Другая ночь

«Что ждёт в чужом краю, никто сказать на может, Мы этот городок оставим за спиной, Но это нас с тобой сегодня не тревожит- Ведь мы теперь вдвоём, ведь ты теперь со мной!» (Из сценария мюзикла «Тень». Финальная песня Ученого и Аннунциаты. Автор сценария и песен - Ирина Югансон)

Самая необыкновенная женщина дышала тихо и спокойно, касаясь щекой его плеча. Уже засыпая, она снова придвинулась ближе к нему, обхватила руками. Он почувствовал, как шевельнулись губы, и не столько услышал, сколько угадал: «Не уходи…». Его же пальцы опять запутались в ее струящихся мягких волосах, теребя, перебирая, поглаживая. Над городом шла глухая и слепая ночь, загасившая огни, спрятавшая дороги. Но она оказалась бессильна перед двумя людьми в маленьком номере провинциальной гостиницы. Этим вечером не было ни отчаяния, ни страха, ни лихорадочной спешки. Или опасность и нарушение запрета сделались уже настолько привычными, что перестали что-то значить? Однако, комната его номера, куда они вошли, не особо-то и прячась, приняла их не как беглецов или преступников, ворующих кусочек счастья, а истинных мужа и жену. Осторожно и ласково Анна гладила его лицо, повторяя излом брови, контур губ. Под его пальцами послушно распустился тяжелый узел ее волос, а высокий воротничок по линии пуговиц распался надвое, открывая шею и плечи. Штольман склонился к ней, целуя любимый непослушный локон, висок, щеку. Анна смотрела, не опуская ресниц, и синева ее глаз разгоралась все ярче. Он коротко выдохнул и приник к теплым губам… Сегодня оба были неторопливы и нежны. Но, оказывается, и это не смогло до конца излечить и успокоить ужас давнишней внезапной потери. И Аня, как заклинание, прошептала – «Не уходи…». И ему самому захотелось прижать ее к себе еще крепче. Чтобы никто не сумел опять разделить их. «Я однажды жаловалась Элис…» Странно было слышать это, и запоздало осознать одиночество Анны даже в те, куда более счастливые времена. Любимая балованная дочка, открытая и светлая… Но оказалось, что о своей душевной боли ей тоже не с кем было поговорить. И единственной слушательницей, которой доверилась Анна, стала несчастная Элис. Которая слушала, не осуждая и не воспитывая. Слишком он берег Анну от себя самого, - и при этом оставлял наедине с ее собственной растерянностью и тоской. Практически подписав себе приговор, он еще долго верил, что она сможет жить без него. И даже будет счастливее. Понадобилось пугающее явление полубезумной Анны в одежде нищенки, и ее же приход поутру – спокойной, нездешней и просветленной. Именно тогда она сказала, улыбаясь, просто и искренне – «Мне больше некуда пойти, кроме полицейского участка». А потом была их первая ночь, и тоже в гостинице, ночь, когда угроза таилась повсюду. И доверять можно было только Анне. И она доверилась ему целиком, не прося ни клятв, ни обещаний. Все банальные слова заменила одна единственная, с таким трудом давшаяся ему фраза, из которой мало что понял бы посторонний – «Нам нужно быть вместе…» И вот, спустя пять лет, все почти повторилось. Его попытки защищать ее, оставаясь на расстоянии, и ее искреннее признание – «Я не могу больше пропадать тут одна». И понимание, что так оно и есть, что слишком крепко они связаны. Слишком нуждаются друг в друге. Все попытки соблюдать правила убивают вернее ножа, или пули. Он добьется развода с Нежинской, чего бы это ни стоило. Но когда это будет? Чья-то выгода заставляет чиновников цепляться к каждой букве закона, тянуть, отказывать, пользоваться малейшей лазейкой. Чтобы пробиться сквозь эту паутину лжи и передергивания, нужно атаковать постоянно, день за днем, месяц за месяцем. Но дело Крутина такой возможности не дает. Был ли гипнотизер причастен к мошенничеству вокруг наследства Елены Тимофеевой? Сомнительно. Гибель что жены, что любовницы фотографа оказалась случайной, непредсказуемой. Или им обеим приказали упасть так, чтобы сломать шейные позвонки? Нет, глупо. Это все-таки не прыжок из окна. На роль