознания, окруженной ядовитым туманом чужой обиды, высокомерия и гордыни, их ночь стала негаснущей свечой. Которая дарила свет, тепло и – надежду. И если представить себе, что вместо этого чуда ей пришлось бы испытать унижение и право чужой грубой силы… Если бы там, в бункере, Магистр бы успел, а Штольман нет… Она до крови прикусила губу. Но даже в самом страшном сне она не могла вообразить, что Яков стоит за дверью, и не пытается прийти ей на помощь. Это просто невозможно, и думать о подобном – подлость по отношению к любимому человеку. Но… Если бы Штольман вовремя не ворвался в тот проклятый бункер. Чтобы потом сделала Анна? В петлю, как Василина? Как Александра – в холодные волны реки? Или сошла бы с ума, словно несчастная девочка Варя? А может быть, все-таки смогла бы жить? Без любви, конечно. Без Штольмана, потому что, испачканная и сломанная, Анна ни за что бы не позволила себе испортить ему жизнь. Уехала бы в глушь, подальше от всех, занялась бы работой, самой тяжелой и трудной. Чтобы не было времени и сил думать и сожалеть. И на что-то надеяться. Как хорошо, что он успел. Как хорошо, что он – Штольман. Которому можно верить… - Аня, приехали, - как можно мягче сказал он, заглядывая ей в лицо. Нет, слез не видно. Зато на прокушенной губе – капелька крови. Штольман осторожно промокает ее платком. Они входят в мироновский особняк, напоминая, судя по всему, незваных гостей с погоста. Воинственная Домна бросается было на перерез, и замирает, узрев бледную барышню в чужом черном шарфе. С багровым пятнышком около рта. Под руку со змеем-искусителем… - Куда вы? – еще пытается загородить дорогу Штольману верная защитница чести дома, - не пущу! Барыня спит. А… - Вот и хорошо, пусть спит, - он снимает с Анны пальто, и вручает служанке, - а ты, любезная, кофе для барышни приготовь. Почему Двойник так терялся перед ней? Из-за нечистой совести, что ли? Нет уж, от него Домна никаких реверансов не дождется. Она собирается высказать что-то очень гневное, и возможно, справедливое, но… Острый холодный взгляд перерубает ее речь на корню. Штольман же, обогнув горничную, решительно ведет Анну прямо в гостиную. Усаживает на диван. Молчание Анны Викторовны уже начинает пугать. Нужно вывести ее из этого оцепенения, но как? - Что она показала вам? Не самый удачный вопрос, да и прозвучал слишком резко. Не на Анну он злится, конечно. И не на призрак девушки. На все это мерзкое дело. Но Анна, кажется, немного приходит в себя. Тут же торопливо начинает оправдывать Александру: - Она не хотела все показывать… Ей нужно было остановить отца. Чтобы не стал убийцей. Но когда Саша увидела там Ник… Никиту… Она не выдержала. Голос прерывается. Анна сглатывает, крепко стискивает пальцы. Он берет ее холодные, чуть вздрагивающие руки в свои. Где там, черт возьми, Домна с кофе? Хотя, тут куда лучше бы коньяк подошел. Но вообразить Анну Викторовну с коньяком, или крепким вином, (даже в медицинских целях!) никак не получалось. - Почему? – тихо спрашивает Анна, - ну почему? Нелидов – негодяй, это понятно. Ему все равно. Но Ник…кита Светлов – как он мог? Отдать ее… Слушать… А потом с этим жить? - Трусость и слабость, - опять повторяет Штольман. На его щеках ходят желваки. - А совесть? - А совесть он лечил, - ядовито поясняет сыщик, - у гипнотизера из Петербурга. Именно в этот момент входит Домна. Опускает на стол поднос с посудой, наливает в чашку темный дымящийся кофе. После чего встает рядом, сложив руки, с непримиримым выражением лица. Однако, Штольман на упрямство тоже не жалуется. - Спасибо, Домна, - благодарит ее Анна, - ступай. Спокойно, вежливо, мягко даже. Почти так, как она когда-то разговаривала со старенькой Прасковьей. Тень одновременно и боялась Домну, и презирала. В итоге получались реплики какой-то избалованной гимназистки, застуканной за чтением взрослого романа – высокомерно-беспомощные… Штольман не выпускает руки Анны. Девушка даже не пытается отодвинуться от него, или хотя бы прийти в смущение. Оба выглядят полностью убежденными в своем праве быть рядом. Впервые сама Домна ощущает несвойственную ей некоторую неловкость. Смотрит сердито, но молчит. Затем поворачивается, и с достоинством выходит из комнаты. Анна машинально помешивает кофе. - Подождите, - Штольман внезапно встает, изучающе смотрит на буфет, и – извлекает из его недр маленькую бутылочку с темно-янтарной жидкостью. Принюхивается, одобрительно кивает, и, отвернув крышку, капает в кофе. - Дядин коньяк? – удивляется Анна. - Немного, - коротко улыбается Штольман, вновь присаживаясь, - чтобы вы быстрее согрелись. Она делает глоток. Вкус немного иной. Непривычный. Более обжигающий, что ли… И правда, становится теплее, и спокойнее. Напряжение слегка отпускает. Анна снова подносит чашку к губам. И вдруг – странная картинка появляется в воображении. Она так же сидит у стола, только напротив устроился… Клюев! Без галстука, в распахнутой на шее рубашке. Глаза поблескивают в пламени свечей. Хрипло и страстно подвывает граммофон. Анна щурит глаза, и с большим вкусом и удовольствием отпивает вино из бокала – явно не первого. Поощрительно