Другая ночь

«Милая моя, родная, Что же мне тебе сказать? Я и слов таких не знаю, Их никто не может знать…» (Из сценария мюзикла «Тень». Дуэт «Ученого и Принцессы». Автор сценария и песен — Ирина Югансон)

Как-то одновременно Анна и Яков замерли рядом, с зажженными свечами в руках. Тонкие, не больше мизинца, они горели столь чисто и ярко, что глаз отводить не хотелось. Но Анна все-таки перевела взгляд на пальцы Штольмана, бережно державшие свечу. На сердце стало тепло — и больно, от острой невыразимой нежности. Поцеловать бы его ладонь, как в том сне. Но сейчас, наверное, это выйдет слишком уж неожиданно. К тому же, он может обжечься. — Аня, вы так обожжетесь! Штольман сам останавливает горячую капельку воска, готовую клюнуть ее запястье. Анна только улыбается, не имея сил, да и желания стряхнуть наваждение. Он и она, руки соприкасаются, свечи горят… Так похоже на… — Да, — тихо, одними губами произносит Анна. — Да, — слышит в ответ. Это он о свече, или? Почти венчание… «И свидетель — Пушкин!» — озорная мысль несколько сбивает романтический настрой, и Анна тихонько смеётся. Штольман, покачав головой, решительно забирает у нее свечу, и сам осторожно прикрепляет к зеленой ветке. Поблизости находится место и его собственной. Елка вдруг расплывается в глазах. Маленькие огоньки превращаются в золотые шары, которые чуть подрагивают вместе с каплями на ресницах. Анна торопливо отворачивается, и приседает рядом с уснувшим котенком. Гладит окончательно высохшую, мягкую шерсть. Пушкин взмуркивает, и лениво поднимает голову, подставляя под почесывания горлышко. — Анна Викторовна, — слышит она голос, от звука которого опять готова заплакать, — я же вас на самом деле еще не поздравил. — Почему? — искренне удивляется она, — а как же Пушкин? Лицо Штольмана приобретает почему-то крайне веселое выражение. Бровь опять ползет вверх, а в светлых глазах пляшут огоньки. — Не буду приписывать себе чужие достижения, — сообщает он, улыбаясь, — Пушкин нашелся сам, по дороге к вам. Думаете, я уж совсем чурбан, и другого подарка не приготовил? Анна только руками разводит, глядя светло, и чуть иронично. Да уж, откуда ей знать, господин сыщик, чем вы обрадуете в следующий раз. Бродячий котенок вполне вписывается в ряд ваших обычных сюрпризов. Она боле ничего и не ждала. Вздохнув, Штольман берет с дивана сверток, которой положил, только войдя в комнату — чтобы не мешал. И забыл о нем, любуясь Анной, обихаживавшей котенка. А потом подарок вручили ему самому. И попросили помочь заново украсить елку свечами. — С Рождеством вас, Анна Викторовна, — он мучительно пытается придумать, что бы пожелать, но увы — ничего подходящего в голову не приходит. — Спасибо, — выдыхает Анна. Оберточная бумага шуршит, дразня любопытство. Как в детстве, замирает сердце. Но Анна твердо убеждена — что бы там ни было в подарке, оно прекрасно и бесценно! Потому что Он сам выбирал это для Нее, и конечно, очень хотел угадать и порадовать. Книга! Надо же, какое совпадение. И знакомое имя на строгой, темно-коричневой обложке. У Анны в руках недавно вышедшей сборник рассказов Чехова. Она ахает от искреннего удовольствия, перелистывает страницы. Строчки сливаются в кудрявые узоры, и что-то прочесть пока совершенно невозможно. Зато к аромату елки и горящих свечей примешивается ни с чем несравнимый запах типографской краски, обещающий знакомство с новыми людьми. У господина Чехова герои очень настоящие. Неидеальные, совершающие глупости и ошибки, проживающие порой чужую, тоскливую жизнь… Да, некоторые вызывают раздражение и гнев. Но все-таки большинству из них Анна не может не сочувствовать. — Спасибо, — повторяет она, прижав книгу к себе, радостно глядя на Штольмана, — мне очень нравятся рассказы Антона Павловича. Ну вот, неужели нежность в ее голосе он ухитрился отнести на счет личности литератора? Посуровел, нахмурился… Глаза точно погасли. Анна торопливо пристраивает книгу на столе, рядом с елкой. Делает шаг к своему сыщику, кладет ладони ему на плечи, ловит взгляд. Через пару мгновений его лицо теплеет, а руки смыкаются на ее спине. «Я же люблю вас! Очень. Навсегда. Ну почему же вы все время боитесь, что мне… кто-то там может больше понравиться!». — Вы меня опять будете к Чехову ревновать? — с укором спрашивает Анна, — может