загипнотизированного куда больше подходит Тимофеев, у которого любовь к жене превратилась в раздражение и неприязнь. Ему могли внушать желание избавиться от Елены. Но если учесть несбывшиеся надежды фотографа на то, что супруга переменит свои вкусы, эволюция его чувств выглядит вполне естественно. Однако, нужно будет допросить Тимофеева еще раз. Узнать, не обращался ли он к доктору, который лечит гипнозом. И все-таки, это дело, пусть циничное и грязное, плохо сочеталось с Крутиным. Слишком много допущений и случайностей, даже для любителя сложных и рискованных многоходовок. Но с другой стороны, для того, чтобы лишний раз показать пример предательства и измены, оно подходило хорошо. И даже подействовало, заставив Анну сомневаться в себе. Всерьез предположить, что ее дар может помешать семейному счастью. Хорошо, что она сказала ему об этом. Удалось ли переубедить? Хотелось бы верить, что да. Он счастлив просто тем, что Анна есть. Что же говорить о том желанном времени, когда Штольман получит свободу, и они целиком и полностью, раз и навсегда, будут вместе. Гипнотизер. Тени. Проклятый, невозможный брак, который тем не менее, был осуществлен. Унизить сыщика таким образом желали бы многие, но здесь требуется большая власть и влияние. И очень большая жажда мести, напрямую затрагивающая и Анну. Кто ненавидит их обоих? Нина? Но она сама куда больше похожа на пешку в этой игре. Она могла, конечно, надеяться прорваться в королевы – Нежинской свойственно было переоценивать свои силы. Кто-то из тех, кому она служила, и чьи планы были поломаны еще тогда, в 1889-м году? Князь Разумовский на роль кукловода подходил прекрасно. Но у него железное алиби – смерть. Если его дух заглядывает в этот мир, должно, получает огромное удовольствие от бесчестья своего врага. И от позора Анны, когда-то отвергнувшей возможность стать княгиней Разумовской. Интересно, что скажет настоящий Виктор Иванович, узнав все подробности брака Штольмана? Нет, какова будет его реакция как отца, сыщик представлял себе более чем хорошо. Но как юриста? Может быть, когда самая трудная часть разговора останется позади, вместе им удастся найти путь для решения этой задачи? Ради Анны, защитить которую иным способом просто невозможно. Потому что она не откажется от сомнительного счастья разделить судьбу сыщика. Который тоже вряд ли найдет силы запретить ей это. Аня завозилась рядом, что-то пробормотав сквозь сон. Волосы, слабо пахнущие летними травами, защекотали ему подбородок. Он осторожно отвел пушистую прядь, коснулся губами теплой макушки. Анна вдруг засмеялась тихо, подняла голову и распахнула глаза. … Ей снилась маленькая кухня, и чугунок на плите, в котором бурлит вода. Анна осторожно мешает варево, внимательно разглядывая кусок мяса в бульоне. Пора ли уже класть картошку? Наверное, да. Только вот сперва ее нужно почистить… Ножик слушается плохо, картофелины и вовсе ведут себя – хуже некуда. Так и норовят выпрыгнуть из пальцев, и ускакать в самый дальний угол. Время уходит, скоро проснется Яков, а она обещала ему горячий обед! Анна стискивает очередную картофелину, и слышит медленные шаги, замершие на пороге. У двери с непередаваемым выражением лица стоит Штольман. Она вздрагивает от неожиданности, и ножик чиркает прямо по пальцу: - Ай! У нее тут же вырывают и картофелину, и нож. Последний втыкается прямо в дверной косяк, а грозный мститель бинтует своим платком ее окровавленный палец. Молча. … А потом он чистит картошку сам. Анна же отправляет ее в бульон. Осторожно закладывает в чугунок душистую квашенную капусту, которая все время пытается соскользнуть с ложки слишком прытко, и обдать кухарку жгучими каплями кипятка. А ее любимый сыщик свирепо кромсает лук. И тоже попадает себе по пальцу…* Проснувшись, Анна чувствует тепло его рук. Поднимает голову, и видит, что Штольман смотрит на нее – внимательно и чуть удивленно. А потом слышит смех – свой собственный. - Аня? – спрашивает Яков, поправляя ей волосы. Вернее