Другая ночь

Спасибо Круэлле за поддержку.

«Так не теряйте головы От страха и от боли, От счастья, от дурной молвы И от любви — тем более…» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень». Песня Юлии Джули «Жила на свете стрекоза…»).

Вечер плавно перетекал в ночь, когда Антон Коробейников и Валя Крушинникова подошли к дому, где жила девушка. Казалось, что долгое неловкое прощание неизбежно, — если бы не громкие крики с соседней улицы, и зарево, мечущееся над крышами. — Пожар! — Антон торопливо пожал Валину руку, — простите, я должен… — Я тоже должна, — заявила девушка, — там может понадобиться помощь. Опыт общения с Анной Викторовной подсказывал, что спорить бесполезно. Поэтому к полыхавшему сараю, в котором, как выяснилось, располагалась фотографическая лаборатория, сыщик и сестра милосердия прибежали вместе. Несмотря на поздний час, на месте уже собралась порядочная толпа. Подойти ближе — туда, где орудовали пожарные, зевак не пускали городовые. Впрочем, желающих лезть в огонь почти не наблюдалось. Только один мужчина, худой, невысокий, в криво надетой шляпе, умоляюще твердил: — Прошу вас, пропустите! Я — фотограф, Тимофеев! Там же снимки… Очень ценные снимки… Моя работа! Пожалуйста! Но вскоре замолчал, в полном отчаянии глядя на пламя, которое пожирало стены. Спасти из лаборатории хоть что-нибудь было совершенно невозможно. Осознав это, фотограф бросился в дом, который располагался чуть поодаль, и огнем затронут не был. А вернулся он, еще более взволнованный и бледный, как раз в тот момент, когда мимо пронесли тщательно прикрытое тело, найденное в догорающем сарае. — Это… это… — забормотал Тимофеев, — моя жена? Да? Ее нет дома… Неужели это она? Антон крепко взял его за руку, и отвел в сторону, стараясь встать так, чтобы загородить от несчастного носилки с трупом. — Не будем делать поспешных выводов, — сказал он, — сейчас никак нельзя провести опознание. — Тело слишком сильно обгорело, — тихо подтвердила Валя, с сочувствием глядя на фотографа, — нужно дождаться медицинского заключения. Тимофеев ссутулился и прикрыл рукой глаза. — Возможно, это кто-то из прислуги, — предположил Антон. — Нет, — сдавленно произнес фотограф, — этого не может быть. Мы не держали прислугу, это … пережитки прошлого. Леночка в доме была одна… Он сглотнул, безнадежно глядя куда-то в сторону. — А где вы сами были? — строго спросил Антон, пытаясь вывести мужчину из оцепенения. Тот снова оглянулся, отыскивая глазами тело, шумно вздохнул и зажмурился, точно от сильной боли. Заговорил быстро и монотонно, боясь разрыдаться: — Я был в ресторане, встречался с нашими московскими друзьями, Лена тоже должна была пойти… Но она плохо себя почувствовала, у нее разболелась голова… И замолчал, не в силах продолжать, явно потрясенный тем, что его супруга приняла мучительную смерть в тот миг, когда он сам, спокойный и довольный, сидел за изящно сервированным столиком. Антон понимающе кивнул. — Мда… — кашлянул он, так как едкий дым от пожарища расползался все дальше в морозном воздухе, — что же вашей жене могло понадобиться в сарае? — Там наша лаборатория… была, — тихо пояснил фотограф, опять оборачиваясь в сторону страшной находки, — Лена часто помогала мне проявлять снимки… Да и печатать. — Пожарные установили, что возгорание произошло именно внутри, — сказал Антон, — пламя распространилось мгновенно. Там, вероятно, хранились какие-то химические реактивы? — Да… — безучастно подтвердил фотограф, — если огонь … перебросился на них… Они могли взорваться. — Ваше благородие, — к Антону подошел городовой, — вот, взгляните — замок от сарая. Дверь выгорела, а этот-то железный. Коробейников внимательно осмотрел улику, и нахмурился. — Получается, что дверь была не заперта, — констатировал сыщик, — почему же ваша жена не выскочила? Тимофеев молча качнул головой. — Задохнулась может быть, — предположил городовой, — не успела… — Ваше благородие! — позвал из