быть, еще и к Пушкину? Оба одновременно смотрят на ковер, где уже не спит, а старательно вылизывает лапку котенок. Не выдержав, Анна опять тихонько фыркает. Штольман, покаянно вздохнув, притягивает ее поближе. Целует в висок. — К Пушкину — точно не буду, — обещает он. — Антону Павловичу, судя по всему, в наш город лучше не приезжать… — задумчиво констатирует Анна. Впрочем, в Затонск сейчас, наверное, никому лучше не приезжать. Что-то здесь очень странное и страшное происходит. А они с Яковом точно на страже стоят. Только никто об этом не знает. Наоборот, их самих подозревают Бог знает в чем! И объяснить ничего нельзя. Как и пять лет назад, в том черном декабре, когда рождественские украшения казались ей кладбищенскими цветами. — Давай сядем, — просит вдруг Аня напряженным шепотом, — пожалуйста… Обеспокоенный, он обнимает ее за плечи и подводит к дивану. Они устраиваются рядом. Аня опускает голову ему на плечо, и неожиданно сильно стискивает его руку. — Что? — тихо спрашивает он. — Я хочу… забыть то Рождество, — словно преодолевая боль в горле, произносит Анна, — когда ты… исчез. Я вот так же сидела, и елка была, но я ее даже не видела, и было так холодно… холодно… И я ничего не чувствовала… — Аня… Штольман сжимает ее руку в ответ. Очень осторожно гладит плечо, с трудом преодолевая желание просто схватить в охапку. Несколько прядей, выпавших еще раньше из прически, щекочут тыльную сторону ладони. — Теперь я запомню этот праздник, — в окрепшем голосе слышится убежденность, — он тоже немного грустный, но… все-таки хороший. А главное — ты здесь. Штольман то Рождество почти не помнил. А то, что помнил, рад был бы забыть. Тоже холод, боль и лютое одиночество. Понимание, что, проиграв, ты уже никому не нужен и не интересен. С одной стороны, он всегда это знал. С другой — подтверждение оного факта все равно резало по живому. — Прости, я опять о себе, — говорит Анна, поднимая серьезный, наполненный тревогой взгляд, — тебе пришлось гораздо хуже… Нет, не был он один. Даже там, за каменными стенами Петропавловской крепости. В этом мире существует человек, которому он, Яков Штольман, почему-то всегда очень нужен. В любом звании и качестве. Никому из них не было лучше. Оба умирали в разлуке, готовые к любым силам обратиться, чтобы разрушить окружавшую глухоту. Разорвать неизвестность, докричаться, дотянуться… Оба не поняли вовремя, что надеяться можно только на самих себя. — Мяяя! — решительно вмешивается в беседу Пушкин. Он сидит рядом, на полу, подняв голову, и требовательно смотрит на странных людей, которые вдруг совсем перестали обращать на него внимание. Рыжая шерсть окружает мордочку почти идеальным кругом, делая котенка похожим на оживший одуванчик. Анна смеется, и начинает перебирать пальцами по обивке дивана. — Иди сюда! Однако с прыгучестью у Пушкина пока еще неважно. Он внимательно следит за подманивающей его рукой, и даже пытается напружиниться… Но до взятия высоты дело не так и не доходит. Смущаться по этому поводу Пушкин, правда, не собирается. Снова садится, вытягивает лапку, и начинает когтить подол серой юбки, повторяя неизменное «Мяя!». Анна быстро наклоняется, подхватывает пушистый подарок и усаживает к себе. Котенок топчется, вертится на месте, и наконец, находит самое удобное положение. Причем, спина и лапы лежат на коленях Анны, а голова — на ноге Штольмана. Вскоре раздается громкое, удовлетворенное мурчание. Кто-то сегодня счастлив безоговорочно и полностью. Впрочем, разве им с Анной сейчас, — именно сейчас, плохо? Все-таки нашлась возможность провести Рождество вдвоем. Втроем, точнее. Но третий их совершенно не осуждает, не мешает, и при этом — очень рад находиться в их компании, где чувствует себя главным. И подобный взгляд на ситуацию не раздражает совершенно. Можно в две руки наглаживать рыжее меховое создание, все время встречаясь пальцами, — слишком уж оно пока маленькое. Анна ласково и шаловливо улыбается, глядя то на Пушкина, то на сыщика. Что-то шепчет — не разобрать. Ладно, даже если и над ним подшучивает сама с собой — пусть. Она сегодня совсем, как девочка. «Почти как во сне… Ведь это Яков его спас, значит и Пушкин — почти Штольман. Мои Штольманы…» Вот и как тут не улыбнуться? — А чай у нас совсем остыл, Анна Викторовна, — напоминает Штольман, кивая