Другая ночь

Спасибо за медицинские консультации Sowyatschokу

«— Вы бездомный? — Я — ученый. — Ладно, пусть. Но вы не лжец? В нашем царстве обреченном Каждый — лгун или подлец…» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень». Первый разговор Ученого и Принцессы»)

. К моменту прихода доктора Милца, за которым срочно послали дежурного городового, Виктор Иванович был уже устроен в гостевой комнате. Мария Тимофеевна находилась здесь же. Произошедшее явно лишило ее сил. Она сидела рядом с постелью, не сводя с мужа глаз, то и дело вытирая набегавшие слезы. Командование на себя взяла Анна. Уложив отца, она велела Домне принести нитроглицерин*. И настойку пустырника. Характер горничной в данном случае сослужил хорошую службу. Женщина не впала в истерику, не пыталась выяснить подробности громыхавшего на весь дом скандала. Вручив лекарство барышне, она самостоятельно накапала успокоительное для Марии Тимофеевны. Штольман стоял около двери. Доставив Виктора Ивановича в комнату, далее он старался перед глазами последнего не маячить. Незачем еще сильнее раздражать больного человека, который, наверняка, и так жаждет отомстить обидчику дочери. Будучи абсолютно прав в подобном стремлении. На чем Тень могла подловить адвоката Миронова? Каким образом вляпался в эту… потустороннюю сделку с темной сущностью? — Машенька… — чуть слышно прошептал Виктор Иванович, отыскивая взглядом жену, — прости… Я хотел защитить вас… А получилось… Мария Тимофеевна судорожно всхлипнула. Анна решительно выложила на ладонь две пилюли, и поднесла к губам отца. — Папа, не надо сейчас об этом, — шепнула она, — все потом. Когда ты поправишься. Кажется, Миронов собирался возразить ей, но не успел. — Совершенно справедливое замечание, — раздался голос Александра Францевича, — ну-с, Анна Викторовна, рассказывайте, что тут произошло… Посвящать доктора во все подробности, разумеется, не стали. Учитывая, насколько богата событиями была жизнь Мироновых в течении последних месяцев, сердечный приступ вовсе не выглядел неожиданным. Странным могло показаться то, что его не случилось ранее. Вот именно. Штольман сжал зубы. Идиот. Ведь сколько раз он отмечал про себя странности в поведении Виктора Ивановича. Причем такие, которые невозможно списать на обычные жизненные изменения. Увлечение пустой и глупой девицей, откровенная ненависть к семье, постоянный уход от ответственности. И при всем этом — никаких сердечных болей, ни в прямом, ни в переносном смысле. Адвокат Миронов превратился в другого человека. Как и сам Штольман. Анна. Антон Андреевич… Как можно было не заметить этой закономерности, и не заподозрить очередную Тень? — Ну что ж, Анна Викторовна, вы все сделали верно, — подвел между тем итоги доктор Милц, — нитроглицерин теперь далеко не убирайте. Больному — полный покой, и никаких волнений. Виктор Иванович ведь… останется здесь? — Разумеется, — безапелляционно откликнулась Мария Тимофеевна. — Замечательно, — невозмутимо кивнул доктор, — вы прекрасно знаете, что делать. Как и Анна Викторовна. Между тем, под действием лекарства, на лицо Миронова медленно возвращались краски. Тяжелое дыхание стало несколько ровнее и спокойнее. Виктора Ивановича явно клонило в сон, хотя он упрямо пытался бороться с этим. — Маша… Пересев на край постели, Мария Тимофеевна взяла супруга за руку. *** Штольман сам проводил Александра Францевича до дверей, после чего поспешил обратно. Ему навстречу из комнаты, где лежал отец, вышла Анна. И замерла, уставшая и потерянная. — Все-таки математики тогда были правы, — бесцветным голосом произнесла она, глядя куда-то в стену, — я — ошибка… — Глупости, — попытался прервать ее Штольман, но Анна словно и не услышала. — Вернее — прореха в Мироздании. И