Другая ночь

За явление одного из маленьких чудес спасибо Круэлле)))

«Мы верим, верим, верим — Ты нам внимаешь въявь, И мы благоговеем, И ты нас не оставь!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

Анна входит в комнату, которая кажется странно знакомой. Похоже, это кабинет — строгий, сдержанный, и одновременно — уютный. Да, точно, все очень похоже на обстановку сыскного отделения, каким оно была пять лет назад. Стол, крытый зеленым сукном, лампа, ящик с картотекой… Выбивается из этого ряда только кожаный диван. И тем более — мягкий клетчатый плед на нем, под которым явно кто-то лежит. «Кому-то», наверное, очень холодно, потому что закутался он так, что видна лишь кудрявая макушка… Анне становится радостно, и одновременно — немножко грустно. Оказавшись рядом с диваном, Анна осторожно опускается на колени, и отогнув плед, целует эту любимую макушку. А потом гладит еще одну — столь же кучерявую, только маленькую. — С добрым утром, мои Штольманы! С Рождеством! И — ее моментально усаживают на диван, и укутывают тем же пледом. Анна кладет мужу голову на плечо, обнимает второго обитателя этого клетчатого гнезда. И почему-то она точно знает, что под их общим покрывалом бьётся даже не три — а целых четыре сердца…* Глубоко вздохнув, Анна открыла глаза и крепче стиснула руки, пытаясь продлить объятия. Увы, под ее ладонями — только смятая подушка. Сон отступает, словно теплая волна, но оставляет после себя удивительно светлое чувство. На душе — по-детски легко и празднично, как и положено в Сочельник. Скоро, совсем скоро Рождество, которое они встретят с мамой. А завтра вечером, вместе с Яковом отправятся на елку к Кречетовым. Штольман вернулся из Петербурга вчера, и сразу пришел в больницу, где Анна уже заступила на ночную смену. Но никаких серьезных случаев не было, поэтому им удалось хорошо и спокойно побеседовать. … — Яков Платонович, послушайте, что я узнала! Оказывается, это книга о ересях — она лжет! Ей нельзя верить. Получается, мы опять ничего не знаем о Крутине. — Не стоит отчаиваться, Анна Викторовна, — он берет ее за руку, пожимает тихонько, — книга действительно лжет — о катарах, об Абраксасе. Но думаю, она довольно точно отражает взгляды самого Крутина, и его сторонников. От его прикосновения становится гораздо спокойнее. Вот только на деле теперь сосредоточиться тяжело. Она словно купается в тепле, нежности и защищенности. Обнять бы самой, прижаться, поцеловать… И стоять так долго-долго! Волевым усилием Анна заставляет себя вернуться к гипнотизеру и его страшным загадкам. — Вам удалось что-то узнать? — спрашивает она. — Да. Я говорил со священником — преподавателем в католической семинарии. Катары не приносили жертв, и не проповедовали убийства. Они вообще были противниками насилия! — Так вот почему она просит не верить… — шепчет Анна. — Кто? — напрягается Штольман. — Раймонда Марти, — поясняет она, — мне удалось, наконец, хотя бы немного наладить с ней контакт. Ей очень больно… Я думала, что из-за костра. Но кажется, это именно душевная боль. Возможно, как раз из-за клеветы? О странном семейном положении Раймонды Анна решает пока не говорить. — Весьма вероятно, — хмурится сыщик, — отец Петр был очень удивлен — и возмущен, кстати, когда услышал цитаты из «Книги ересей». Все перевернуто с ног на голову! Абраксас же вовсе не имеет к катарам никакого отношения. А кроме того, — я и сам думал об этом, подобную книгу нельзя выпустить официально. Священный Синод никогда бы подобного не пропустил. Где вы раздобыли ее? Анну пробирает дрожь. Обхватив себя за плечи, она произносит: — Я… То есть Тень… просила такую у Полины. Она сказала, что эту книгу заказывали вы. — Не заказывал, — решительно протестует Штольман, — ни я сам, ни мой Двойник. Значит, Полина передала такую же вам? — Да… Он молчит какое-то время. Лицо становится суровым и жестким, резче обозначаются морщины. Очень хочется коснуться их рукой, разгладить… Но Анна чувствует, что сейчас не стоит этого делать. — Ничего не спрашивайте у нее об этом, Аня! Ничего. Слышите? Слишком много крутится вокруг