в сторону позабытой на столе посуды. — Я новый сделаю, — откликается она, снова устраиваясь у него на плече, — Пушкина тревожить не хочется. Котенок, словно желая укрепить ее в этом мнении переворачивается кверху пузом, и вытягивается, окончательно занимая колени обоих спасителей. Вибрирующие рулады набирают громкость. «Эдак ты Марию Тимофеевну разбудишь — мысленно хмыкает Штольман, не прекращая, впрочем, чесать пальцем шею тезки великого поэта, — и услышим мы о себе много интересного…» … Мария Тимофеевна стояла возле приоткрытой двери, и переживала острое ощущение «Это уже было!». Поздняя ночь, гостиная, Аня. А рядом с ней — Штольман! Да еще, Господи Боже — с котом! «Да им тут как будто медом намазано!» — мелькает гневная мысль, касающаяся не то сыщика, не то зверя. Вот всегда Аннушке нравилось тащить домой неизвестно кого. Приблудного. Несчастного и одинокого. И чем это закончилось? Но рассердиться как следует не получалось. Если в прошлый раз Аня стояла, вцепившись в своего Штольмана, точно боясь рухнуть в бездну, черная от неведомой боли, то теперь картина была совершенно иной. Спокойная, расслабленная, дочь сидела в обнимку с сыщиком, положив голову ему на плечо, и безмятежно улыбалась. Штольман как-то очень осторожно, словно боясь дышать, касался губами ее растрепавшихся волос. Руки обоих согласно гладили тощего котенка, возлежавшего у них на коленях. «Вся одежда будет в шерсти и зацепках, — озабоченно подумала Мария Тимофеевна, — ну вот как он потом обратно пойдет — в таком виде? А если на службу срочно вызовут?». Осознав, что беспокоится о негодяе Штольмане, она вспыхнула, и досадливо прикусила губу. Вот зачем сыщик опять явился? И кота наверняка, именно он принес! Не было ничего такого в доме, когда Мария Тимофеевна спать уходила! Аннушка оставалась в комнате одна. Одна. Вроде и хорошо отметили они праздник, но дочь была печальна. Уверила мать, что посидит еще немного, задует свечи, и тоже отправится отдыхать. А на самом деле, видно, надеялась, что постучит в дом ее долгожданный гость. И не ошиблась. Мария Тимофеевна смахнула набежавшую слезу. Ох, как бы ей хотелось, чтобы кто-то еще возник на пороге дома, выйдя из морозной ночи. Витя всегда решительно распахивал дверь, и торопился ее закрыть за собой, зная, что измученная ожиданием Маша сразу бросится ему навстречу. Любая отлучка любимого мужа болезненно колола сердце, растравляла подозрения, щедро посеянные Липой. Но как же сладко было каждый раз убеждаться, что все хорошо, что он вернулся! Она целовала и упрекала вперемешку, уже понимая, что снова надумала себе какие-то глупости, но остановиться не могла. Может быть, всем этим настоящую измену и накликала? Не зря ведь говорят: что зовешь, то и появится? Или, наоборот, не были и тогда ее подозрения пустыми? А если придет? Если все-таки вернется? «Витенька… — она судорожно вздыхает, обхватив себя руками, — не могу я больше! Не может это правдой быть, не верю! Только не со мной… Не с нами… вот так!» Дочь в гостиной заливисто засмеялась. Оказывается, котенок соскочил на пол, и теперь радостно гонял упавшую со стола конфету в шуршащем фантике. Сыщик усмехается, искоса поглядывая на веселящуюся Аннушку. Она сейчас и правда, такая… счастливая! «Да Бог с ним, с котом, — устало прислоняется к дверному косяку Мария Тимофеевна, — пусть живет. Главное, во двор приучить ходить. Только вот холодно еще, а он маленький. Худой… Кто же тебя, такого выбросил-то, на мороз? Как рука поднялась…» Аннушка тем временем начинает хлопотать у стола, явно собираясь приготовить свежий чай. Мария Тимофеевна торопливо отступает, не желая обнаруживать свое присутствие. Поднимается к себе наверх. Из дочери хозяйка, конечно, так себе, но уж сыщика своего угостить сумеет. И он не обидится, даже если и сервирует что не так. Обижаться ему еще! Пусть радуется, что… А ведь и радуется — не меньше кота! Пригрелся, чуть сам не мурлычет! Вот уж точно — ну что значит приблудившийся котенок, в сравнении с женатым избранником ее любимой девочки? Но Аннушка нынче словно помолодела, расцвела… Мария Тимофеевна медленно опускается на постель. И уткнувшись в подушку, тихо плачет. Не понимая сама, от страха за дочь, или все же — от радости за нее же? __________________________ Продолжение следует.