Другая ночь

«Как сон и как еда, Как воздух, как вода, Как солнце, нам любовь необходима…» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень», 1987 год. Песня Ученого «В путь»)

Анне повезло. Оказалось, что возле их дома теперь тоже на всякий случай дежурит городовой. Именно ему она тайком и вручила записку для судебного следователя, попросив найти посыльного. И теперь металась — вернее, бродила по гостиной, то присаживаясь на диван, то выглядывая в окно. Новые сведения придали ей сил и какой-то лихорадочной бодрости, и Анна чувствовала себя почти совсем здоровой. Даже маму в этом удалось убедить, и она позволила дочери находиться внизу. Правда, настояла на том, чтобы поверх теплого стеганного капота Анна накинула шаль. Сама Мария Тимофеевна собиралась, впервые за несколько дней выйти по журналистским делам, и Анна ничего не стала говорить ей о записке. Чтобы не обеспокоить. Ну, и чтобы мама не решила остаться. Если у них с Яковом случайно появилась возможность встретиться наедине — пусть так и будет. Пожалуйста! В очередной раз подойдя к окну, Анна разглядела в сумерках знакомую фигуру в котелке, поднимавшуюся по ступеням крыльца. От радости зашлось сердце. Но она сердито напомнила себе, что дело — прежде всего! И схватила со стола «Книгу ересей», раскрытую на нужной странице. *** Ближе к вечеру ему передали записку от Анны Викторовы, в которой она просила обязательно зайти, потому что должна сообщить нечто очень важное. Опять дУхи? Дали бы уже поправиться медиуму, в конце-то концов! Она же на ногах недавно стоять не могла, а этим астральным обитателям все равно. Едва с делами было покончено, Штольман отправился в особняк Мироновых. Дверь открыла Домна — величественная и недовольная. Однако, выставить гостя уже не пыталась. Молча приняла одежду, а на вопрос: «Барышня где?» кивнула в сторону гостиной. Она бросилась ему навстречу с какой-то раскрытой книгой в руках. Судя по всему, Анна действительно, поправлялась — следов болезни почти не видно. Напротив, на лице такое волнение, а в глазах — жажда деятельности, что невольно вспоминалась юная барышня в соломенной шляпке. Не пугавшаяся никого и ничего, и ведомая стремлением к справедливости. «А что делать, если полиция не справляется?» — Яков Платонович, как хорошо, что вы пришли! Посмотрите, что я обнаружила. Это касается Крутина… Радость от ее оживленного вида тут же отступает на второй план. — Я вас слушаю, Анна Викторовна. Она разворачивает к нему книгу распахнутыми страницами. — Посмотрите на этот рисунок! Голова петуха. Человеческое тело. В одной руке кнут, в другой — щит. Ноги-змеи. Не слишком симпатичное существо, и при том — знакомое. Только по частям. — «Подписи» Крутина на местах преступлений, — проговаривает Штольман, — дело баронессы фон Берг — и петушиная голова. Змеи на ограде при пожаре в книжном магазине. Кнут на стене в подземелье. Анна серьезно кивает. — Да! Это — Абраксас. Бог, которому поклонялись катары. Как я поняла, они верили в то, что мир создан дьяволом. Поэтому смерть считали величайшим благом, а мир, — ее голос чуть вздрагивает, — катары хотели уничтожить. Штольман берет в руки книгу, прищурившись, рассматривает черно-белые, стилизованные под средневековые гравюры, иллюстрации. — Вы считаете, что Крутин исповедует те же взгляды? — Да! — выдыхает Анна, — он действует именем Абраксаса, раз оставляет эти рисунки. Крутин хочет разрушить мир. В огромных потемневших глазах — настоящая тревога. — Даже, если учесть, что сейчас разрушительных возможностей для этого больше, чем в Средние века, сомневаюсь, что ему это удастся, — как можно более уверенно говорит Штольман. — Но сколько людей погибнут, пока он будет хотя бы пробовать! — с болью произносит Анна, — и сколько уже погибло… Ведь Крутин готов пользоваться любыми средствами, а они есть. Мы же