Другая ночь

За консультации по матчасти спасибо Sowyatschokу и Robbing Goodу.

«Опомнись и знай свое место!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Знай свое место!»)

Анна слишком хорошо понимала состояние Веры Кречетовой. Вплоть до того, что несколько раз порывалась посоветовать ей ни в коем случае не просить помощи у Тени. Но — останавливала себя. Все-таки, положение ее новой подруги не было столь безнадежным. Вера знала, что Тимофей жив. Она сумела повидать его, поддержать, напомнив о своей любви. И пусть неожиданное выступление Вольпина ударило обухом, но явно не лишило надежды. Просто Вера еще слаба, и конечно, визит в полицию стал для нее чрезмерным испытанием. Уже в больнице, проходя по коридору, они столкнулись с Валей. Та, без лишних слов подхватила Веру, помогая довести ее до палаты. Беглую пациентку устроили на прежней кровати. Рядом, на тумбочке, дожидалась папка с рисунками учеников. — Александр Францевич очень сердился, — предупредила сестра милосердия Анну. — У вас из-за меня будут неприятности, — забеспокоилась Вера, — я все объясню… — Лучше отдыхайте, — сказала Анна, — я сама поговорю с доктором. — Сейчас он занят, — покачала головой Валя, — в операционной. Сегодня еще двоих детей принесли, с дифтерией. И опять родственники дотянули до последнего… Даже тревога за Тимофея Кречетова слегка отступила. — Только бы не эпидемия, — Анна вздохнула, — нам ведь так и не прислали сыворотку*. *** Она хотела остаться в больнице, где лишние руки явно не могли быть лишними. Но доктор Мезенцев спокойно и аргументированно выставил молодую коллегу прочь. — Ваше ночное дежурство завтра, это раз, — он монотонно постукивал пальцами по столу, — от вас отдохнувшей проку будет больше, это два. И наконец, если потребуется, мы непременно воспользуемся вашим чувством долга, и позовем в бой. Это три. Так что ступайте, и постарайтесь не прихватить с собой еще кого-то из не выписанных пациентов. Анна вскинулась было… Но оправдания не понадобились. В усталых глазах Сергея Петровича она увидела уже хорошо знакомое философское понимание. Стемнело. Но фонари и сияющие витрины центральных улиц не давали декабрьским сумеркам слишком загустеть. Анна медленно шла вперед, не глядя по сторонам. В голове крутились тревожные мысли. О Вере и Тимофее, чья история до боли напоминала ее собственную. О Якове, с которым опять не удалось толком повидаться и поговорить. О том, что три случая дифтерии — один за другим, для их городка — это слишком много. Как несправедливо, что кто-то равнодушный и ленивый там, наверху, не прислушался к Александру Францевичу, и не заказал вовремя сыворотку. Сколько детей заплатят за это жизнью?! — Госпожа Миронова, если не ошибаюсь? — прервал размышления чей-то холодный голос. Анна остановилась, удивленно разглядывая мужчину, заступившего ей дорогу. Уличный фонарь осветил молодое надменное лицо, которое показалось знакомым. Особенно его выражение — осуждающее и брезгливое. — Князь Мещерский, — подтвердил он ее догадку. Вроде бы и кивнул головой, но жест напоминал вовсе не приветственный поклон, а попытку отогнать докучливую муху. — Что вам угодно? — спросила Анна. — Утром я видел вас в своих владениях, — продолжал князь, — и хочу предупредить, что ваше присутствие там нежелательно. У нее перехватило дыхание. Но внешнее спокойствие Анна сумела сохранить. Вежливо пояснила, не отводя глаз: — Я приходила в школу. По просьбе вашей сестры. — Если бы у меня была сестра, — раздельно произнес Мещерский, — я никогда не позволил бы ей иметь дело с подобной вам особой, заботясь о ее репутации и о чести семьи. Но эта … жена егеря не имеет ко мне никакого отношения. Являясь плодом незаконной и запретной связи, она, конечно, чувствует в вас родственную душу. Но я не желаю, чтобы мое поместье превращалось в веселый дом! Короткая резкая боль в груди. Холодно. И сразу — словно кипятком плеснули. Анна вскидывает руку. Обида, — и не только за себя саму, презрение, гнев — выливаются в хлесткую полновесную пощечину. Князь замирает на месте. Лицо — маска чистейшей откровенной ненависти. Анна решительно проходит мимо него, продолжая прерванный путь. И вот тогда ее настигает отдача. Слабость. Дрожь. И тяжелое, страшное видение. Словно пощечину она отвешивает