через меня из астрала идет все это… странное, темное. Страшное! И вредит моим близким и друзьям. Моим, понимаете? Анна перевела на него обреченный взгляд. — Папа. Антон Андреевич… — она сглотнула, — вы. Может быть, вы и в тюрьму не попали бы, если бы не я! Тонкие руки стиснуты на груди — точно в попытке закрыть кровоточащую рану. Нельзя дать ей снова уйти в подобные мысли. Чтобы там не ползло из этого проклятого астрала, Анна чувствовать себя виноватой не должна. Шагнув ближе, Штольман осторожно взял ее за плечи. Развернул к себе, вглядываясь в бледное лицо. Совсем недавно перед ним была женщина — врач, знающая и бесстрашная. А теперь, когда опасность миновала, вернулась измученная и неуверенная в себе девушка, напуганная жестокими речами отца Федора. Нет уж, в этот раз Штольман отыщет нужные слова. — Аня, ваша теория не подтверждается фактами, — серьезно ответил он. — Но… — Никакая Тень не поразила Марию Тимофеевну, верно? Синие глаза слегка посветлели. Анна медленно кивнула. — Дальше. Доктор Милц вам ведь тоже далеко не чужой? Но разве можно заподозрить, что им владеет Двойник? — Нет, — покачала головой Анна, — Александр Францевич такой же, как прежде. И мама… Она изменилась, но не так, как мы… Не стала своей противоположностью. — Вот видите, — Штольман даже смог улыбнуться, — а вы возводите на себя напрасные обвинения. Вот возьму и привлеку … за клевету. Не Бог весть, какая удачная получилась шутка. Зато Анины губы дрогнули, и она нервно рассмеялась. Расцепила судорожно сведенные пальцы, и уже через секунду они гладили отвороты его сюртука. Анна же подняла голову, и вдруг нахмурилась. — Что это? — спросила она, легко коснувшись правой скулы Штольмана, по которой пролег неглубокий порез с полоской запекшейся крови. — Ерунда, — он досадливо поморщился, — осколком зеркала зацепило. — Обработать надо, — тихо сказала Анна, и потянувшись вверх, коснулась губами его боевого ранения. Штольман в ответ сомкнул ладони на ее спине. Дальнейшим медицинским манипуляциям помешал звук отворившейся двери. Анна повернула голову на шум, но отстраниться даже не подумала. Мария Тимофеевна закрыла дверь спальни. Подошла к ним и глядя прямо на дочь, спросила: — Что происходит, Аннушка? Этот, так похожий на отца… Он… Оно — откуда? Ты помогла его прогнать! Ты знаешь. Скажи! Несмотря на объятия Якова, Анне стало холодно. И мучительно стыдно — как всегда, когда необходимо было говорить о Тенях. Почему так? Ведь и она сама, и прочие жертвы обращались этим созданиям, надеясь помочь другим людям. Не о богатстве просили, не о славе или мести. Чего же стыдиться? Но все равно, язык прилипал к небу, и горло пересыхало. — Мама… я… Штольман, почувствовав, как она напрягалась, пришел на помощь. — Мария Тимофеевна, это очень сложный и долгий разговор. — Ничего, — госпожа Миронова отступать не собиралась, — Виктор Ивановичу лучше. Он спит сейчас, и пока с ним побудет Домна. А я имею право знать, что происходило с моим мужем! — Конечно мама, — тихо произнесла Анна, — я постараюсь объяснить. Вернее, мы постараемся. *** Господи ты Боже мой! Бедная, бедная Анечка! Одинокая, обиженная, отчаявшаяся! И почему она не поехала с ней сама в Петербург! Уж нашла бы, что сказать той бумажной душонке, которая вздумала дочери глаза колоть вопросом «А кем вам приходится господин Штольман?». И Яков Платонович… Казалось бы — взрослый опытный человек, да и работа его к фантазиям не располагает. До чего же его там, в застенках-то довели, что он — и с Тенью заговорил? Как же стосковался по Аннушке… А Витенька! «Я хотел вас защитить». Конечно, он всегда только о них с дочкой и думал. Это она, дура ревнивая, Липой подученная, вечно что-то подозревала, да скандалы устраивала. И ведь