сказать, запутывая их окончательно! - Мне приснилось, - сообщает она, улыбаясь, - что мы с вами сварили щи! Мда, даже в ее видении его лицо не было таким… замысловатым. Впрочем, вот уже знакомо изгибается бровь, в глазах вспыхивают озорные огоньки, а губы кривит та самая, для нее одной предназначенная улыбка. - И как? – светским тоном интересуется Штольман. Она задумалась, припоминая окончание сна. Кажется, плоды трудов своих они поедали с большим аппетитом. - Пересолено, - вздохнув, сообщает Анна, - но нам все-таки понравилось! - Я даже не сомневаюсь, - уже совсем другим, низким хрипловаты голосом отвечает Яков. Притягивает к себе, зарывается губами в ее волосы, горячие ладони скользят по спине… Да уж, после кулинарных подвигов просто необходимо отдохнуть. Даже если совершались они пока что только во сне. *** - Витя, ты не спишь? Маша, войдя в комнату, видит в слабом свете свечи, что его глаза открыты. Он слабо улыбается и качает головой. Жена садится в кресло возле кровати, смотрит с тревогой. На ее колени тут же вспрыгивает котенок, и она машинально начинает его гладить. - У тебя болит что-то? – спрашивает Маша, - или дать воды? - Все в порядке, - пытается ее успокоить Виктор Иванович, и усмехнувшись, кивает на Пушкина, - раньше ты совсем не любила кошек… Маша глубоко вздыхает. Опускает глаза. Лицо ее принимает выражение сосредоточенное и серьезное. - Очень многое изменилось за это время, Витя, - говорит она, - очень. Ему становится холодно. Все это время ни слова не было сказано о его измене. Об оскорблениях, которыми он осыпал свою семью. Это была Тень? Но ведь именно он позволил ей захватить власть над собственным разумом и телом. Дышать снова становится трудно. Но Маша поднимает взгляд, в котором нет ни обвинения, ни обиды. Берет за руку так, точно хочет помочь ему перебраться через пропасть. - Но одно осталось прежним, - продолжает жена, и голос чуть вздрагивает от сдерживаемых чувств, - я люблю тебя. Он сжимает ее ладонь, будучи не в силах найти слова. - Машенька, - наконец срывается с губ, - прости… - Я… я ведь знаю, что произошло, Витенька, - торопливо говорит она, смахивая набежавшие слезы, - не в подробностях, но… Я же видела это… создание. И слышала. Ведь это он... нас бросил? Виктор Иванович прикрывает глаза. Хорошо, что Маша не отнимает руки – так легче верить. - Я был дураком, - признается он, - испугался приступа, думал о вас с Аней… И позвал его на помощь. Чтобы не умереть. Не оставить вас одних. А вышло… - Зачем? – печально вопрошает Маша, - ну зачем? Ну да, я всегда была такой слабой и не слишком умной… - Неправда! - Ах да, - она улыбается и качает головой, - амазонка… Воительница. А на самом деле – вьюнок у каменной стены. Но ведь это тоже неправда, Витенька! Я же взрослая, я жена и мать. Я тоже могу быть опорой, поддерживать, помогать. Решать и отвечать за то, что решила… Просто как-то так выходило, что ты все делал сам… Она замолчала, словно собираясь с силами. И выдохнула, наконец: - А я решила, что так спокойнее. И даже пробовать не стала. Пока… пока не пришлось. - Я вернулся, Маша, - говорит он. - А я ждала, - порывисто произносит она, - я так ждала, именно тебя ждала, потому что не верила. Все равно до конца не верила, что это… мог делать и говорить ты! Но я сама… Я словно выросла, Витя. Я разбила скорлупу… И обратно не смогу… туда, птенчиком. Да, верно. Не птенчик – птица. Взрослая, сильная. И такая же любящая. Именно ее крылья держат его сейчас. Они с Машей – вместе. Рядом. Они смогут преодолеть то, что случилось. - Я скучал по тебе, - шепчет он, - невозможно… одному… Виктор Иванович пытается приподняться, но сделать это с первого раза не выходит. А тут еще и Пушкин быстро соскакивает на постель, и предостерегающей бодает его в бок. Мария Тимофеевна сама наклоняется к мужу, чтобы поцеловать – крепко и бережно. _____________________________________ *См. драббл Atenae «С новым 1890-м!». Выложен на форме Перекресток миров. Продолжение следует.