Другая ночь

Спасибо за медицинские консультации Sowyatschok Благодарю за помощь Круэллу

«Если малыш улыбнется, Может быть, все обойдется…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

— Мария Тимофеевна, вы меня и так без ножа зарезали! Я же рассчитывал на ваш роман, а вы — извольте! В огонь! Словно господин Гоголь… «Дядя приехал» — как-то отстраненно подумала Анна, услышав знакомый голос. Такой убедительный, искренний, богатый интонациями… Заслышав его раньше, она мчалась через весь дом. Потому что дядя был ее товарищем, соратником, защитником. Добрым, и… Да, согревающим. Словно дружеский костер в ночи. Теперь уместнее было сравнить его с болотным огоньком, который не дает ни тепла, ни надежды. Вздохнув, Анна осторожно положила на стол портрет Серого Пса. Сняла пальто, размотала шаль, стараясь не прислушиваться к спору из соседней комнаты. В какой момент дядя так переменился? Когда они вместе искали Якова в Петербурге он точно был прежним. А потом… Потом ее саму победила Тень, и увезла в Париж. А дядя здесь женился на своей первой любви. Или же на ее деньгах? Как это странно было слышать от него, что, мол чувство чувствами, но капиталы Зи-зи имели решающее значение. Дядя сам так сказал, когда расследовалось дело о «Пяти специях». Дело, в ходе которого он едва не угодил под суд за убийство жены. И опять его спас Штольман. А дядя после этого принял участие в дуэли. На стороне Клюева! Никогда она не сможет этого понять. Да и простить — тоже. — Нет, нет, и нет, Петр Иванович! — слышен из-за неплотно закрытой двери мамин голос, — я не буду рекламировать ваши духИ! И в статье — тоже. — Мария Тимофеевна, ну что же вам, трудно? — дядя ухитряется одновременно настаивать и умолять, — для вас — слава, как-никак, и процент с продажи обговорить можем… Против воли Анна начинает улыбаться. Сейчас мама точно дойдет до точки кипения. — Все! — раздает гневный вскрик, — Хватит. Во-первых, ваши духИ — ужасны. И я не стану обманывать наивных дам, расхваливая эту приторную фиалковую … жидкость! А главное, я хочу, чтобы мое перо помогало людям! — А я, Мария Тимофеевна, я — разве не человек? Пусть ваше перо и мне посодействует! — Петр Иванович, недавно сгорела замечательная школа. Убит ее талантливый благородный основатель. Нужно помочь наследнице восстановить здание, привлечь хороших учителей, и новых учеников! А вы хотите, чтобы я кропала рекламные статейки? Никогда! Двери распахнулись, и Мария Тимофеевна буквально вылетела в переднюю. — Аннушка, — несколько смутилась она, увидев дочь. Но Анна только одобрительно кивнула. — Анетт! — возник на пороге Петр Иванович, — рад видеть тебя, эмм… столь похорошевшей. — Здравствуй, дядя, — прохладно отозвалась Анна. Комплимент уныло прошелестел мимо, точно смятый счет, не попавший в корзину для бумаг. Анна сильно сомневалась, что похорошела за это время, полное мучительной неопределенности. Скорее, наоборот. — Помоги мне уговорить твою матушку, Анетт! — продолжал дядя, — ну что за странные идеи? Реклама, видите ли … как это? Низкий жанр! Зато де-неж-ный! — Я согласна с мамой, — пожала Анна плечами, — если она не хочет тратить на подобное время и силы — это ее право. Настоящие статьи куда нужнее. Дядя закатил глаза, и воздел к потолку руки. Мария Тимофеевна нервно ходившая по комнате, обернулась к дочери: — Спасибо, Аннушка. А это что? — она взяла в руки рисунок, — какая интересная собака! Кого-то мне напоминает. Анна коротко рассмеялась: — Подарок. От ученика Веры Николаевны. — Как мило, — растроганно улыбнулась Мария Тимофеевна. Петр Иванович подошел к ней, заглянул сбоку. Поднял брови и насмешливо хмыкнул, кинув неодобрительный взор на племянницу. Лицо Анны в ответ приняло выражение спокойное и безмятежное. — Аннушка, — спохватилась вдруг Мария Тимофеевна, — тебе тут записку приносили из больницы. Сказали — срочное. Анна торопливо схватила поданный листок. Развернула. Пробежала глазами. Ухватилась за стул, села. Медленно перечитала еще раз. — Что-то случилось? — встревожилась Мария Тимофеевна. — Да, — отозвалась Анна, — мне нужно уйти прямо сейчас. — Но ведь твое дежурство вечером, — растерянно возразила Мария Тимофеевна. — Александр Францевич очень просит, — ровно проговорила Анна, — а еще… Мама… Меня не будет несколько дней. Или недель… — Как? — беззвучно ахнула Мария Тимофеевна. — Анетт, душа моя, ну объясни же, наконец, что происходит? — вклинился дядя, — зачем же нас так пугать? Анна аккуратно — уголок к уголку сложила записку. Подняла на родных серьезный озабоченный взгляд. — За последнюю неделю поступило несколько детей с дифтерией, — сказала она, — сегодня с утра принесли еще троих. Это эпидемия. Врачам в таких условиях лучше поменьше общаться с другими людьми. Поэтому я… поживу в больнице. — Аня, нет! — закричала Мария Тимофеевна, — нет, слышишь? Я не пущу! Я на пороге лягу! Ты была совсем маленькой, когда эта напасть случилась! И наш доктор, совсем молодой, умер, заразившись от пациента! Нет, нет, и нет! — Ну в самом деле, Анна, — нахмурился Петр Иванович, — тебе-то зачем так рисковать? Ты вон, и побледнела, и похудела что-то. Сошлись на нездоровье, и… — Мама, — не