Другая ночь

«Как мать и как отец, Как смертный наш конец, Как истина, любовь одна — едина!» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень», 1987 год. Песня Ученого «В путь!»)

— Александр Францевич, честное слово — я совершенно здорова! И слабости нет. И голова не кружится. Кашель прошел. Я прекрасно могу выдержать полное дежурство. Однако ни убедительный тон, ни проникновенный синий взгляд на доктора не подействовали. — Об этом, голубушка, мне судить позвольте, — сказал он, — вы нас и так изрядно напугали. Возвращаться будете постепенно. Не хотелось бы снова укладывать вас в соседней палате. Можете приступать к своим обязанностям, но после обеда — ступайте домой. К счастью, жертвовать собой необходимость отпала. Пока. Анна даже рассердилась. Почему никто не понимает, что отдыхать для нее сейчас — невыносимо. Ей необходимо чувствовать себя нужной, заниматься делом, а не бродить бесцельно по дому и парку. — Да причем тут жертвы? Это же просто моя работа! — Приказы начальства не обсуждаются, — Милц остро глянул поверх очков, — вот встанете во главе какой-нибудь больницы, так сами уже будете следить за персоналом. Погоните без нужды работать только-только поправившуюся сестру? — Я не сестра, я врач… почти, — поправила Анна, немного растерявшись при попытке представить себя на месте Александра Францевича. — К сожалению, звание врача — это не панацея от болезней… — Да, но… — Вот и не будем проверять, Анна Викторовна. В дифтеритную палату я вас тоже пока не пущу, так что садитесь на прием. И в два часа можете быть свободны. Учтите, — он пригрозил пальцем, — я Сергею Петровичу скажу, чтобы проследил… Анна вышла в коридор. Она все еще сердилась, но так — не всерьез. Понятно, что доктор Милц просто оберегает ее от нового переутомления. Недоверие здесь ни при чем. А правда, как, будучи главным врачом, повела бы себя Анна? И хотелось бы ей подобной должности? Она задумалась. Ее мало волновала карьера сама по себе. Анне всегда хотелось просто делать нужное дело, помогать людям, и видеть результат. Для этого не обязательно добиваться места начальника. Но если бы удалось организовать в Затонске, скажем, именно детскую больницу? Это было бы трудно, но интересно. И очень важно. Да, в подобном начинании ей бы хотелось взять ответственность на себя. Вот только врач-то она все-таки «почти» … Диплома у Анны нет. Спасибо Александр Францевич и Сергей Петрович ей и без оного доверяют. А в другую больницу хорошо, если фельдшером возьмут. Анна чуть тряхнула головой, отгоняя непрошенные мечтания. Может быть, когда-нибудь, она сможет доучиться. А пока будет выполнять ту работу, которая требуется здесь и сейчас. Но самое главное — ее помощь очень нужна Штольману. Яков никогда не признается в этом, но без поддержки Анны ему придется очень нелегко. Во всех смыслах. Достаточно вспомнить тот жуткий сон, где сыщик, одинокий, бледный и больной, с трудом идет по отчужденному холодному Затонску. Не будет так. Никогда. Чего бы Анне это ни стоило. Она уже приближалась к приемному покою, когда услышала голос Коробейникова. Антон Андреевич стоял к ней спиной, с кем-то разговаривая. Слегка встревожившись — вдруг что-то случилось, Анна уже хотела окликнуть сыщика. Но тот, услыхав шаги, повернулся сам. Его собеседницей оказалась Валя — слегка разрумянившаяся, и смущенная. Анна проглотила невысказанный вопрос и улыбнулась. Хорошо, что у хороших людей… кажется, все хорошо. — Очень рад видеть вас здоровой, Анна Викторовна! — приветствовал ее Коробейников. — Спасибо, Антон Андреевич, со мной все в полном порядке, — ответила она. — Это просто замечательно, Анна Викторовна, — искренне и серьезно произнес он, — а уж как Яков Платонович рад будет! Он ведь завтра возвратиться должен. — Да, — Анна опять не смогла сдержать улыбку. Валя осторожно тронула руку посетителя. Он быстро обернулся к девушке. — Мне пора, Антон Андреевич, — тихо сказала она. — Да и мне тоже, — вздохнул Коробейников, — Валентина Сергеевна, спасибо вам за приглашение. Если удастся — непременно им воспользуюсь. До свидания! Всего доброго. Анна Викторовна! … Когда за ним закрылась дверь, Анна перевела на Валю понимающий взгляд. — Приглашение? — спросила она сестру Крушинникову. — Да, — кивнула Валя, не отводя глаз, — я пригласила Антона Андреевича встретить Рождество с моей семьей. Мама