Другая ночь

«Рождественское чудо, Божественное чадо, Всего земного люда Надежда и отрада!» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. «Рождественская песня»)

Рождество слишком давно перестало быть для Штольмана семейным праздником — за неимением семьи. Поэтому, никакие особые чувства и ожидания с ним не были связаны. Просто зимний вечер, переходящий в ночь, а затем — череду дней, приносящих полиции скорее головную боль, нежели умиротворение. Впрочем, если ничего из ряда вон все-таки не происходило, можно было по крайней мере, выспаться. Что при вечной привычке сыщика ложиться поздно само по себе не могло не радовать. Встретить Рождество как полагается, да еще и разделить его с кем-то не хотелось ни разу. До недавнего времени… Для Анны этот праздник явно значит гораздо больше. Ее душа, всегда открытая добрым чудесам, наверняка с особенной чуткостью отзывается на таинственное волшебство Сочельника. Да и семейных традиций в доме Мироновых должно хватать. Хотя нынче вряд ли их можно будет воспроизвести полностью. Глава семейства предпочтет встречать Рождество с новой избранницей. Ане будет плохо. И одиноко. Она ничего не скажет, и не пожалуется, но, чтобы понять истину, и сыщиком быть не надо. Штольман медленно шел по ночному городу. Во многих окнах виднелись огни, зажженные на елках. Иной раз доносились приглушенные аккорды, взятые на рояле, звучало не слишком стройное пение. На улицах народу было мало. Снег скрипел, пронзительно серебрясь под звездами. Если в особняке на Царицынской еще не легли спать, возможно, удастся повидать Анну. Штольман и книгу для нее на всякий случай захватил. Хорошо бы вручить подарок сегодня, а не завтра, во время визита к Кречетовым. Хотя, Мария Тимофеевна точно не обрадуется, увидев сыщика. Промолчит, но… Напряжение повиснет такое, что дышать будет тяжело — не то что говорить. Впрочем, можно попытаться вызвать Анну на крыльцо. Он улыбнулся. Ну да, камешком в окно запустить, как гимназист. Или снежком. Видимо, так и придется сделать. Анна поймет и выйдет из дому. «Это не имеет никакого значения… Я все равно буду с вами». Так она ответила на его рассказ о посещении Нежинской. Губы опять скривила усмешка, на этот раз горькая. Даже мысленно Штольман не мог назвать бывшую фрейлину супругой. Когда он сможет добиться расторжения этого нелепого брака? Там, в тюрьме, из всех чувств к Нине у него осталось только раздражение и недоверие. Даже ее несчастный вид узницы вызывал подозрения. Казалось, Нежинская снова играет какую-то роль, а он никак не мог понять, какую. Двойник уже занял его место, и голова шла кругом от чужих мыслей и реакций — нелогичных и глупых. Потекший от жалобных Нининых глаз и умоляющих слов, не желавший думать сам, Двойник очень мешал делать это Штольману. Порой от бессильной ярости сыщик точно выпадал из реальности вовсе, потому анализировать поведение Нежинской теперь, задним числом, было трудно — он мало что помнил. Глядя на Нину в палате лечебницы, отрешиться вовсе от человеческих чувств не получилось. Но и жалость была тусклой и отстраненной. Ее рождал скорее, разум, сравнивающий прошлое Нины — и ее настоящее. Изящная, утонченно-колкая фрейлина — и растрепанная женщина с серым лицом и трясущимися руками. Штольман попытался посмотреть ей в глаза, но взгляд Нежинской ускользал, блуждая по белым стенам, словно выискивая, за что можно зацепиться. И не находя. Насколько справедливо то, что с ней произошло? Мог ли он это предотвратить еще пять лет назад, все-таки заставив выйти из игры? Уговорив, обманув… Но Нина сделала выбор. За который и держит ответ. Штольман опять ощутил, как поднимается волна раздражения, переходящая в злость. Там, в тюрьме, Нина снова занималась привычным — продавала и предавала. Пыталась нащупать то, что заставит его выполнить ее нелепое требование. И, судя по всему, сама удивилась, как легко удалось получить согласие. Только вот не его, а Двойника. Даже будучи свободным, Штольман не дал бы Нине своего имени. Слово, не произнесенное, но недвусмысленно данное Анне, и вовсе превращало глупость — в подлость. И теперь именно ему, и любимой женщине с этим пятном приходится жить. Из-за преступных денег Нежинской, которые к ее сыну не должны и не будут иметь никакого