этой… особы. Даже если госпожа Аникеева сама ни при чем, через нее явно кто-то действует. — Крутин? — одними губами спрашивает Анна. — Я бы не удивился. Но опасность — рядом с вами, Аня. Как всегда. Какой он встревоженный и усталый! И опять считает себя ответственным за все, что происходит, или только может произойти. Анна кладет Якову руку на плечо, ловит напряженный взгляд. — Рядом со мной, как всегда — вы. И вместе мы все сумеем исправить. … Ночное дежурство прошло довольно спокойно. А утром Анну опять выставили прочь. Доктор Мезенцев объявил, что обратно ждут ее теперь только через двое суток. Клятвенно пообещав, правда, вызвать раньше, если возникнет такая необходимость. Кажется, не так уж сильно она и устала. Но проспала до самого вечера! Успела отвыкнуть от ночных бдений? Фу, как не стыдно… Нужно, нужно настраиваться на рабочий лад. Пора брать себя в руки, барышня. Разнежились вы, разоспались. Хорошо, что сон хотя бы приснился светлый. Тоже про Рождество. И про Штольманов… Лицо жарко вспыхнуло. Анна приложила ладони к щекам. Ей одновременно хотелось и смеяться, и плакать. Неужели и правда у нее когда-нибудь будут ее Штольманы, родные и любимые? И она сама станет зваться — Штольман? Не надо будет ничего скрывать, и выдумывать. Не придется страшиться за детей, которые, увы, всегда вынуждены так или иначе отвечать за невенчанный брак родителей… … — Володе очень понравился ваш подарок, — говорит Штольман, уже прощаясь, — он любит Жюль Верна, и этого романа еще не читал. — Значит, я угадала, — кивает Анна, подавляя вздох, — надеюсь, ему будет не слишком грустно встречать праздник в школе. Штольман снова хмурится. Отводит глаза. — Я был у … Нины Аркадьевны, — наконец отрывисто сообщает он. Анна уже понимает, что ничего хорошего этот визит не принес. Не зная, что сказать, она просто берет в обе руки его ладонь, напоминая — «мы вместе!». — Никаких улучшений нет, — продолжает Яков, — несмотря на все … усилия доктора Ланге. — Ее по-прежнему мучают? — тихо спрашивает она. — Я никак не могу помешать этому. Нежинская признана преступницей и ее судьба находится в ведении закона. Хотя, — его взгляд леденеет, — по тому же закону я могу и должен получить развод. Но… Понятно. Снова был отказ, под странными надуманными предлогами. Анна улыбается через силу, стараясь ничем не выдать боли — за него. — Это не имеет никакого значения, Яков Платонович. Я все равно буду с вами. … Господи, я ничего не боюсь и не стыжусь, я на все согласна. Но неужели мы никогда не сможем быть вместе не только по любви, но и по закону? Однако не случайно же ей был послан сегодняшний сон? Анна вскакивает с кровати. Пора одеваться и спускаться вниз. Мама наверняка уже вовсю готовится к их маленькому семейному празднику. Вот и Анне пора присоединиться. Она выбирает кремовую блузку с отложным воротником — очень похожую на ту, что была на ней в день «концерта для рояля и губной гармоники». Затягивает пояс темно-серой юбки. Высоким простым узлом закалывает волосы. Жаль, что Яков ее сегодня не увидит — ведь Анна сейчас так похожа на ту девушку, которой была пять лет назад. — Аннушка, — ахает мама, когда дочь входит в гостиную, — какая ты красивая! — Спасибо, мама, — улыбается Анна, — ты тоже. На Марии Тимофеевне надето темно-вишневое платье, с серебряной брошью у ворота. К этому наряду должен очень подойти тот шарф, который Анне все-таки удалось купить на собственные деньги в подарок. На столе уже закреплена пушистая елка. В кресле стоит ящик, полный бумажных украшений, а рядом с ним — коробка с дорогими стеклянными шарами и фигурками. — Поможешь, Аннушка? Они вместе начинают развешивать ангелочков и балерин, аккуратно прикрепляют к веткам шары и крохотные подсвечники-зажимы. Запах хвои, шуршание цветной бумаги, позвякивание игрушек и бус, вызывают столько воспоминаний! Жаль только, что в них всегда присутствует Виктор Иванович. Елку в доме Мироновых обычно украшали всей семьей, и даже маленькую Анечку не отстраняли от этого действия. Никогда не ждала она праздника в детской, или в кабинете, напротив — принимала