и брат совсем не против. У Анны неожиданно перехватило горло. От радости. И зависти — совсем небольшой. Но это совсем не помешало обнять Валю, и от всей души пожелать ей счастливого праздника. — А теперь — за работу, — шутливо провозгласила доктор Миронова, пряча неловкость, — потому что отдыхать я больше не хочу! *** И все-таки отдежурить полные сутки ей не дали. Доктор Мезенцев лично проводил ее до дверей. Неужели боялся, что барышня Миронова спрячется где-нибудь в шкафу, а темной-темной ночью тайком отправится на обход пациентов? Накрывшись, наверное, для маскировки простыней. Анна тихонько засмеялась. Вообще, она могла бы так поступить, если бы считала, что это действительно необходимо. Но, кажется, Александр Францевич не слукавил, и ситуация в больнице перестала быть критической. Дифтеритная палата, отбиравшая столько сил, значительно опустела, а наплыва других посетителей пока не наблюдалось. Вот праздники наверняка преподнесут много сюрпризов. Обильное угощение, а главное — вино могут сказаться на здоровье жителей города самым печальным образом. Да и на жизни тоже. Анна нахмурилась. Даже работа у нее во многом совпадает со службой Якова. Ведь и полиции в праздники тяжело приходится — Антон Андреевич как-то говорил. Чего не натворят люди по пьяному делу! Обидно. А в результате — кто за решеткой рождественские дни проведет, кто в больнице. Остается надеяться, что все пройдет более-менее спокойно. Каким будет Сочельник в этом году для семьи Мироновых? Получается, что в доме будут только Анна, мама и Домна. Дядя, вероятно, предпочтет петербургское общество. А папа… Отец будет с Лизой. Это ведь она теперь — его семья. Анна сглотнута горький ком. Поежилась от резкого ощущения холода на душе. Как должно быть, тяжело сейчас маме! Папа был ее первой, единственной любовью. И остался ею, несмотря ни на что. Отец потерял доверие и уважение жены, но любовь все-таки жила. Надломленная, съежившаяся, как избитый, и от этого быстро повзрослевший и разучившийся плакать ребенок. Наверное, таким бы стало чувство настоящей Анны, если бы выяснилось, что Штольман ее все-таки предал. По доброй воле женился на Нине, а после — обманул и опозорил ту, что целиком ему доверилась. Нет, не смогла бы Анна даже после этого бросить Штольмана одного, да еще и тяжелораненого. Его жизнь все равно была бы дороже, чем собственные стыд и гордость. Сумела бы выслушать, и простить, но… Каким страшным стало бы дальнейшее существование с человеком, который даже за себя не может отвечать. Ему невозможно верить, на него опасно надеяться. Ведь если ты сама однажды покачнешься, вместо надежной крепкой ладони под рукой окажется пустота… Анна глубоко вздохнула, отгоняя навязчивый, абсурдный кошмар. Возвращаясь в реальность, где единственный на свете мужчина ее любит и бережет. И сам себя поедом ест за то, в чем ни капельки не виноват. А вот мама узнала настоящее предательство. И находит при этом силы жить, помогать своими статьями людям. Старается понять дочь. Хотя выбор Анны не может не вызывать у мамы ужаса. И не стоит даже заикаться о том, чтобы пригласить Якова к ним на Рождество. Для мамы мучением будет находится с ним рядом столько времени. Ничего. Они встретятся на следующий день, и пойдут на елку к Кречетовым. Ну а маленький домашний праздник пусть получится уютным и добрым, несмотря ни на что! Чем бы порадовать маму? Кажется правильным подарить ей что-то очень женское, красивое. Мама всегда ценила изящные вещицы. Только сможет ли Анна купить нечто подобное на свое жалование? Деньги отца трогать совсем не хотелось. Анна остановилась у витрины магазина, торгующего всеми дамскими удовольствиями — от шпилек и чулок, до шалей и шляпок. Ее внимание привлек серый кружевной шарф, с серебристой нитью, изысканный и в то же время нежный. Складки плавно обтекали плечи манекена, шея которого выступала точно из потока тумана. Загадочно. Красиво. И мама будет в нем настоящей королевой. Анна перевела взгляд чуть выше. И все мысли вылетели из головы. В торговом зале, недалеко от окна, она увидела Лизу. Та перебирала шляпки, и гоняла туда-сюда двух продавщиц, явно получая от этого бездну удовольствия. Видимо, капризной покупательнице самой стало жарко, она расстегнула шубку, и сбросила ее на руки одной из девушек. Анна едва не вскрикнула, позабыв дышать. Лиза