Другая ночь

За помощь с юридической матчастью благодарность Jelizawiete!

«В почтовом вагоне и душно, и тряско, Мы едем, глотая дорожную пыль. А может быть так начинается сказка, Которая очень похожа на быль…» (к/ф «Тень» 1971 год. Песня «Приходит пора»)

Раймонда проявила упрямство и явилась Анне только через несколько суток. Во сне. Смотрела печально и строго, но ничего не говорила. Правда, за ее спиной теперь можно было различить силуэты двоих мужчин — один более четкий, другой вовсе размытый и туманный. Сама же Раймонда крепко обнимала прижавшуюся к ней девочку лет шести. Теперь Анна меряла шагами комнату, пытаясь понять, что кажется ей странным. Вот! В «Книге ересей» она нашла упоминание о Раймонде Марти, и о Гийоме Белибасте. Но из витиеватых фраз у нее сложилось впечатление, что оба были весьма непростого рода, обладали некой властью и богатствами. Но сама мадемуазель — или все-таки мадам Марти, несмотря на красоту, в эту картину не вписывалась. Не только из-за простой одежды. Руки… Да, руки, кисти которых были хорошо видны на темной ткани, явно трудились не только над шелковой вышивкой. Поймав себя на этой мысли, Анна даже засмеялась. «Ну вот, я уже логикой проверяю видения и сны! Кто-то на меня «плохо» влияет!» Как всегда, даже не произнесенное имя «кого-то» заставило сердце учащенно биться. На душе потеплело. Правда, тут же подступила грусть. «Кто-то» сейчас в отъезде. Едва оправившись от последствий дуэли (и то, не до конца), Яков Платонович начал активное наступление на собственный официальный брак. В отличии от Двойника, Штольман полагал, что странное венчание в тюрьме точно не может быть абсолютно законным. А значит, есть шанс добиться развода, а то и аннулирования. В который раз попытавшись разобраться в себе, Анна опять поняла все то же — она согласна быть женой Штольмана без венца. Вот прямо сейчас, и — сколько им отпустит время. О да, благодаря согражданам она успела осознать, как это тяжело и страшно! Но заставить ее пожалеть о столь рискованном выборе, и отступить пока никому не удалось. Почему? Может быть, правы те, кто утверждает, что нет у барышни Мироновой ни гордости, ни совести? Анна никогда не осуждала людей, сошедшихся без брака. Но для себя, конечно, хотелось иного. Чтобы ее с любимым человеком никогда, никто и ничто не смогло разлучить! Чтобы и люди, и закон видели их едиными. Но если это невозможно — что же, она сама согласна хранить и беречь их неосвященный союз. И всецело доверить себя чести Штольмана. Потому что не по своей вине он не может жениться на Анне. Именно его это угнетает и мучает. Яков Платонович упорно старается беречь Анну даже сейчас — когда терять ей, казалось бы, нечего, а от репутации даже ошметков не осталось. С одной стороны, это вызывает в ней невероятное чувство благодарности — до слез. С другой — ужасно, ужасно злит! Потому что ей нужно чувствовать, что все решено, и они — вместе. Во всех смыслах. Кто бы и что ни думал по этому поводу. Хлопнула форточка. Сквозняк парусом вздул кружевные занавески. Анна снова увидела Раймонду Марти — и мужчину, который собственническим движением обхватил женщину за плечи. Но рассмотреть его не удалось. Через пару секунд видение исчезло, наградив сильным ударом в грудь, и головокружением. Анна пошатнулась, с трудом переводя дыхание. Понять, чего же хочет от нее Раймонда было решительно невозможно. Ничего не говорит, ни о чем не просит… Или Анна ее не слышит? Но отчего? Мало информации, чтобы делать выводы. Нужно подождать новых сведений… Несмотря на слабость, Анна снова засмеялась. Скорей бы вернулся Штольман! А то вон, она уже который раз сама логически мыслить пытается. Ох, не к добру! Нужно отвлечься. Проветриться. Поэтому она сейчас пойдет и погуляет в парке. Там, где когда-то они частенько встречались с Яковом Платоновичем — разумеется, совершенно случайно. Марии Тимофеевны дома не было. Домна, рассерженная тем, что ее сняли с самовольно занятого поста не то дуэньи, не то гувернантки, отвечала коротко и неохотно. Ушла, дескать, барыня, по делам, и все тут. Вроде как в редакцию. Интересно! Мама отказалась писать роман, но, видимо, решила продолжить работать над статьями? Или