видели с вами. Яд, едва не убивший Антона Андреевича. Инфекция в пробирке… А если Крутину в руки попадет изобретение Брауна? Он же не задумается ни на минуту. Штольман кладет книгу на стол, и крепко сжимает похолодевшие руки Анны. — Я непременно его найду. Она переплетает свои пальцы — с его. Делает шаг вперед, смотрит решительно и упрямо. — Мы. Мы его найдем. Или вы думаете, я оставлю вас одного с этим разбираться? Штольман качает головой. Внутри опять нарастает волна холодного гнева — не на Анну, конечно, а на все это безобразное дело, где барышня Миронова выступает в роли живца. — Я не допущу, чтобы вы рисковали собой. Достаточно того, что вы и так остаетесь в городе! Анна опускает взгляд. На лице появляется выражение растерянности. — Я не понимаю одного… Зачем я ему? Для чего? Я никого не хочу уничтожать, неужели Крутин не понимает этого? Не хочу! Даже Тень… не хотела… Она замолчала, словно подавившись последними словами. Страшная мысль стучит в мозгу — «А если бы я не победила ее? Ведь Тень уже была готова благодарить Клюева за страшное ранение Якова…». — Нет, нет, нет! — в ужасе твердит она, зажмурившись. Ее руки выскальзывают из ладоней Штольмана, но лишь затем, чтобы крепко обнять его за шею. Он здесь, он жив, он любит ее. Рядом с ним ничего не страшно, и вместе они обязательно что-то придумают. Штольман прижимает ее к себе так, что в первую минуту становится трудно дышать. Пусть. Его пальцы гладят небрежно заколотые волосы, перебирают распустившиеся пряди, скользят по плечам и спине. Сквозь шаль, капот и рубашку Анна чувствует тепло. Нет, настоящий жар, который не опаляя, согревает ее и дает силы. Сгорают лишь остатки сомнений и страхов — порождения чужих правильных слов. И она молит, задыхаясь, между поцелуями: — Яков… Я прошу тебя, останься! Останься… Мягкие пушистые волосы в руках. Изгибы тела под складками домашней одежды. Теплые нежные губы, необходимые, точно голодному — хлеб. Тишина взрывается грохотом сердца, сдержанность плавится, не выдерживая силы огня. И Анины слова, которые звучат не то просьбой, не то клятвой… Твоя, твоя! — Нет… На столь короткое слово уходят почти все силы. Он не разжимает объятий, но отрывается от ее губ. Анна приникает к его плечу с коротким всхлипом. Штольман замирает, стараясь выровнять дыхание. Уже очень осторожно, едва касаясь, проводит по растрепавшимся волосам. — Не сейчас. Не здесь… — пытается объяснить он. — Ненавижу, — со слезами говорит она, — как же я их ненавижу! — Кого? — Тех, кто придумал все это, и сделал… с нами! — горячо восклицает Анна, — это же невозможно, так не бывает, так не могло быть! Нас как будто кто-то ненавидит, и мучает! За что? Что мы сделали? — Просто я должен был одолеть еще в тюрьме эту… мерзость, — глухо произносит Штольман. Анна поднимает голову. Сердито сдвигает брови. — Вы не могли! Вы же не знали слов. — Мог бы и подобрать, — продолжает он, — времени было достаточно. Она только вздыхает. Невесомо дотрагивается пальцами до его лба, повторяет контур брови, проводит по щеке. И смотрит, смотрит — с беспредельной нежностью. И терпением. Он перехватывает ее руку, подносит к губам. И тут же отпускает, не желая будить новую огненную волну. — Как ваше здоровье, Аня? Она удивленно взмахивает ресницами несколько раз, точно просыпаясь. Память о собственной болезни за этот вечер улетучится успела напрочь. — Все уже почти прошло, — отвечает Анна, — скоро сама к вам приду! И добавляет после паузы, улыбнувшись, и склонив набок голову: — В Управление… *** Он возвращался в гостиницу пешком, снова и снова перебирая полученные сведения. Что-то во всем это было странное, несуразное, но что именно — понять пока не выходило. Сведения о катарах из книги были пересказаны Анной точно, однако насколько они сами по себе являлись истиной? Стоит обратиться к другим источникам, чтобы