усмехается, и… вскидывает ногу на ногу. Нет, хуже. Ставит пятку на край кресла (прямо в ботинке?), опирается локтем о колено, наклонившись ближе к Клюеву. Черные юбки, к счастью, рассмотреть сии метаморфозы полностью не дают, но шелестят интригующе. Андрей Петрович прямо-таки растекается от подобного зрелища. - О Господи! Анна торопливо возвращает на стол чашку. Что это было? Еще один привет от побежденной Тени? Наверняка! Хочется верить, что сама Анна никогда и ни с кем подобного поведения себе не позволит. Даже с Яковом. Даже когда они окончательно будут вместе. Это должно выглядеть совершенно иначе. - Именно, - слышит она голос Штольмана, - он лечился у Крутина. У Крутина? Ах, да… Светлов, совесть. Гипнотизер. Значит, этот страшный человек и здесь приложил руку? - Так что совесть – или то, что у него вместо нее, мучила жениха исключительно во сне, - продолжает Яков, - а в остальное время он вполне спокойно жил. Так же общался с Нелидовым и Заливухиным. - Почему он с ними по-прежнему играл? – никак не может осознать Анна, - совесть… вылечил, но неужели не боялся? - Ставки, деньги, - со вздохом поясняет сыщик, - другие дела общие были. Что-то он там выкрикивал про махинации. Будем разбираться. - Деньги… - горько повторяет Анна, - опять деньги. Живой человек – и деньги… Она допивает кофе, и устало рассматривает гущу на донышке. Жаль, что ей самой эти узоры не прочитать. Что там готовит будущее? Для них… - А может быть, - Анна смотрит на Штольмана с какой-то детской надеждой, - это был не он? Не Светлов? Может быть тоже… Тень? Яков резко встает, и хромая, отходит к окну. Неужели обиделся? Зачем, ну зачем она напомнила о Тенях? Он же считает себя виноватым в том, что Двойник скомпрометировал ее саму! - Анна Викторовна, - глухо произносит Штольман, глядя за стекло, - не стоит теперь все человеческие грехи сваливать на Тени. Эдак любого преступника оправдать можно! Анна поднимается с места. Идет к нему. Голова слегка кружится. Странно, коньяка-то было несколько капель! Штольман оборачивается, делает шаг вперед, протягивает руки, помогая устоять. Она тут же обнимает его, прижимается к плечу. Чувствует, как Яков осторожно касается губами ее волос. - Спасибо вам… - выдыхает Анна куда-то в плотную ткань его сюртука. - Да за что же, Анна Викторовна? - За то, что вы есть. Вот такой. Какой? Резкий и насмешливый? Ревнивый подозрительный фараон, из-за которого девушка оказалась замешана в смертельно опасных играх? Идиот, выпустивший на волю безответственное, глупое, эгоистичное создание - Двойника? Виновник ее бесчестья… Уютная комната превращается в скромный номер гостиницы при конезаводе. Перед Штольманом стоит Анна. Подкрашенные, полные наивного ожидания глаза. Капризно изогнутые губы. Под тонкой рубашкой – воспламененное весьма недвусмысленной прогулкой тело. И вот, звучит его собственный голос – сладкий, мурлыкающий, самодовольный. - Вы же понимаете, я не мог не прийти… Крепость сдается без боя. Только во взгляде Анны, где-то в самой глубине, чудится тоска. И горечь разочарования… Он пытается отшатнуться. Резкая боль в зажившей ране возвращает в реальность. Анна – драгоценная, настоящая Анна только крепче прижимает голову к его плечу. Все равно – нельзя. Он не имеет права. Не заслуживает ее доверия. *** Шум внизу разбудил Марию Тимофеевну. Накинув капот, она вышла в коридор, и наткнулась на возмущенную Домну. - Там… - сообщает служанка, - в гостиной. Этот – с барышней сидит. - Кто – этот? – холодея, спрашивает Мария Тимофеевна. - Господин Штольман, - с нажимом произносит Домна, - распоряжается еще! Сделай, мол, кофе барышне. А то я сама бы не догадалась. И вообще – как подменили его. Зверем смотрит, слова не скажи! А что ему тут делать, ночью-то? Мало горя принес? Еще не хватало! Господи, как же быть? Ворваться, высказать все, прибить негодяя! Но Аннушка… Они с дочерью же только друг друга поняли и пожалели! Опять ссориться? Не даст она своего … полицейского проклятого ругать! Уйдет с ним в ночь – и все. Совсем все… Мария Тимофеевна спускается вниз, так и не решив, как вести себя, и что говорить. Останавливается, пытается выровнять дыхание. Дрожащими пальцами туже затягивает пояс. На цыпочках подкрадывается к полуоткрытой двери в гостиную. Они стоят посреди комнаты, крепко обнявшись. Штольман – спиной ко входу. Но голова Анны покоится на его плече, и ее лицо хорошо видно. А выражение на нем такое… Словно за спиной дочери – обрыв. Бездна. И от падения ее спасает единственной крепкое дерево на краю. Или нерушимая скала. Потому – обхватила, прижалась, словно слилась со своим защитником воедино. Боже мой, опять она бледнее стены! И глаза в темных кругах. Волосы растрепаны… Анечка, солнышко! «Да из какой же передряги он ее опять вытащил?!» Мария Тимофеевна сердито прерывает саму себя, гневно уточняя: «Нет, не так. В какую передрягу он ее опять втянул?!! Прежде чем вытащить!» Но об этом она лучше завтра спросит Аннушку. А господин Штольманн пусть еще немножко поживет. Входить в гостиную Мария Тимофеевна сегодня не будет. __________________________ Продолжение следует.