слушая дядю, Анна обратилась к матери, — там умирают дети. Маленькие дети, те самые про которых ты писала — «надежда и будущая слава страны». Помнишь? Ты так возмущалась, что до них никому нет дела, кроме князя Мещерского и Веры Николаевны. Ты собиралась поднимать уезд на борьбу. Чтобы эти мальчики и девочки не остались без школы. А теперь… Теперь дело касается их жизни. Совершенно белая, Мария Тимофеевна молча смотрела на дочь. — Ты говорила, что гордишься мной, — продолжала Анна, — если я сейчас останусь дома, это тоже будет… достойно гордости? Мария Тимофеевна судорожно всхлипнула, прижимая ладонь ко рту, не отводя от Анны потемневших глаз. — Я врач, мама, — твердо произнесла дочь, — я должна быть там. Они замерли друг напротив друга, точно знакомясь заново, по-настоящему. Взрослая женщина и та, которую она вырастила. Тоже — окончательно и бесповоротно — взрослая. Не спрячешь от опасности, не укроешь, не запретишь. Потому что нельзя запретить человеку быть человеком. Мария Тимофеевна поднимается из-за стола, протягивает руки. Вскочив, Анна стремительно подходит к ней. Мама прижимает ее к себе, целует в лоб. Отстранив, быстро крестит. — Ты права, — шепчет Мария Тимофеевна сквозь слезы, — права. Ступай. Собирайся. Я сейчас скажу Домне насчет еды … Возьмешь собой. — Спасибо, мама, — Анна находит силы улыбнуться. — И все равно, пожалуйста, пожалуйста! — не выдерживает Мария Тимофеевна, — постарайся быть осторожней! Дядю как-то странно качает из стороны сторону. Он то порывается что-то сказать, то обрывает сам себя. Хмурится, кашляет, разводит руками. — МарьТимофеевна, Анетт, — наконец произносит он, — ну зачем так вот… Может быть, все-таки не стоит. Напрасное геройство, мне кажется! — А вас, Петр Иванович, туда никто и не зовет! — бросает Мария Тимофеевна, величественно проходя в сторону кухни. — Эх, дядя, дядя, — грустно вздыхает Анна, — ты ли это… — Я, разумеется, я, — зачастил дядя, — и что же, думаешь, за тебя не тревожусь? — Все будет хорошо… Махнув рукой, Петр Иванович спешит в гостиную. Наверное, за любимым успокоительным в маленькой бутылочке. Не переусердствовал бы только. Взгляд Анна цепляется за рисунок на столе. Защитник-Пес. Нужно взять его с собой. Много места не займет, а душу согреет. А как же ее второй защитник? Штольман же с ума сойдет от тревоги! «Что же делать, Яков Платонович, — размышляет она, поднимаясь к себе в комнату, — такие у нас с вами службы… Долг. Так и будем всю жизнь друг за друга волноваться…» Анна достает небольшой черный чемодан. Что положить в пустой распахнутый зев? Не на войну же она собралась. Смену белья и платье. Расческа, платки… Руки машинально пакуют вещи, а в голове сочиняется письмо. Трудно сочиняется. Она же писала ему только один раз! После той глупой истории с поцелуем в сарае для кулачных боев. Но тогда она была уверенна, что совсем не нужна Штольману. Тень отправляла какую-то записку в момент потепления, а она сама — нет. И вот, ее второе письмо к любимому человеку будет о новой разлуке. Да что же за судьба такая! Анна от души захлопывает чемодан, и садится рядом на кровать. Почему раньше ей не пришло в голову ему написать? Просто так! Просто что-то хорошее. «Дорогой мой…» Нет, как-то глупо! Или просто непривычно? Так обращаются друг к другу благообразные супруги из романов. «Милый…» Еще не легче. Милый, конечно. Но сейчас это слово кажется вычурной сентиментальностью из девичьего альбома. Еще целующихся голубков пририсовать! И сердце, пронзенное стрелой. Тьфу! «Любимый…» Это уже лучше. Да, он — ее Любимый. Единственный. Но даже это слово не вмещает в себе того, что Анна чувствует. Кажется маленьким и неточным. Словно беспомощный перевод с другого языка. С губ срывается стон. А она еще обижалась когда-то на молчание Штольмана! И вот сама, сама сидит, и не знает, что же сказать. Ведь из этого письма он должен понять, что Анна его очень любит! И что ничего страшного с ней не случится. Просто она отправляется делать свое дело. Спасать больных детей. И конечно, нужно убедить его не рисковать своим здоровьем, пытаясь с ней увидеться. Анна прошлась по комнате. Потерла виски. Села за стол, пододвинула лист бумаги. Сейчас. Нужно поймать волну, услышать сердце и тогда слова обязательно найдутся. «Яков Платонович! Как хорошо, что сегодня мы встретились и поговорили. И вы даже почти согласились со мной. А я повторю еще раз — нам нужно быть вместе. Достаточно того, что порой приходится расставаться, чтобы выполнить свою работу. Несколько ближайших дней я проведу в больнице, где сейчас много пациентов, а врачей не достает. К сожалению, я вынуждена просить вас не навещать меня. Я буду занята с детьми, которые больны дифтерией, и не прощу себе, если подвергну опасности вас. Все будет в порядке. Мой защитник всегда со мной — и на рисунке, и в сердце. Очень скоро мы опять увидимся, и несмотря ни на какие трудности, будем вместе. Не волнуйтесь понапрасну, и не рискуйте. Ваша Анна». Она перечитала написанное. Вздохнула, набираясь храбрости. Макнула перо в чернильницу. И вывела внизу еще четыре слова. «Я вас очень люблю». _________________________________ Продолжение следует.