выяснить это. Впрочем, Крутин, судя по всему, исповедовал именно те взгляды, о которых рассказывала «Книга ересей». Полное пренебрежение к человеческой жизни, и как следствие — убийства. Часто — бессмысленные, необходимые лишь для того, чтобы усилить впечатление мрака и хаоса. В том числе, совершенные чужими руками, при помощи манипуляции и гипноза. Гипноз. Не на него ли делает ставку Крутин, планируя уничтожения мира? Гипноз ломает человека, лишает памяти, совести, сострадания. Заставляет совершать самые отвратительные поступки. Пять лет назад, повинуясь воле Магистра, чистая и светлая Анна едва не пригубила из чаши с кровью… Зачем им всем нужна Анна?! Штольман стиснул рукоять трости. Или необходим только ее дар? Магистр требовал от нее вызвать Люцифера. Какое дело для нее нашел извращенный ум Крутина? Он последовательно пытается подорвать ее доверие к людям, лишить сочувствия и милосердия. Если соотнести это с информацией из «Книги ересей», можно предположить, что гипнотизер надеется на то, что и Анна посчитает этот мир достойным одного — уничтожения. И станет добровольной помощницей последователя катар. Что же, Тень была в шаге от этого. Настоящая Анна, будучи в сознании, никогда на такое не пойдет. А если под гипнозом? Может быть, только один гипноз нужного результата не дает, и не смотря на него, слишком важным остается выбор самого человека? И Анну упорно подталкивают к дороге равнодушия и мести. Морозный воздух дохнул в лицо, остужая и успокаивая. Вернее — призывая к порядку и долгу. Но все-таки, почему именно Анна Миронова? Как талантливый медиум? Как необыкновенно светлый человек, победа над которым придает особую остроту игре? Вероятно, соединение и того, и другого. Крутин может надеяться именно через нее общаться со своими единоверцами из прошлого. Возвращаемся к тому, с чего начали, господин сыщик. Выяснить как можно больше о катарах. Поговорить с Полиной — не упоминал ли Крутин о них. Анна же все время должна находится под охраной. Около дома, и возле больницы будет дежурить городовой. Хорошо бы, чтобы защита была рядом и днем, и ночью. Но этот пост занять может только он сам — Штольман. Не имея на то никакого официального права. Но с каждыми прошедшими сутками, полными тревоги за Анну, эти соображения начинают значить все меньше и меньше… «Нас как будто кто-то ненавидит, и мучает! Почему? За что?» — звучит ее горестный возглас в голове. Велик соблазн и на этот пост определить Крутина. Но очень сомнительно, что ему под силу менять законы Российской империи, и провоцировать твердокаменное упрямство чиновников. Хотя, союзником того, другого, он вполне может быть. Чем же столь велики и опасны они — Яков Платонович Штольман и Анна Викторовна Миронова, что ради их унижения затеян столь жестокий спектакль о злобе и подлости? *** Анна все еще сидела в гостиной, приложив сомкнутые ладони к щеке, и смотрела на дверь, за которой час назад скрылся Штольман. Память о свидании была еще столь настоящей, живой, осязаемой, что покидать комнату, где оно произошло, совсем не хотелось. Вот здесь он стоял, и лампа освещала его лицо — уставшее, родное. В самом воздухе еще ощущалось напряжение от их объятий. От поцелуев, тяжелого дыхания и мыслей, так и не сумевших еще воплотиться в слова. Впрочем, нужные слова были сказаны еще пять лет назад: «Мы должны быть вместе!». Ничто не может и не должно этого изменить. И Крутина они одолеют только вместе. У них есть то, чего никогда не сможет понять этот сумасшедший гипнотизер, возомнивший себя великим. То, что они смогли сохранить в разлуке, то, что не было убито Тенями, ложью и клеветой. То, что преодолело и боль, и смерть. Теперь главное — не отступить. Не разжать рук — даже над пропастью. И верить, всегда-всегда верить друг другу. ____________________________ Продолжение следует