знала же, знала в глубине души, что нет у мужа никого, и быть не может! Но так сладко было утешения его слушать, в крепких объятиях замирать, слышать о себе — Амазонка, мол. Вот и считал Витя, что она ему вроде дочери старшей, и боялся за нее так же, не верил, что и Маша помощницей может быть. Оберегал… И вот! А с другой стороны — ну что же они все, как дети! Разве можно это — с тьмой разговаривать, о помощи просить? Разве придёт оттуда что-то хорошее? Все равно, что черту душу запродать — легко не отделаешься. Любила строгая бабка такими историями пугать — Маша на всю жизнь их запомнила. Может, потому и шарахалась от всего запредельного, непонятного. Лучше и не лезть туда, ее дела — земные, насущные. В них-то она точно знает, как правильно, чтоб не осудили и не осмеяли. Муж любимый, доченька хорошая. Дом — полная чаша, все в порядке, как у людей. Без транжирства, но чтобы и не стыдно было. Ну и куда пришла ты со своим порядком, глупая? Дочку за старого негодяя чуть собственными руками не выпихнула. Не жалела, не слушала! Странно ли, что Аннушка с Тенью о боли своей заговорила, а не с матерью? А ты и подмену не заметила, даже радовалась, что Аня о видениях забыла, пусть и стала такой… неласковой … Считала, что, взрослеет девочка. И Витя что-то выдумал, пока они в Париже были, наверное. И не писал ничего, не делился тревогами. Думал, верно, ей и своих хватает. Вот и обратился… к Тени. Слезы наполнили глаза, побежали неостановимо по щекам, капая на платье. Неловко вроде бы, да уж Аннушка много раз ее плачущей видела. Да и Яков Платонович… — Мамочка! Анна быстро подошла к ней, обняла за плечи. Мария Тимофеевна торопливо погладила руку дочери. Вздохнула, стараясь успокоиться. — Ничего, ничего, Аннушка, — заговорила она, — я все теперь понимаю. Что же ты раньше не сказала? Хотя, я может быть и не поверила бы… Мокрый туман, застилавший глаза, понемногу пропал. Мария Тимофеевна увидела Якова Платоновича, который поднялся с кресла, и стоял, глядя в сторону, теребя левый манжет. Какое счастье, Господи, что не Штольман так обидел ее девочку! Все эти свидания, о которых говорили летом в городе, поцелуи, лицемерное сватовство… Ну конечно! Многое можно было сыщику предъявить еще пять лет назад. Но никогда бы он не позволил себе так растоптать доверие Аннушки. Умер бы, но не причинил ей вреда. — Вы простите меня, Яков Платонович, — с удивлением слышит Мария Тимофеевна собственный голос, — я же Бог весть что о вас думала… Штольман вздрагивает. Смотрит непонимающе. Качает головой. — И вы были совершенно правы, Мария Тимофеевна, — угрюмо отвечает он, — вам извиняться не за что. Да он же сам себя простить не может. Как и Аня. А теперь Витенька. Но возразить Мария Тимофеевна не успевает. В дверь библиотеки стучат. Появляется запыхавшаяся Домна. — Барышня, — говорит она, — проснулся барин… Вас просит. *** Она не помнила, как добежала до гостевой комнаты, успев вообразить при этом все самое страшное. Однако отец спокойно лежал на спине, и даже дыхание уже не казалось таким тяжелым. Глаза были закрыты. Но когда Анна присела рядом, его веки чуть дрогнули. — Аня, — прошептал он, — дочь… — Я здесь, папа, — как можно ласковее ответила она, — что ты? — Я… хотел сказать тебе, — продолжает отец, — тогда, помнишь… Ты сказала … ему… Он замолчал, точно собираясь с силами. Облизнул губы. — Да? — наклонилась к нему Анна. — «Не смейте … так… разговаривать … с мамой» — Да, — горестно уронила она. — Так вот, — отец посмотрел ей в глаза — прямо и твердо, — ты — молодец, Аннушка. ______________________________ * Нитроглицерин был открыт в 1847 году и к 1890-м активно использовался как гипотензивное и обезболивающее средство при сердечном приступе. Продолжение следует.