хочет, наоборот, окончательно разорвать сотрудничество с Ребушинским? Последние дни Мария Тимофеевна явно что-то обдумывала, но с дочерью своими мыслями не делилась. Анна не настаивала, боясь бередить матери душу. Ну что ж, значит какое-то решение уже принято. Хоть бы оно немного помогло маме обрести спокойствие и уверенность! Ночью опять шел густой снег, но притом неожиданно потеплело. Деревья в парке казались вдвое гуще и мохнатей прежнего. Несколько раз Анне попались корявые, но веселые снеговики, затейливо декорированные шишками и веточками. Хоть бы простояли подольше, не вызвав раздражения эстетствующей публики! Нянюшка Прасковья когда-то рассказывала, что в давние времена лепили специальных, маленьких снеговичков, чтобы те исполняли желание. Исчезнет твой снеговик — значит, улетела мечта к солнцу, и обязательно сбудется… Посмеиваясь сама над собой, Анна сошла с дорожки, набрала в горсть липкий снег, скатала шарик размером с яблоко. Потом еще два — поменьше. Аккуратно скрепила их вместе. Веточкой нарисовала доброе, улыбчивое лицо, выделила курносый нос совсем уж крохотным комочком. Медленно, чтобы малыш ничего не перепутал, прошептала желание… И пристроила снеговика в середине куста, точно в раскидистом шатре. «Пожалуйста!» И отправилась дальше. Анну не покидало какое-то радостное возбуждение. Хотелось сделать что-то еще — столь же забавное, нелепое, сказочное. Детское. Навстречу попадались другие гуляющие. Многие оглядывались — то ли, как на местную скандальную знаменитость, то ли удивляясь необъяснимо веселому виду барышни Мироновой. Сегодня Анна не чувствовала ни обиды, ни горечи, кивала знакомым, не обращая внимания, отвечают ли ей. Однако, выбранные дорожки делались все уже, голоса отдалялись. Незаметно она забрела в заброшенный и безлюдный уголок парка. Раздвинула тяжело согнувшиеся ветки, которые перегородили тропинку, и оказалась на небольшой полянке. В ее центре стояло дерево — мертвое. Сухое. Даже сейчас было видно, насколько оно отличается от просто спящих собратьев. Серое, выцветшее. Пустое. И жуткое. Но Анна ощутила странный азарт, близость неясной разгадки. На кого же оно так похоже — неживое, ненастоящее, лживое? На сизую кору налип снег. Наверху, где от ствола отходила единственная ветка, белая полоса напоминала пушистое перо с дамской кокетливой шляпки. Ниже снежные пятна казались складками исподней мужской рубашки. Анна ахнула — без страха, скорее даже насмешливо. Да в этом дереве словно воплотились Тени! Их со Штольманом Тени-мучительницы. Ну она сейчас им задаст! Анна наклоняется, снова собирает ладонями снег. Все равно перчатки уже мокрые! Снаряд лепится легко и быстро. — За Якова! Рядом с «перышком» расцветает белая звезда. — За меня! Складки «рубашки» мнутся и превращаются в нечто бесформенное и неясное. — За Якова! За меня! Анна останавливается на минутку, пытаясь заправить выбившиеся волосы под платок. Затем гордо смотрит на результаты стрельбы — мимо дерева пока не пролетел ни один снежок. — Вот так! Знайте свое место! Она опять катает комок, прицеливается. — За Якова! *** Почему он вообще решил свернуть в парк, а не отправился сразу на службу? Хотелось остыть и успокоиться, — ведь в поезде сделать это так и не удалось? Вероятно. Оказалось, что нерасторжимость его нелепого брака — результат не только безответственности, доверчивости и дешевой сентиментальности Двойника. Кому-то явно очень нужен женатый на Нежинской Штольман, и потому все его логические и законно-обоснованные доводы отлетали прочь, как горох от стены. Генерал принял его, но, едва стоило завести речь о скором разводе, явно об этом пожалел. — Яков Платонович, вам была обещана помощь в этом деле — как награда за поимку Крутина. — Вы считаете, что я способен оставить преступника на свободе? — холодно спросил Штольман. — И тем не менее, только эта заслуга способна вернуть свободу… вам, — сердито глянул генерал из-под насупленных бровей. — Брак был заключен в обход всех возможных правил! — отчеканил Штольман, — А кроме того, есть непреложный факт. Нежинская сошла с ума, уже будучи приговоренной к каторге. По закону, я получил не только право на имущество, и право на