Другая ночь

Спасибо моей медицинской бете — Sowyatschoky.

«Андерсен, Андерсен, Ганс-Христиан, Первый волшебник среди христиан, Ради младенца святого Молви волшебное слово!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

«Смерть неизбежна» — сказал когда-то дух утопленницы. За прошедшие годы Анна имела много возможностей убедиться в правоте этих слов. Но до чего же страшно, обидно и несправедливо, когда смерть становится неизбежной для маленьких. Для тех, кто с этим миром и познакомиться-то не успел! Детские жизни утекали, словно вода сквозь пальцы. Долгие часы дежурства в палате были наполнены изнуряющей борьбой. Напоить пациентов раствором железа, уговорить их прополоскать горло, очистить миндалины от слабых пока еще пленок… Благословляя появление аспирина, хоть как-то унять жар. Не упустить момент, когда нужна операция, предупредить коллег, и быть готовой занять место ассистента… Короткие часы сна в крохотной дежурке. Еда, вкуса которой от усталости совершенно не чувствуешь. И опять — палата. Детский плач, тяжелое дыхание, хрипы. Жалобное — «Мама, мамочка» от тех, кто мог еще разговаривать. И постыдное ощущение полной беспомощности, которой ни в коем случае нельзя было поддаваться. «Делом займитесь, врач Миронова!» Но какие именно действия приводили к спасению, зачастую невозможно было сказать. За прошедшую неделю у пятерых детей довольно быстро пошла на спад температура, выровнялось дыхание, перестали нарастать пленки, а наросшие — потихоньку исчезли. Выздоравливающих перевели в другую палату, и скоро эти счастливцы будут выписаны. Благополучно вернулась домой самая первая пациентка с дифтерией — та самая Стеша. Но поступали новые дети, и ни одна из двадцати кроватей не пустовала. Напротив, все шло к тому, что придется ставить новые. А умерло… Десять? Нет, двенадцать детей. Пока. Каждый день в больницу является Яков. И если разум буквально умоляет каждый раз строго-настрого запретить ему это, то глупое сердце радуется его приходу. Потому что верит — рядом со Штольманом ничего не может быть страшно. Сегодня утром он тоже приходил, но повидаться не получилось. Анна в этот момент ассистировала в операционной Милцу. Зато она говорила с мамой, которая тоже навещает ее — несмотря на страх перед инфекцией. И судя по тому, как Мария Тимофеевна внимательно выслушивает короткие, но печальные рассказы Анны, скоро «Затонский телеграфъ» метнет в общество статью о врачебных подвигах. А также вопросит — по чьей вине город лишен спасительной сыворотки, которую запрашивал еще несколько месяцев назад Александр Францевич? А Яков… Против воли, Анна устало улыбается. Зная Штольмана, она убеждена, что он придет еще раз. И все-таки добьется встречи с ней. *** Сегодня утром, перед службой, он успел зайти в больницу, надеясь увидеть Анну Викторовну. Установить какие-то четкие часы для свиданий оказалось невозможным — Анна могла потребоваться в палате, или операционной в любое время дня и ночи. Оставалось надеяться на удачу, и на то, что кто-то позовет доктора Миронову, если та не слишком занята. В коридоре Штольман едва не столкнулся с Марией Тимофеевной. Она шла вперед, одновременно расстроенная и сердитая, нервно комкая в руках платок. Увидев судебного следователя, замерла, гневно полыхнув глазами, точно хотела сжечь его на месте. Штольман только молча поклонился в ответ. Реакция любящей матери на того человека, каким он предстал в глазах всего города, была более чем понятна и объяснима. Мария Тимофеевна смотрела в упор. Он, как и при встрече с Виктором Ивановичем, старался сохранить спокойствие. А вот госпожу Миронову трясло от сдерживаемых эмоций. Руки вздрагивали, платок почти целиком исчез с сжатом кулаке. Еле заметно тряслись губы. Наконец, приняв какое-то решение, Мария Тимофеевна расправила плечи, и стремительно прошла мимо Штольмана, словно знать его не желая. И вдруг остановилась — уже у двери. Обернулась. Он смотрел ей вслед, поэтому их глаза опять встретились. — Вы не сможете сейчас ее увидеть, — сказала Мария Тимофеевна, — Аннушку вызвали в операционную. — Благодарю вас, — ответил он. — С ней… все … хорошо, — звенящим от напряжения голосом продолжала она, — насколько возможно … сейчас! Мария Тимофеевна нахмурилась, поднесла к лицу платок. Судорожно вздохнула. — Значит, я зайду позже, — кивнул Штольман. Она посмотрела на него одновременно и недовольно, и жалобно. Явно хотела добавить что-то — но, не найдя подходящих слов, отвернулась, и быстро исчезла за дверью. Ему сейчас тоже оставалось только удалиться. И работать, работать, работать. … В Управлении, на подходе к кабинету, Штольман услышал гневный голос помощника, едва не переходящий в крик: — Ты что несешь-то такое, а?! Картина открылась интересная. Посреди кабинета стоял разъяренный Коробейников и тряс за грудки тощего мужичка, руки-ноги которого дергались при этом, словно у марионетки. — Что здесь происходит? — спросил Штольман. Коробейников разжал пальцы. Мужичок резво отпрыгнул в сторону, и с готовностью зачастил, обращаясь уже к судебному следователю. — Так я и говорю, что же это получается! Детишки, понимаешь, как мухи мрут, а ведьме никто и слова не скажет! Сидит там, в больнице-то, днями и ночами, а чего сидит? Сама, небось, горлянку-то* и напустила. Ей-то что, с мертвыми и говорить сподручнее… Поведение Антона Андреевича перестало быть