Другая ночь

«Мне кажется, скоро я это найду И четкою формулой тьму отведу, И свет мировой, по идее, Польется вольней и живее…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Свет и Тьма»)

Высказать все вечером не удалось. Вопрос Антона Андреевича о возможных свойствах Тени плохого человека свел на нет и гнев, и желание спорить. Пусть на секунду, но Анна опять ощутила лютый холод чужой сущности, и опустошающее бессилие перед ее жестокостью. Хотелось одного — прижаться к Якову, обнять, просить прощения за всю боль, которую Тень ему причинила. Видимо, Штольман почувствовал что-то похожее, потому что сам, первый, обхватил ее за плечи и притиснул к себе. А бедному Антону Андреевичу от начальника опять достался суровый взгляд. Однако сама Анна не сердилась. Ведь вопрос его понять можно — сыщик же с точки зрения логики рассуждал. Но главное — пусть временно, но перестали существовать надуманные Яковом преграды. Она и Штольман были вместе, деля и горькое прошлое, и тревожное настоящее. А может быть, все-таки добудут себе и счастливое будущее? В полном молчании они доехали в пролетке до дома Мироновых, крепко сцепив руки, словно дети. Анна прижалась к плечу Штольмана. Кажется, кто-то оборачивался, и возможно развлекался на их счет. Ей это было глубоко безразлично. А ночью… Анне опять снилась Раймонда Марти, горевшая в огне — стыда, или горя? Потом пламя исчезло, а черты лица Раймонды перетекли в ее собственные. Только высокомерные, злые, хищные. Картинка вокруг все время менялась — улица, больничный коридор, кабинет полицейского Управления… Неизменной оставалась гримаса ненависти на лице Тени. И громкие напористые слова: — Я не буду с вами разговаривать! Не хочу ничего слушать! Что вы сделали с моей честью? От одного взгляда на того, к кому она обращалась, начинало кровоточить сердце. Больной, бледный, измученный, кажется, признавший себя виноватым заранее и во всем. — Не надо! Не надо, пожалуйста! — задыхаясь, молит Анна, — я не могу больше! Это не я! Яков, это же не я!!! Снова темнота. Оранжевые блики костра. Настоящего, уютного, надежного. Рядом точно есть другие люди, но Анна знает — все свои, и бояться нечего. Она лежит, закутанная в теплое одеяло, удобно устроив голову на коленях мужа. И Яков тихонько гладит и перебирает ее волосы. А откуда-то со стороны доносится негромкий голос, в котором чувствуются добрая усмешка, восхищение и легкая зависть: — Вам подарено то, что мало кому в жизни даётся в такой полноте…* Анна открывает глаза. Серый свет раннего утра размывает очертания комнаты. Но взгляд сам собой цепляется за еловую ветку на подзеркальном столике. Она уже начала осыпаться, но слабый аромат хвои еще чувствуется. — Вот видите, — шепчет Анна, — мы обязательно должны быть вместе… Едва позавтракав, она отправилась в Управление. Им с Яковом необходимо поговорить! Это очень трудно. Спасать друг друга — гораздо легче. И обниматься. Но если оставить все, как есть, взаимная вина и страх просто погребут их под собой окончательно! Свернув около почты Анна увидела впереди знакомую фигуру в котелке. Невольно улыбнулась: опаздываете на службу, господин следователь? Ну, значит, ничего срочного нет, и они вполне могут побеседовать о личном. Она прибавляет шаг, догоняет сыщика, и решительно берет его под руку. Юная барышня и ее маменька, выходящие в это момент из лавки, в ужасе округляют глаза. Да, вот так, взяла и подошла сама! Потому что я его люблю, и имею на это право. Если бы тогда, в апреле, когда Яков только вернулся в город, Анна подошла к нему первой! Если бы она смогла… Ведь все, все сложилось бы совершенно иначе! — Доброе утро, — улыбается