живое участие в его подготовке. И как родители ухитрялись все-таки успеть в ее присутствии положить подарки под елку так, чтобы дочь этого не заметила? Анна замерла, прикусив губу. Папа или дядя отвлекали ее какой-нибудь игрой, или шуткой, а мама в этот момент продолжала хлопотать у елки. Тогда и появлялись под ветками коробки с игрушками, сластями, книгами… Анна пытается сморгнуть непрошенные слезы. — Мама, а давай перевесим этого ангела повыше? — Смотри, Аня, два синих шара рядом — некрасиво. Надо бы чем-то разбавить… Им хорошо и уютно сейчас. Но говорить лучше только о деле, не делясь воспоминаниями. Большинство из них — слишком хороши. Те же, что касаются последнего семейного Рождества, напротив, полны горечи. Мария Тимофеевна вдруг опускает руки. Устало садится на диван, и виновато смотрит на дочь. — Ты прости меня, Анечка! — За что?! — пугается Анна, бросаясь к матери. — Тогда… Я все тебе «Сашенька Вишневский, Сашенька Вишневский», — быстро говорит она, — до того ли тебе было, бедной! А я вот подумала, если бы ты мне что-такое сейчас сказала… Ну, про Алексея Егоровича, например. А что он мне? Зачем… Она отворачивается, смахивая слезы. — Мама… Анна гладит ее по плечам, не находя слов. — Я же все понимаю. И не обижалась… почти никогда. Да и я бываю … совершенно невыносимой! И ты меня прости. Мама притягивает ее к себе, обнимает, тихонько покачиваясь. Точно баюкает. Даже, кажется, начинает напевать какую-то колыбельную. Но внезапно замирает и подозрительно принюхивается. — Неужели гусь горит?! … К счастью, всерьез ни одно блюдо не пострадало. Семейный ужин на троих — Домне не позволили уйти на кухню, чуть не силой усадив за стол в гостиной, — безусловно удался. Как и подарки, которые общим решением вручили друг другу, не дожидаясь утра. Серебристый шарф лег на плечи Марии Тимофеевны так, точно для нее и был соткан. Она восхищенно провела рукой по затейливым узорам, и подняла на дочь блестящие глаза. — Спасибо, Аннушка. А это вот — для тебя. Я вижу, ты что-то шляпы совсем разлюбила. Анна чуть вздрогнула. Изящные, кокетливые шляпы, выбранные Тенью, вызывали у нее иррациональный, и от того — совершенно непереносимый страх. Поэтому она предпочитала повязывать любимый пуховый платок, в котором ей было и тепло, и спокойно. Если мама решила подарить ей шляпу, Анна постарается перебороть себя. Наденет, и будет носить. Но лучше бы не сейчас. Пожалуйста. Однако в протянутом ей свертке оказалась шаль. Невесомая, мягкая, уютная. Белая-белая, как снег. Как тот Рождественский день из неведомого будущего, который приснился сегодня. … Мама уже ушла спать, а Анна еще сидела возле елки. Почти все свечи потухли. Она осторожно сняла с ветки последнюю и подошла к окну. Ее туманное отражение с призрачной свечой выступило из темноты. Почти как в зеркале. Можно погадать — снова, как несколько лет назад… — Суженый мой, ряженый, — тихо произносит Анна. Зачем? Она и так знает, кто он, ее единственный и любимый человек. Жаль, что они смогут увидеться только завтра. — Покажись мне, — машинально завершает она фразу. За стеклом — зимняя ночь. Темный сад, скрывающий ограду. Заснеженная аллея. И… Кажется, кто-то приближается к дому. Медленно, не слишком уверенно, внимательно вглядываясь в окна дома. Сердце начинает колотиться часто-часто, свеча вздрагивает в руке… Но Анна уже видит и знакомое пальто, и трость, и неизменный котелок. Задувает свечу, накидывает новую шаль, хватает пальто в передней. И выбегает на крыльцо, чтобы горячо и радостно обхватить своего Штольмана. Ее столь же крепко прижимают к себе. Но она щекой чувствует, как кто-то недовольно шебуршится у него за пазухой. Удивленно поднимает голову, наталкиваясь на смеющийся и немного виноватый взгляд. Из-под воротника пальто сыщика высовывается маленькой мохнатая мордочка с круглыми испуганными глазами. Раздается сиплое, чуть слышное: — Мяя… — С праздником, Анна Викторовна, — смущенно выдыхает Штольман. _______________________________ *См. историю «Подарки на Рождество» от авторов Atenae, Лада Антонова, и SOlga. Продолжение следует.