загадочным. Захотелось повторить. Но Штольман оборвал поток красноречия посетителя резким вопросом: — Кто таков? — Так Сойкин я, лавочник, торговля у меня мелочами разными, — пояснил мужичок, — в городе человек новый, прибыл вот с семейством месяц как. Сынишка захворал, аж дышать не может, ну вот отнес сегодня в больницу. А соседка мне и говорит, мол, что же ты, батюшка, сделал, там ведьма настоящая всем заправляет! И поведения она разгульного, и с мертвяками беседует. Так я решил, ну где такое видано, чтобы по закону можно было детей морить? Подвижная физиономия его сложилась в умильно-обиженную гримасу. Коробейников со свистом выдохнул сквозь зубы. На щеках Штольмана заходили желваки. — Дифтерии полиция не указ, — веско произнес он, — с ней только врачи бороться могут, что и делают. А вы на них клевету разносите? — Да ведь я не про всех, — забормотал Сойкин, — а про эту только, что ведьма… — За распространение ложных сведений против доктора Мироновой мы вас к суду привлечем, — глаза и голос следователя сделались просто ледяными, — сами запомните, и другим передайте! Сойкин закивал, и бочком попятился к выходу. Штольман шагнул в сторону, давая ему дорогу. — Люди жизнью рискуют, а вы! — еще успел высказать посетителю вслед Коробейников. Двери захлопнулись. — Это все так думают? — спросил Штольман. — Ннет, — не слишком уверенно ответил Антон Андреевич, — Анна Викторовна все-таки многим … помогла. И как врач — тоже. Но обвинить в эпидемии кого-то надо, а что еще темные умы придумать могут? Страх, предрассудки и суеверия… Он хмуро вздохнул. — Только бы до костров инквизиции не додумались… Штольман стиснул рукоять трости. Взгляд его потемнел. — Сегодня же усилить охрану больницы, — припечатал он. … Не было печали! Тоже — часть плана Крутина? Попытки сделать жизнь Анны невыносимой? Игра на суеверном страхе людей, возможно — подталкивание к бунту. Нападение на больницу толпы может помочь скрыть воздействие на жертву и ее похищение. Из подозреваемых пока в больнице отметилась Полина. Явилась пару дней назад навестить Анну, чем вызвала у той чувство искренней благодарности и вины. Ну да, настоящая подруга! Не побоялась заразы, презрела запреты, пришла выразить сочувствие и восхищение. Для Ани, успевшей испытать на себе холодность и осуждение общества, такой поступок, конечно, стоит дорого. Вот только что за ним стоит — искренняя забота, или манипуляция? Он еще раз напомнил Анне об осторожности. Предупредил городовых — не выпускать барышню Миронову из больницы — никуда и ни с кем, без его, Штольмана, личного разрешения. Теперь защиту нужно усилить, потому что кроме гипнотизера может заявиться неуправляемая толпа. Людям весьма ловко указали на вероятную виновницу их горя и страха. Черт, хоть переселяйся жить в больницу! Везде неотступно сопровождая Анну Викторовну. *** Клюев неотступно следовал за ней по коридору, никак не реагируя на вежливый, но сдержанный тон. Андрей Петрович пришел сегодня с жалобой на боли в горле, встревожившись, не подцепил ли он сам дифтерию. Но доктор Милдц вынес решительный вердикт — «бронхит», и оснований не доверять оному не было. Успокоенный пациент отправился было домой, но за порогом кабинета наткнулся на Анну. Очень разные чувства промелькнули на лице Клюева. Негодование. Обида. Горечь. И наконец — сочувствие и жалость. Анна не могла не поздороваться с ним, надеясь, что взаимным приветствием все и ограничиться. Куда там! — Анна Викторовна, я могу быть вам чем-то полезен? — с этими словами Клюев двинулся следом. — Если в ваших силах помочь нам получить противодифтеритную сыворотку — да, — честно ответила она. — Да, понимаю, но… Вам, именно вам? — настойчиво переспросил он. — Мне самой ничего не нужно, — Анна ускорила шаг. — Что ж, — печально усмехнулся Клюев, — видимо, я должен быть благодарен вам уже за то, что вы хотя бы разговариваете со мной. Как раньше. Задохнувшись, Анна остановилась, пытаясь унять раздражение. Да, она виновата перед ним. И признала это в их памятном разговоре! Зачем же опять настаивать на продолжении дружбы? Не может она дружить с тем, кто едва не убил Штольмана. Не может, и все! И пусть это сто раз несправедливо! Будь проклята Тень, с ее кокетством и глупостью… — Это не как раньше, Андрей Петрович, — она посмотрела ему прямо в глаза, — как раньше уже никогда не будет. Я причинила вам боль, но и вы — тоже. Я не смогу забыть то, что случилось. Он хмурит брови, и опять смотрит с недоумением и обидой. — Хотя, — продолжает Анна, сама пораженная внезапной мыслью, — может быть, именно благодаря этому кошмару я поняла, что на самом деле важно. И смогла вернуть себе … свою жизнь. На глазах выступают слезы. На какой же тонкой ниточке висело все тогда! Жизнь Якова, их свобода, любовь и вера друг в друга! Какой страшной ценой пришлось заплатить за победу. И кажется, этот долг пока так целиком и не выплачен. Судьба требует новых взносов. Пусть берет что угодно, но оставит им возможность быть вместе! — Прощайте, Андрей Петрович. Непонимание на лице Клюева возрастает, и вдруг сменяется злостью. Анна разворачивается, и не глядя по сторонам, продолжает путь. Но уже через несколько шагов попадает в крепкие объятия Штольмана. __________________________ * «Горлянка» — просторечное название дифтерии. Продолжение следует. P.S. В эпизодической роли Сойкина — Борис Новиков.