была в синем платье. В том самом синем платье, которое надела Анна пять лет назад, в том последнем декабре. Когда ее похитил Магистр и спас Штольман. Когда она и Яков вошли в гостиничный номер, уже предчувствуя, понимая, что произойдет дальше. Ведь они должны были остаться вместе и победить. Синее платье, так легко соскользнувшее с ее плеч под его теплыми надежными ладонями Якова. Платье, которое она, почти неживая от ужаса поутру, надевала дрожащими руками, все силы души тратя на исступленную мольбу: «Только будьте живы! Яков Платонович, только, пожалуйста, будьте живы!» … А Тень спокойно и бездумно подарила это платье горничной. И Лиза красуется в нем, слегка перешитом по новой моде, фыркает, примеряя шляпки… Раздраженно дергает замявшийся прозрачный рюш у ворота, за который зацепился светлый локон, выпавший из прически. Как можно было… Как только рука поднялась! Неужели Тень ничего, совсем ничего не поняла в ее воспоминаниях? О, как ей захотелось ворваться в магазин, крикнуть прямо в лисье личико бывшей горничной что-то очень обидное! Но ведь Лиза не крала это платье. Барышня сама ей его подарила… И не доказывать же, что барышня, мол, была совсем не та. Резко отвернувшись от витрины, Анна зашагала прочь. Обида клокотала внутри, готовая выплеснуться слезами. Это было так глупо и нелепо — среди настоящих, серьезных опасностей и бед, переживать из-за … тряпки! Но она ничего не могла с собой поделать. Это синее платье казалось униженным, оклеветанным. Словно их с Яковом любовь. — Отдала бы лучше свои бальные… перья и пух, — с болью произнесла Анна, — а это… Это же мое свадебное платье! У меня другого, может быть, и не будет! — Барышня, — раздался за плечом осторожный голос, — Анна Викторовна, с вами все хорошо? Анна даже подпрыгнула от неожиданности. Ее охранник, дежурный городовой! Совсем она про него забыла. — Все хорошо, — поспешила Анна успокоить полицейского, — я просто задумалась. Пойдемте скорее домой. Холодно сегодня. Домна напоит вас чаем и чем-нибудь угостит… *** Анна запирается в своей комнате. Садится у зеркала. Старается сосредоточиться, собрать в кулак все силы и волю. Так и знала, что нельзя оставаться без дела! Стоило уйти с работы — в голову полезли посторонние и бесполезные мысли о платье. Не будет она травить себе душу! Лучше вызовет Раймонду, и постарается выяснить все что можно о катарах и Абраксасе. — Дух Раймонды Марти, явись! — медленно говорит Анна, — дух Раймонды Марти, явись! И вот в зеркале проступают уже знакомые черты молодой, печальной женщины. Строго и тревожно смотрит она из-под накинутого на голову легкого покрывала. Но Анна вспоминает «Книгу ересей», и спрашивает, как можно суровее: — Что ты хочешь сказать мне? Раймонда подается вперед. Губы ее шевелятся. Но кроме привычного «Не верь», Анна ничего не может разобрать. — Я не понимаю тебя, — устало сообщает она. С минуту обе женщины, разделенные столетиями молчат. Наконец Анна предлагает: — Ты можешь кивать мне в ответ? Раймонда согласно качает головой. Анна, неожиданно для самой себя спрашивает: — У тебя был муж? Кивок. И тут же — отрицательный жест. — И да, и нет? — переспрашивает Анна, — почему? Лицо Раймонды искажает горькая гримаса. Женщина поднимает к небу глаза, молитвенно складывает руки. — Выбор… Трудный выбор… — шелестит ее голос. — Он выбрал не тебя? Другую? — против воли Анне становится обидно за Раймонду. Но та опять качает головой. Анна чувствует, что видение вот-вот исчезнет. — Хорошо, скажи, каких жертв требует Абраксас? — сами слова произносятся с трудом, — вы … убивали ради него? Светлые глаза Раймонды наполняются искренним возмущением: — Неправда! Не верь! — Но ведь так написано в книге! — настаивает Анна. Она уже начинает задыхаться. Нарастает тяжесть в солнечном сплетении. Видение становится все прозрачнее. — Не верь! — «Книга ересей» лжет? Раймонда кивает несколько раз. И исчезает. Анна осознает себя стоящей на коленях возле туалетного столика. С трудом поднимается, смотрит в темное зеркальное стекло. Но там — только ее собственное лицо, опять совершенно больное и бледное. — Нужно срочно рассказать Штольману, — шепчет Анна, и касается дрожащими пальцами ветки с тремя шишками, которая по-прежнему украшает столик, — он вернется завтра, и я сразу все ему… передам. Мы вместе обязательно… во всем разберемся!