Другая ночь

«Наклонись над глобусом, Убедись, дитя: Каждый главным образом Любит сам себя…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Люди»)

Пролетка медленно катила по улицам города сквозь утренний полумрак. Хорошо, что им удалось сегодня проснуться рано. Есть надежда, что свидетелей совместного возвращения сыщика и барышни к дому Мироновых будет немного. Лишний раз будить воображение сограждан не хотелось. — Яков Платонович, а что грозит Юре? — спросила Анна, — ассистенту Беляева? Если что, папа… наверняка согласится его защищать! И тут же добавляет опечаленно: — Только ему поправиться нужно… — Я думаю, адвокат не понадобиться, — коротко улыбнувшись, успокаивает ее Штольман, — вряд ли господин Ирисов будет предъявлять претензии по поводу пропавшей фотокамеры. Ему и так есть, о чем побеспокоиться. Так что, посидит парень пару суток у нас, а потом отправим его обратно к Беляеву. После всего случившегося наверняка заречется чужое брать. — Хорошо, — серьезно кивнула Анна, — он же мальчик совсем… Она осеклась, задумавшись. Сколько лет Юре? Шестнадцать-семнадцать. Пять лет назад Анна сама была ненамного старше. И все-таки себя из того прошлого счесть ребенком никак не могла. А сейчас ей кажется, что она взрослее ассистента фотографа на целую жизнь! А Юра — и вправду, мальчик. Под утро ей опять приснилась незнакомая темноволосая женщина. Теперь она обнимала, прижимая к себе, ребенка. И смотрела поверх его головы на Анну — испуганно и недоверчиво. Точно хотела попросить о помощи, но никак не могла решиться. И поэтому продолжала молчать. У Анны создалось впечатление, что дух этой дамы к ней приводит Раймонда. Но и упрямая мадемуазель Марти не может убедить ее довериться медиуму… — Аня, — голос Якова звучит напряженно, — о вашем отце… Нам с ним необходимо поговорить. — Не сейчас, — торопливо отвечает она, — папа выздоравливает, но все-таки лучше подождать! О, Анна прекрасно понимает, что беседа отца и ее избранника должна состояться. Но менее страшно от осознания этого факта не становится. — Я сама еще не объяснила ему всего, — признается Анна, крепко стиснув руку сыщика, — пусть он полностью придет в себя. Это ведь только у Тени не болит сердце… Штольман хмурится и молчит. Смотрит куда-то вдоль улицы, и вдруг на его лице появляется сосредоточенное выражение, взгляд становится внимательным и острым. Анна поворачивает голову, и видит неуловимо знакомую фигуру мужчины в модном клетчатом пальто, который сворачивает на Боголюбскую улицу. Повинуясь жесту Штольмана, их возница направляет лошадь следом. Мужчина поднимается на крыльцо небольшого чистенького дома, и дергает колокольчик. — Это же дядя, — тихо произносит Анна, — а здесь живет … Лиза? Штольман молча кивает в ответ. — Зачем же он к ней пришел? — шепчет она, — ну зачем… *** Через улицу, на которой жила Валя, Антон Андреевич пошел просто на всякий случай. И не ошибся. Девушка, и ее брат-гимназист замерли возле собственного дома, что-то бурно обсуждая, и рискуя опоздать, как на уроки, так и на службу. Коробейников прибавил шагу, мысленно перебирая всевозможные гипотезы происходящего. — Доброе утро, Валентина Сергеевна! — приветствовал он сестру Крушинникову, — здравствуйте, Алексей. Гимназист поправил съехавшие на кончик носа очки, и только вздохнул. — Здравствуйте, Антон Андреевич, — Валя улыбнулась, но тут же лицо ее вновь сделалось озабоченным. — Что-то случилось? — спросил сыщик. — Да вот, — девушка кивнула на маленькую клетку, которую держал в руках ее брат, — нас, можно сказать, из дома выгнали. Из-за этого создания… Между прутьями клетки мелькнула крохотная белая мордочка и круглое розовое ухо. — Это не крыса! — тут же вступился за животное Алексей, хотя Антон Андреевич и сказать ничего не успел, — это мышь. Ручная и воспитанная! — Да-да, — сердито подтвердила Валя, — Лешка где-то ее нашел, приручил и воспитал, но наша квартирная хозяйка не оценила. Она хороший человек, но мышей боится до ужаса. — Даже мама была не против, и уже почти согласилась Цезаря погладить, — обиженно вздохнул мальчик, — а от хозяйки я его прятал. Но сегодня ночью он сумел открыть дверку, и вылез из клетки. Мы сели завтракать, а он… — Вышел прямо к столу, — подхватила Валя, — вернее, на стол. И как раз в этот момент к нам и