она круто повернувшемуся к ней сыщику. Ну что же он опять такой суровый и сдержанный! Впрочем, надолго его опять не хватает. — Здравствуйте, Анна Викторовна, — отвечает Штольман с той самой кривоватой усмешкой, от которой сердце начинает стучать часто-часто. И тут же опять становится серьезным: — Что-то случилось? — Нет, — она крепче хватается за его локоть, — я просто хочу с вами поговорить. *** И угораздило же Коробейникова опять заговорить о Тенях! Какой она может быть у дурного человека… Анна побледнела, и сразу как-то съежилась. Ничего не оставалось, кроме как шагнуть вперед, обнять ее за плечи. Спасая — и спасаясь. От ненависти к себе, холода и безнадежности. Анна горько ответила, что Тени хорошими не бывают — ни у кого. Штольман понял, что целиком и полностью с ней согласен. Такое … точно хорошим быть не может! Он довез Анну до дома. Держал за руку, не в силах отпустить. Она прижималась к его плечу. Если бы можно было вот так ехать вечно. Правда, без встречных прохожих, многие из которых не скрывали своего интереса к их скромным особам. А ночью, в гостинице, Штольмана опять посетили сны. Абсурдное тюремное венчание, которое так и не удалось прервать. Двойника буквально распирало от умиления собственной жертвенностью, и пробиться сквозь это мутное тошнотворное чувство не выходило никак. Даже в виде внутреннего голоса. Потом замелькали затонские виды… Кокетливая и покорная Анна в его объятиях на пикнике. Теплота ее губ с приторным привкусом винограда. Его пальцы, липкие от сока, под которыми так послушно сминаются складки тонкой блузки. Полутемный коридор гостиниц, незапертая дверь комнаты Анны. — Вы же понимаете, что я не мог не прийти… Хочется рычать, как дикому зверю, ощерив клыки. Проехаться когтистой лапой прямо по этому похотливому лицу. — Прочь! Так и не отдохнув, он садится за стол. Зажигает свечу. В который раз излагает на бумаге свое дело, со множеством законных требований о признании брака недействительным. Утром очередное прошение будет отослано в Петербург. Анна нагнала его около почты. Взяла под руку, заглянула в глаза — ласково и тревожно. Сопротивляться ее доверию нет никаких сил. Хорошо, что вокруг — довольно людная улица, и позднее светлое утро. — О чем же вы хотели поговорить, Анна Викторовна? Они продолжают путь уже вдвоем — неторопливо, и внешне очень спокойно. Анна вздыхает, набираясь решимости, и чуть крепче хватается за его локоть. — Что же вы увидели в истории родителей Веры, Яков Платонович? Что он увидел? Мужчину, не имевшего никакого права сближаться с такой девушкой, как Даша. Тем более — делать своей любовницей. Юную неопытную женщину, дважды принесшей себя в жертву — ради любви, и ради репутации избранника. И заплатившей за это слишком дорого. Да, чувство князя было искренним, как и раскаяние. Но это уже никак не могло исправить смерть Даши и сиротство Веры. — Но ведь она знала, на что идет, — тихо возражает Анна, — она сама выбрала, и никого не винила! — Она не представляла последствий подобного выбора. А вот князь не мог их не представлять! Это была его ответственность. Звучит жестко. Жестоко даже. Но о князе ли думает Штольман, говоря все это? Анна ловит его хмурый взгляд. Провести бы рукой по этим морщинкам на лбу, отгоняя все дурные мысли, как было уже однажды… — А вот я увидела двух хороших людей, которые просто не смогли услышать и понять друг друга! — говорит Анна. Штольман смотрит с некоторым удивлением, ожидая продолжения. — Я … я понимаю решение Даши, — ее голос чуть вздрагивает, — и не могу не уважать. Но она была неправа! Дмитрию Львовичу не нужно было все остальное… без нее. Репутация, одобрение