бледному, явно больному и виноватому Штольману… Она опять останавливается, хватается за горло, стискивая шаль. Словно заклинание, повторяет немеющими губами: «Это не я, это не я!», отчаянно пытаясь оборвать страшный, абсурдный сюжет. Дикую историю о предательстве и жестокости. Чьи-то руки встряхивают Анну — так решительно и знакомо! Она делает глубокий вдох, точно вынырнув из воды. Перед глазами — лицо Якова. Совершенно белое, но не от болезни или тоски. От бешеной ярости. Как хорошо! О чем она думает? Что значит — хорошо? Он же все видел, и, если решит призвать к ответу Мещерского… Анна торопливо хватается за рукав его пальто. Не для того, чтобы самой устоять, а чтобы Штольман как можно дольше не сдвинулся с места. — Анна Викторовна, что он сказал вам?! Ну да, правильно. Яков готов на месте придушить того, кто заслужил от нее пощечину. — Он плохо говорил про Веру, — как можно спокойнее отвечает Анна, — я не выдержала. И даже врать не нужно. Штольман не выпускает ее из рук. С трудом переводит дыхание. Анна осторожно касается ладонью воротника его пальто. — Со мной все хорошо, правда. Просто немножко… сорвалась. *** Что же нужно было сказать такого Анне — настоящей Анне, — чтобы довести ее до рукоприкладства? Оскорблял Веру… Да, о ненависти к ней упоминал Коробейников. И Кречетов. Вряд ли Мещерский утруждал себя выбором слов, вот и получил заслуженное. Анна Викторовна никому не спустит обиды, нанесенной безвинному в ее присутствии. Вот только сейчас ее собственное положение слишком неустойчиво. И от такого типа, как молодой князь, может и не защитить. А еще крепнет убеждение, что не об одной Вере Николаевне шла сейчас речь. Из-за Мещерского Штольман и сам был на взводе. Еще один неприкасаемый аристократ, который выше подозрений! Каких сил стоило убедить Трегубова в необходимости обыска в особняке. Полицмейстер хмурился, возводил глаза к потолку, намекал на возможные неприятности. Упирал на то, что в камере уже сидит крайне подозрительный егерь, у которого были и мотив, и возможность. А теперь имеются свидетельские показания, подтверждающие, что преступление совершил Кречетов. Но именно показания Вольпина выглядели в этом деле абсолютно лишними и натянутыми. Неужели, имей на руках такой козырь против супруга госпожи Кречетовой, Иван Христофорович не выложил бы его сразу? Свои намерения и чувства он скрывать не умеет абсолютно, желание любой ценой видеть Веру вдовой видно невооруженным глазом. Зачем было ждать сутки, прежде чем выложить столь убийственный для егеря аргумент? Если говорить о фактах, то если стрелял Тимофей, значит убит князь был с очень маленького расстояния. Практически в упор. Но этому противоречило медицинское заключение. Не было на жертве следов пороха. Так что, Вольпин лжет. По его словам, Кречетов сделал выстрел, находясь всего в паре шагов от Дмитрия Львовича. Неясно лишь, Иван Христофорович так пытается отвести подозрения от кого-то другого, или топит егеря совершенно бескорыстно? Вольпин мог быть убийцей. А мог покрывать молодого князя, надеясь заручиться его поддержкой в деле завоевания Веры Николаевны. Правда, последний не считает ее сестрой. Но в таком случае, разве не будет он рад избавиться и от учительницы, и от раздражающей школы, разведя Веру с Кречетовым, и поспособствовав браку с Вольпиным. Который с радостью выполнит любое распоряжение Мещерского. Поэтому необходимо узнать о Льве Дмитриевиче как можно больше. Установить, где и с кем он был в момент убийства. И проверить дом — ведь не один Тимофей мог пользоваться английским ружьем! Победа над Трегубовым по вопросу обыска была одержана. Запросы в Петербург отосланы. Штольман возвращался обратно в управление, когда заметил на противоположной стороне улицы девушку в знакомой белой шали, и мужчину в остромодном пальто. Князь! Он словно нависал над собеседницей, хотя внешне все выглядело абсолютно в рамках приличий. Анна же стояла перед ним очень прямо, до предела собранная и напряженная. Мещерский произнес довольно длинную речь, в результате которой Анна размахнулась, и от всей души влепила хлыщу пощечину. И быстро пошла прочь, не оглядываясь. А вот Штольман, прежде чем рванутся к ней, успел заметить жест Мещерского, который вытер пострадавшую щеку платком, и брезгливо бросил его на