отношения. «Зачем же я был нужен вам, Нина Аркадьевна? За Володей я мог присмотреть и так. На вашу судьбу я повлиять не могу… Почему вы так охотно затягивали меня в очередную ловушку?» И ладно бы, в этих кандалах он оказался один. «Это не имеет никакого значения, Яков Платонович. Я все равно буду с вами…» Он остановился, стараясь выровнять дыхание. С лицом, которое явно стянула маска холодной ненависти, появляться перед Анной не хотелось. Хотя бы на время праздника нужно отодвинуть эти бесконечные тяжелые вопросы, касающиеся его «супруги» и «брака». Анне необходимо сейчас немного тепла и спокойствия. Боли и позора ей и так плеснули слишком щедро. Реальность затонской ночи возвращалась ледяным колючим воздухом, и приглушенными звуками. Шаги редких прохожих, пиликание скрипки в трактире на углу, отдаленный смех. Но во все это неожиданно и настойчиво вплелся тонкий писк, раздавшийся где-то совсем рядом. Сыщик прислушался. Наклонился, раздвинул заснеженные ветки ближайшего куста. Присел, рассматривая темный комочек, весь, казалось, состоящий из коротенькой, слипшейся сосульками шерсти. Зверь поднял мордочку, посмотрел на сыщика отчаянно и требовательно. Мол, сделайте уже что-нибудь, господин хороший! Погибаю… Почему полиция не справляется? — Мяяя… В ладонях котенок уместился целиком. Трясся, пытаясь опять свернуться клубочком. Штольман осторожно пригладил взъерошенный рыжий мех. — Нет, братец, давай-ка сюда, — усмехнулся он, расстегивая пальто, и пряча зверя за пазухой. Тот повозился, цепляясь коготками. Пискнул еще раз. И утихомирился, пригревшись. Сыщик покачал головой, раздумывая, что теперь делать. Ничего лучше, чем продолжить прерванный путь на ум не шло. Анна, конечно, бродяг не выгонит — что хвостатого, что двуногого. — А вот Мария Тимофеевна будет… в восторге, — пробормотал он. Дом Мироновых выглядел тихим и темным. Однако одно из окон на первом этаже — кажется, в гостиной, — слабо светилось. Сыщик приблизился к особняку, чувствуя, что идея со снежком уже не кажется ему такой уж удачной. Лучше уж по всем правилам постучать у парадного входа, и спросить Анну Викторовну. Но сделать это он не успел. Дверь распахнулась, и Анна сама выскочила на крыльцо, в наспех накинутом пальто и не завязанной шали. Просияла и обхватила гостя руками, точно крыльями, прижавшись щекой к его груди. Котенок, разумеется, тут же испуганно завозился под пальто. Анна подняла голову, удивленно посмотрела Штольману в лицо. Но котенок уже сам выставил наружу мордочку, и сипло представился барышне: — Мяяя… То, что никого из них и правда, отсюда не выгонят, стало понятно по радостной, удивленной улыбке Анны, и глазам, в которых счастье смешалось с тревогой. Точно принесли ей невероятное сокровище, и она боится, что оно вот-вот исчезнет. — С праздником вас, Анна Викторовна, — смущенно выдыхает Штольман. Протесты — впрочем, не слишком решительные, не помогли. Сыщика привели в гостиную, и усадили на диван возле наряженной елки. — Вы тоже замерзли, — заявила Анна, — и я вас никуда не отпущу. Молчите, и не спорьте! И, видимо, чтобы точно не сбежал, снова дала в руки котенка, который уже успел оценить ее собственные объятия. Коротко бросив: «Я сейчас!», Анна выскочила из комнаты. Пахло хвоей и горячим воском. Среди веток догорали пять или шесть свечей, их слабые огоньки мигали и подрагивали. Мерцали выпуклые бока стеклянных шаров и золоченые орехи, легкий сквозняк шевелил бумажные крылья ангелов, и пышные юбочки балерин. Кажется, наряд одной из них сейчас заденет робкое, но в любой момент готовое ожить пламя. Он успел вовремя — поднялся, не выпуская котенка, шагнул, затушил свечу. Еловые запахи, шелестящие звуки стали четче и ярче. Они обволакивали, одновременно успокаивая и тревожа. Будили память, воскрешая картины из далекого прошлого. Там тоже была сияющая елка, аромат хвои и лакомств, острое предчувствие праздника. А еще — молодая печальная женщина в темном вдовьем платье. Мама… Анна вошла в комнату, неся на плече полотенце, а в руках — поднос с посудой. — Ну вот, — улыбнулась она, — детям — теплое молоко, нам с вами — горячий чай. Но сперва кого-то надо подсушить. Она расставила чашки на столе, спустила на пол блюдце с молоком. После чего села на диван, и