развалин пожарный, склонившись на какими-то обугленными досками. — Что там? — шагнул к нему Антон. Валя осталась на месте, и попыталась удержать фотографа. Но тот, как сомнамбула, упрямо двинулся к остаткам лаборатории. Когда доски, на которые указывал пожарный, были подняты, под ними обнаружился еще один труп… *** — И как отреагировал Тимофеев на второе тело? — спросил Штольман. — Точно получил еще один удар. И я бы сказал, куда более сильный, нежели смерть жены, — ответил Коробейников, — побледнел, хотя до того казалось, что больше и некуда, губы затряслись, заикаться начал. Твердил, что ничего не понимает, и мол, некому было к Леночке приходить. Они в Затонск месяц назад переехали, ни с кем тесно пока не сошлись — чтобы визиты наносить в неурочное время. — Видимо, такой визит был — как раз для неурочного времени, — сделал вывод Штольман. — Верно, — вздохнул Антон Андреевич, — ко мне потом старуха-соседка подошла. Ну и рассказала, что да, приходил к Елене Тимофеевой мужчина, да не в первый раз. Только, говорит, муж из дома, — так этот к ней в сарайку — шмыг! И в тот вечер он был. Но являлся всегда в темноте, так что лица соседка не видела. Опознать не сможет, если что. Хотя, тела так обгорели, что и опознавать нечего. — Посмотрим, что Александр Францевич скажет, — не согласился следователь, — возможно, у него уже есть результаты. — Сомневаюсь, — огорошил Штольмана Коробейников, — Валя… Валентина Сергеевна говорит, что доктор Мезенцев заболел. Анна Викторовна — ну, вы знаете. Один Александр Францевич остался из врачей. Так что, неизвестно, когда он сможет сделать вскрытие. — Вот сейчас я это и выясню, — объявил Штольман. *** В больнице и правда наблюдались суматоха и столпотворение. Казалось, что из строя вышел тщательно отлаженный механизм, и все его шестеренки ныне проворачиваются впустую. Пациенты ворчали и роптали, требуя внимания и помощи, но длинная очередь на прием никак не уменьшалась. Снующие туда-сюда сестры и санитарки пытались навести порядок, самоотверженно, но почти бесплодно. Из палаты вышел хмурый Милц, и Штольман тут же устремился к нему. — Добрый день, Александр Францевич. Скажите… — Ничем пока помочь не могу, Яков Платонович, — прервал его доктор, — видите, что творится? А я сегодня один за всех! Сергей Петрович болен, Анна Викторовна… — Я здесь, — прозвучал сбоку знакомый голос. Врач и сыщик обернулись. Анна стояла рядом, запыхавшаяся, но решительная. Чуть поодаль маячил охранявший ее сегодня рыжий городовой. Реакция мужчин последовала незамедлительно: — Очень хорошо, что вы пришли! — Зачем вы пришли, Анна Викторовна?! — Я вернулась на службу, — подчеркнуто спокойно ответила она, — со мной все в порядке, значит, мое место — в больнице. Особенно, если не хватает рук. — Садитесь на прием, Анна Викторовна, — отдал распоряжение Милц, — я же закончу обход, и смогу заняться вскрытием. Тогда к вечеру, Яков Платонович, у вас будут результаты. … Ну вот, рассердился! Лицо закаменело, только желваки играют на щеках. Неужели он не понимает, что не может она прятаться дома, когда нужно помочь? Вот, у полиции новое расследование, а вскрытие сделать некому. Разве это правильно? Быстро кивнув, Александр Францевич исчезает в ближайшей палате. Анна подходит к Штольману, и осторожно касается его руки. — Все будет в порядке, правда, — убеждает она, — вот и охрана со мной. — Недавно вы ушли из дома через черный ход, — резко напоминает сыщик, не замечая, что с силой стискивает ее пальцы, — и вам никто не помешал! Она вздрагивает, чувствуя какую-то детскую беспомощную обиду. Но тут же напоминает себе, что Яков, как всегда, просто очень-очень боится за нее. И пытается защитить. А ведь сам вышел на работу почти сразу, как только его из больницы после ранения выписали! И рекомендаций Анны не послушался. Врачебных, между прочим. — В приемной нет черного хода, — тихо отвечает она, — а городовой может стоять прямо у двери. И