света. Он и Даша должны были быть вместе. И благие дела они бы тоже могли делать — вместе. А Даша исчезла, решив все сама. И кому стало хорошо? Анна требовательно смотрит на него горящими глазами. Щеки ее раскраснелись, из-под пухового платка выбились непослушные локоны. Если бы можно было полностью согласиться с ней! Если бы… — А если бы князь умер? Болезнь, несчастный случай, — резко спрашивает Штольман, — кто бы заботился о ней, и девочке? Кем бы они были для всего мира? — Дмитрий Львович не забыл Веру в своем завещании, — отвечает Анна, — значит, и Даша бы не осталась в нищете. В любом случае, это лучше, чем то, что произошло на самом деле. — Потому что князь должен был остановиться гораздо раньше! Ну вот. Сказка про белого бычка какая-то! — Но если люди не остановились, — почти со слезами говорит она, — если все уже есть… Во имя чего рвать по-живому и мучиться?! Неужели нельзя как-то иначе друг друга защитить? — Аня, — Штольман останавливается, поворачивается к ней, смотрит внимательно и серьезно, — я обещаю вам, что сделаю все, что смогу. Чтобы вам уже ничего и никогда не грозило. — Нам не грозило! — настаивает Анна. — Хорошо, — он наконец-то опять улыбается, — нам. … Им навстречу движется молодая пара. Анну кольнуло неприятное воспоминание о Кайсаровых — и тут же растаяло. Тимофей и Вера Кречетовы и не думают смущаться, или переходить на другую сторону улицы. Наоборот, они решительно приближаются к сыщику и барышне Мироновой. — Здравствуйте, Анна Викторовна, господин Штольман, — приветствует их Вера, — очень хорошо, что мы вас встретили. — Хотели поблагодарить, — твердо произносит Тимофей, — и извиниться. За недоверие. — Я много глупостей наговорила, — кивает Вера, — а ведь вы нас спасли. — Не беспокойтесь, — Штольману явно не слишком уютно в этот момент, — рад, что все закончилось благополучно. — Мы очень рады, — поправляет Анна, улыбаясь супругам. Затем вглядывается в лицо Веры — все еще бледное, с заметными синяками, и осторожно спрашивает: — Как вы? Вера кидает быстрый взгляд на мужа, и словно бы оказывается ближе к нему, хотя не делает ни шага. — Все в порядке, Анна Викторовна. Я счастлива, что знаю теперь своих родителей. Они были замечательными людьми. Я ими горжусь. Дмитрий Львович… Отец ведь будет знать об этом? — Да, — кивает Анна. — Школу мы обязательно отстроим, — оживляется Вера, — и вы, Анна Викторовна, не забывайте нас. Детям очень нравятся ваши уроки. Придете еще? — Я очень постараюсь, — обещает Анна. — Ну что же, не будем вас задерживать, — Вера окидывает их обоих взглядом, пытается подобрать какие-то еще слова, но видимо, безуспешно, — до свидания! — Вера, ты забыла, — с намеком смотрит на жену Тимофей. Охнув, госпожа Кречетова открывает сумочку и достает лист бумаги, аккуратно свернутый в трубочку. — Кто-то из ребят оставил вчера в классе. Для вас, — она, улыбаясь, протягивает его Анне, — там так написано. — Спасибо… Кречетовы уходят. Анна разворачивает листок, всматривается в рисунок, и вдруг начинает весело смеяться. — Что вас так обрадовало, Анна Викторовна? — интересуется Штольман. — А вы посмотрите! — она разворачивает к нему полученный подарок. Неизвестный художник весьма талантливо изобразил собаку. Вернее, крупного серого пса суровой наружности. Сразу видно — не трус и не пустобрех. Гордый, храбрый и верный зверь. А с насупленной морды смотрят светло-голубые глаза — умные и совершено человеческие. — Вот чего мне, по-вашему, бояться, Яков Платонович? — лукаво спрашивает Анна, — с таким-то защитником! ______________________________ *См. Atenae (Ирина Плотникова) «Астральный двойник» Продолжение следует.