снег. Очень хотелось немедленно прояснить кое-что у Его Сиятельства. Но в этот момент Анна остановилась, покачнувшись, ухватила себя за ворот, словно ей стало трудно дышать. Князь мог провалиться ко всем чертям. — Анна Викторовна, что он сказал вам?! *** Они опять шли рядом, под руку, не таясь и не прячась. И кажется, не было в мире ничего более естественного, чем пара, состоявшая из судебного следователя и барышни Мироновой. — Как он может так ненавидеть сестру? В чем Вера перед ним виновата? — спросила Анна. — Она незаконнорожденная, — хмуро отвечает Штольман, — для князя этого достаточно. — То есть, если бы Вера, скажем, родилась во втором браке Дмитрия Львовича, сын не испытывал бы обиды и ревности? — Испытывал бы. Но — считая членом семьи, — защищал бы родственницу от внешних неприятностей. — Тогда Вере повезло! — делает неожиданный вывод Анна. — Вы так думаете? — он поворачивается, и смотрит ей в лицо. Ведь разговор сейчас ведется не только о судьбе госпожи Кречетовой. — Убеждена. Из любви о ней позаботился отец. Даже ее брак с Тимофеем все-таки принял. А какой защиты она могла бы ожидать от такого брата? Прикрываясь благом сестры, он мог бы ее увезти, запереть, настоять на браке с тем же Вольпиным. А так — Мещерский отказывается признавать Веру — но и сделать с ней ничего не может. И она не обязана его уважать и слушать. Анне вспоминается отец. Его обидные попытки применить власть, напомнить о необходимости почитать родителя… И собственную тоску от понимания: надеяться на помощь папы отныне нельзя. Но зато есть горькая свобода поступить так, как она сама считает нужным. — Аня, пока что очень немногие готовы ценить человека. А не его статус, — говорит Штольман. — Все изменится, — упрямо возражает она. — Боюсь, не слишком скоро, — не желает уступать Яков Платонович. Она поворачивается, и заглядывает в его глаза. — Мы с вам готовы ценить. Разве мало? Нам, — она судорожно вздыхает, — когда-то не смогли, или не захотели помочь. А мы сейчас для других в состоянии это сделать! И разве важно, кто они — люди, которым нужна помощь? Глаза Анны светятся надеждой и воодушевлением. Очень сложно противиться ее искренней жажде справедливости. И все-таки… — Главное, чтобы они не были убийцами, — с короткой усмешкой произносит он. — Опять вы шутите! — рука в белой варежке якобы шлепает по плечу, на самом деле касаясь его невесомо и ласково. — Отнюдь. Но вполне допускаю, что Тимофей Кречетов невиновен. И в таком случае, под подозрения попадают Вольпин, и князь. — Почему Дмитрий Львович так настаивает на том, что нужно найти лису? — вздыхает Анна, — какой в ней смысл? — На прямые вопросы дУхи, как водится, отвечать не желают? — Да, — печально кивает Анна, незаметно оказываясь совсем близко, — все приходится делать самой. Однако в этот раз ей не пришлось проявлять самостоятельность. Ее просто обняли и поцеловали, отставив на время в сторону вопросы о статусе, положении, правах и обязанностях. И на несколько замечательных минут все составляющие этого мира заняли свое правильное место. _______________________________ Продолжение следует. *Впервые противодифтерийная сыворотка была применена с лечебной целью в 1894 году в детской клинике Московского университета Н. Ф. Филатовым, Р. Н, Рабричевским. По поводу ее распространения в провинции автор ориентировалась на следующее воспоминания земского врача Н. И. Тезякова: «Не могу не припомнить первых своих опытов применения антидифтерийной сыворотки в Елисаветградском уезде Херсонской губ., в конце 1894 года. В уезде в то время как раз наблюдалось резкое повышение дифтерийных эпидемий с обычною для того времени огромною смертностью — в 60 и более процентов. На мою долю выпало редкое, незабываемое счастье — произвести с другими своими товарищами первые опыты применения антидифтерийной сыворотки в русской деревне. С небольшим запасом (около 40–50 флаконов) впервые только что полученной сыворотки мы выехали в с. Благодатное Елисаветградского уезда, полные сомнений и боязни за успех нового, столь желанного средства. Первые 20 лечебных впрыскиваний изменили не только настроение нас, врачей, но и населения. Все мы воочию убедились, что в антидифтерийной сыворотке мы получили действительно надежное, могучее средство против дифтерии».