я никуда не денусь, честное слово. Но вы же сами видите, что творится! Я не могу бросить коллег. Яков вздыхает — с явным недовольством. — А как же Виктор Иванович? — он пытается зайти с другой стороны. Но за отца Анна сейчас почти спокойна. — Папе гораздо лучше. Мама с ним. Для него это сейчас самое главное. Она смотрит Штольману прямо в глаза, стараясь высказать и понимание, и нежность. И свою уверенность в том, что все будет в порядке. Нельзя сказать, что ей удается полностью рассеять хмарь. Но все-таки взгляд сыщика несколько теплеет. Анна легко читает там любовь. И неистребимую тревогу. *** Хорошо, что она все-таки вышла на работу, и никакой рекомендованный «домашний арест» ее не остановил! Поток пациентов казался бесконечным. Через три часа голова уже гудела, а в глазах начало рябить. И вот как бы справился сегодня в одиночку доктор Милц? Анна выписала рецепт простуженному дворнику, а когда он скрылся за дверью, зажмурилась, и устало потерла лоб. Однако, услышав, что в кабинет вошел новый посетитель, тут же спросила: — На что жалуетесь? — На то, что женщина, которую я люблю, совершает ужасную ошибку. Но не слушает меня, и не позволяет себя спасти, — раздался голос — проникновенный и печальный. О Господи, нет! — Андрей Петрович… — строго произнесла Анна, открывая глаза. Он смотрел на нее с жалостью, трагически заломив брови, словно на безнадежно больную. — Анна Викторовна, — Клюев вынул что-то из внутреннего кармана сюртука, и приблизился к столу, — я понимаю — вы боитесь. Вы уже пытались бежать, и вам это не удалось. Но я … Я готов вам помочь. Защитить от слухов и сплетен, а главное — дать свое имя. Мы уедем отсюда — куда захотите! Вы говорили об Индии — я подарю ее вам. Взгляните! На его ладони лежало кольцо с темно-красным камнем. — Это цейлонский рубин. Я давно мечтал увидеть его на вашей руке. — Нет! Анна быстро встает, чтобы Клюев более не нависал над ней. Делает шаг назад, пряча за спину ладони. Как можно спокойнее и тверже произносит: — Я не нуждаюсь в спасении, Андрей Петрович. То, что говорят о моем якобы венчании — глупое недоразумение. У меня есть один муж — господин Штольман. И я не собираюсь от него бежать. Кто бы и что не думал по этому поводу! Все-таки сорвалась. Но как, как еще докричаться до этого человека, как прекратить это настойчивое, пугающее покровительство? И снова он не желает ей верить. На красивом лице — выражение самого искреннего сострадания. — Чем он так запугал вас? Как сумел поработить вашу гордость? Опомнитесь, Анна Викторовна! Я обещал более не беспокоить вас, но это выше моих сил. Вы губите себя, приговаривая к боли и унижению… — Не смейте! Я не позволю оскорблять его! Наверное, только то, что она крепко сцепила пальцы за спиной, помогло удержаться от пощечины. Но гневный взгляд и без того оказался достаточно красноречивым. Клюев отступает. На губах — горькая улыбка. — Опять… Да, опять, женщина готова страдать и мучиться, и любить виновника своих мучений. А тот, кто любит преданно и честно, ей скучен. Но я буду ждать, Анна Викторовна. Когда вы решитесь — просто скажите. И я выполню обещание. Он уходит. Анна снова садится за стол, дрожащими пальцами машинально перебирает бумаги с записями. Не зря, ох не зря, был ей послан недавний сон. Как хорошо, что наяву она сумела отказать настойчивому поклоннику. Взгляд цепляется за посторонний предмет. Анна резко одергивает руку. Клюев все-таки оставил это проклятое кольцо с рубином! Она смотрит на алые всполохи, и чувствует отвращение и страх — как при виде ядовитого насекомого. Выдвигает ящик стола, и смахивает в него непрошенное украшение. Не догонять же Клюева, пробиваясь через толпу пациентов. Придется встретиться с ним еще раз, и отдать кольцо. А сейчас… Анна глубоко вздыхает. Массирует виски, хлопает себя по щекам. Подходит к дверям, и зовет — доброжелательно и спокойно: — Следующий. ____________________________ Продолжение следует.