устроив на коленях котенка, принялась аккуратно промокать его полотенцем. Зверь не вырывался, зато кричал — столь же требовательно и сердито, как на улице. — Тоже недоволен? — сокрушенно вздохнула Анна, — тоже хочешь все сам? Нет уж, потерпи немножко… Смешной! И приподняв котенка прямо в полотенце, быстро коснулась лбом пушистой мордочки. И засмеялась: — Нос… мокрый! — Анна Викторовна, — не удержался от иронии Штольман, — а что по этому поводу гласят медицинские теории? Он все-таки с улицы. — Если нос мокрый и холодный, значит, пациент здоров, — не смущаясь, ответила она. Размотала полотенце, и усадила котенка перед блюдцем. Тот помедлил пару секунд, после чего принялся жадно лакать. Анна перевела на Штольмана смеющийся взгляд. — Спасибо вам большое, Яков Платонович. Я с детства хотела, чтобы дома жил кот. Только вот мама… Но, — она чуть лукаво склонила голову, — против рождественского подарка она ничего не сможет возразить. В любом случае, я ее уговорю! — Даже не сомневаюсь, — искренне произнес Штольман. Аня сейчас выглядела такой юной, беззаботной, счастливой, что сердце зашлось. Может быть, хотя бы ради этого Мария Тимофеевна смирится с животным в комнатах? Котенок фыркал, и так налегал на блюдце, что оно весьма ощутимо продвинулось вперед по ковру. — Как же тебя назвать, — задумчиво протянула Анна, накручивая на палец локон у виска. Очень захотелось ей помочь, и поправить непослушный завиток самому. Хотя это, скорее всего, растреплет и остальные пушистые локоны. — Пушкин! — вдруг радостно объявила Анна. — Почему? — сыщик удивленно вздернул бровь, пытаясь понять логику. С чего бы это маленький рыжий найденыш напомнил Анне великого поэта? — Ну это же очень просто, — засмеялась она, — смотрите, какие подарки вы мне дарили: Аленький Цветочек, Наливное Яблочко… Анна принялась загибать пальцы, весело глядя на сыщика: — Еловая веточка… И Кот-Ученый! Тот самый, что ходит по цепи кругом. — Почему вы уверены, что он — ученый? — не смог удержаться от смешка Штольман, — может быть бестолковый и глупый. Анна быстро встала, и приблизилась к нему, заглядывая в глаза. Положила руки на плечи. Огладила отвороты сюртука. Пропало всякое желание спорить и даже насмешничать. А вот то желание, которое появилось взамен, нужно было удержать при себе. — Потому что он понял, к кому в целом городе нужно обратиться за помощью, — тихо и серьезно пояснила она, — и позвал именно вас. В повисшей тишине стукнуло блюдце, врезавшись в ножку стула. — Пушкин все знает, — с шутливой убежденностью провозгласила Анна, — и кто в Затонске, и вообще… самый лучший человек — тоже. Ограничиться одним локоном в самом деле было совершенно невозможно. Несколько пушистых прядок сами собой выскользнули из ее прически, щекоча ему ладонь. С трудом переводя дыхание, Анна сделала шаг назад. — Я же вас сама еще не поздравила! — воскликнула она. Она метнулась к елке, выхватила какой-то сверток, обернулась к Штольману. И вдруг смутилась, встретив его весьма красноречивый взгляд. — Вы мне его уже дарили однажды, — сказала Анна, — теперь моя очередь. С Рождеством, Яков Платонович! В голове и так царил настоящий сумбур. Пальцы все еще ощущали тепло волос Анны, а щека — трепет ее дыхания. Поэтому, даже не пытаясь угадать, он просто взял подарок, и развернул бумагу. В руках оказалась книга. Цветная обложка изображала девушку в русском наряде, с длинной пушистой косой. Красавица склонилась над пышным зеленым кустом, бережно касаясь лепестков яркого цветка. «Аленький цветочек» … Они вдвоем держались за книгу — как в тот вечер, когда на несколько секунд их пальцы одновременно касались смешной, единственной сальвии. Мигнула, и погасла свеча на елке. Закрутился дымок вместо пламени над следующей. Наевшийся, отяжелевший Пушкин, путаясь в лапах, подошел к столу. И вдруг лег, где стоял, свернулся клубком, и заснул, заурчав неожиданно громко. — Я сейчас принесу другой набор свечей, — шепотом произнесла Анна, — и мы их поставим на елку, и зажжем. Хорошо? Он молча кивает. Пусть праздник продлится как можно дольше. В конце концов, нигде не сказано, что догоревшие свечи на Рождественской елке нельзя заменить… P.S. О втором подарке Штольмана — в следующей главе) _______________________ Продолжение следует.