быстрый развод. — Но развод с душевнобольной невозможен. — Тогда невозможна была бы и передача имущества! Генерал молчал какое-то время, а потом явно попытался зайти с другой стороны: — Ваше заявление весьма цинично. То есть, вы получили деньги бедной женщины, а теперь спешите поставить на ней крест? Честно ли это? Бесчестно было соглашаться на это венчание, предающее и продающее Анну. Так что, господин генерал, за эту ниточку меня дергать бесполезно. — Я намерен официально отказаться от своей супружеской доли в имуществе госпожи Нежинской, — он с трудом сдержал иронию, цитируя, — «четверти недвижимого и одной седьмой движимого…» Впрочем, будь там хоть золотые горы — в руки бы не взял. — А ее сын? — трагически поднимает седые брови генерал. — Голодать не будет. — Разведясь, вы потеряете право опеки. — С какой стати? По закону опекуном может быть любой человек, выразивший такое желание. — И все-таки, есть вероятность, что вам будут мешать. Ваша репутация далеко не безупречна. Никаких законных аргументов у собеседника нет. Но есть некие распоряжения держать ситуацию именно в таком, подвешенном, нелепом виде. Стараясь сдержаться, Штольман стиснул зубы так, что скулы свело. — То есть, существует много желающих взять на себя заботу о незаконном сыне бывшей фрейлины? Или казенные сиротские учреждения рвут друг у друга право тратить на него выделенные государством средства? Далее разговор увяз в крайне эмоциональном, но бессмысленном слововерчении генерала. Он был явно зол и напуган — куда там Николаю Васильевичу Трегубову! Так ничего и не добившись, Штольману пришлось покинуть кабинет. Петербургский день сер и мрачен. Холодный резкий ветер выдувает самые остатки тепла, даря взамен ощущение мертвое и безнадежное. Впрочем, полыхающая в душе ярость противостояла этому не самым худшим образом. Но с места в карьер плеваться огнем в Затонске не стоило. А заснеженный парк был неразрывно связан с прошлым. Таким правильным и счастливым, в сравнении с настоящим. Да, с обидами, ссорами, непониманием… Но без чужих грехов на совести, которые все равно невозможно не считать своими. Потому что страдает от них самый близкий человек. Штольман свернул на боковую аллею. Здесь было тихо и безлюдно — горожане предпочитали гулять по ухоженным дорожкам, а не увязать в мокром неприбранном снегу. Но внезапно за деревьями мелькнула женская фигурка, раздался смех… Очень знакомый голос громко выкрикнул что-то вслух. Штольман шагнул вперед, уже отчетливо различая стоящую спиной Анну. Впрочем, какое там — стоящую! Она металась туда-сюда, наклонялась, а затем, размахнувшись как следует, азартно и метко запускала снежки в сухое дерево. Вся ярость ушла куда-то. А на него обрушилась уже привычная, но все равно невыносимая мешанина чувств: радость, тоска, вина и благодарность. Рожденное разумом — «не подходи», и тут же — «не оставляй ее здесь одну». Последний довод был куда важнее. Штольман взялся за еловую лапу, чтобы отвести ее с дороги. И замер на миг. Улыбнулся. Не обращая внимание на иглы, решительно отломил ветку, в локоть величиной. Пушистую, с тремя маленькими шишками. Больше порадовать Анну Викторовну, к сожалению, совершенно нечем… Поглощенная отчаянной своей, праведной местью, Анна не услышала ни шороха, ни шагов. И даже подпрыгнула на месте, когда чьи-то руки легли на плечи, останавливая ее очередной замах. Обернулась испуганно, — и тут же замерла под взглядом светлых глаз. Ощущая, как ее затапливает самое настоящее счастье, которое, кажется, просто не может целиком вместиться в одном сердце. — Яков… Платонович… Вы уже вернулись! Как хорошо… А он молчал и улыбался — неловко и смущенно. И протягивал ей еловую ветку с тремя шишечками — зеленую, пахучую. Самую красивую. Самую дорогую на свете. Анна взяла ее — очень осторожно. Коснулась золотистых шишек. Вдохнула хвойных аромат — острый, праздничный, волшебный… Коротко и радостно засмеялась — и тут же всхлипнула. Не выпуская подарка, обхватила своего Штольмана, прижалась, старательно отводя руку с веткой, чтобы колючки, не дай бог, не зацепили любимое лицо. — Я так рада, что вы вернулись! __________________________________ Продолжение следует.