хозяйка и заглянула! Она весьма выразительно развела руками, и покачала головой. Алексей насупился: — Даже слушать ничего не стала. Визжала так, что Цезарь сам чуть от испуга не помер! — Лешка! — А что? Он же маленький! — мальчик плотнее прижал к себе клетку, — а теперь его куда? Он же не выживет сам. Замерзнет! Или кошкам попадется. Вот что ей, жалко было? Сидел в клетке, никого не трогал, я его хлебом кормил. — Нам и сказали — чтобы этого … Брута в доме больше не было, — продолжала Валя. — Цезаря! — поправил ее брат. — Да хотя бы и Александра Македонского, — пожала плечами девушка, — хозяйке все равно. А куда мы его денем? В больницу нельзя. Мыши — это грязь. — Он чистый, — буркнул Алексей. — Выпустить Лешка не дает… Впрочем, судя по взгляду, который Валя бросала на клетку, мышиный Цезарь успел завоевать ее симпатии. Девушка сама не горела желанием возвращать зверька в условия жестокой борьбы за существование. Эх, а почему бы и нет? — Давайте, Валентина Сергеевна, я его в участок заберу! — предложил Антон Андреевич. Карие глаза расширились, и словно бы посветлели. — А туда разве можно? — спросила она. — Можно, — уверено сказал Коробейников, протягивая руку к клетке, — ну а если у вас что-то поменяется — отдадим обратно. Алексей опять поправил очки, да так, что они перекосились. — Цезарь тихий, — быстро заговорил мальчик, — главное, чтобы сытый был. Вот, я горбушку для него успел взять… — Прокормим! Сыщик поднял клетку повыше, чтобы получше рассмотреть мыша. Белым тот оказался не целиком — спину зверька украшали хаотично разбросанные пятна цвета кофе с молоком. Красные глазки на мордочке напоминали зерна граната. — Спасибо вам большое, Антон Андреевич! — искренне произнесла Валя. И от всей души пожала ему руку. Цезарь из клетки что-то тоже пискнул. Правда, не факт, что радостно. Зато довольно громко. … Войдя в кабинет, Штольман стал свидетелем занятного зрелища. Начальник сыскного, сидя за своим рабочим столом, скармливал свежий бублик пятнистому обитателю клетки, с любопытством наблюдая за ходящими ходуном усами на мышиной мордочке. — Допрос ведет, Антон Андреевич? — спросил судебный следователь, снимая пальто. Коробейников если и смутился, то не слишком сильно. — Да вот, наблюдаю, Яков Платонович. Интереснейшее дело! Крохотное создание, а жадности — как в ином человеке. Ведь сыт уже, а попробуй вот этот кусочек, который жует, отними! И куда в него помещается? Штольман коротко усмехнулся и прошел по кабинету. — И не говорите, — ответил он, — прямо как господин Тимофеев. Чтобы наследство не выпустить, мертвую жену с собой возил. И ведь тоже правым себя чувствует. — А ведь на первый взгляд — мягкий такой, добрый, — заметил Коробейников, — и на что способен оказался! — Не без посторонней помощи, — сказал Штольман, усаживаясь за свой стол, — судя по всему, с Тимофеевым тоже поработал Крутин. Коробейников мигом сделался серьезным. Он отодвинул клетку и внимательно посмотрел на следователя. Тот продолжал: — Я был утром в больнице. Допросил еще раз нашего фотографа. Так вот, незадолго до знакомства с Викторией Свечкиной, Тимофеев и его супруга посетили некоего гипнотизера. Причем, по его инициативе. — Тимофеев же не терпит мистику? — удивился Коробейников. — Гипнотическое воздействие фотограф считает достижением науки, — сухо пояснил Штольман, — и надеялся, что именно оно поможет повлиять на жену, и заставить ее изменить приоритеты. Однако, внушению подвергся он сам. После того сеанса желание освободиться от Елены Ильиничны сделалось у него особенно сильным. Но, как водится, ни имени, ни внешности гипнотизера Тимофеев не помнит. — То есть, — нахмурился Коробейников, — все это дело тоже срежиссировано Крутиным? — Что было им задумано — нам остается только гадать, — покачал головой Штольман, — все-таки, смерть Елены Тимофеевой стала результатом случайности. Вполне вероятно, фотограф должен был дойти до мысли убить жену — но не уронив же ее со стула! — Ненадежно, — согласился Коробейников, — она могла вывихнуть ногу — и только. — Именно. Но преступление в итоге все равно произошло. И не менее грязное, если вспомнить манипуляции с мертвым телом. А поскольку дядя Елены Ильиничны скончался в Затонске, и сюда нужно было ехать за наследством, то эта история никак не могла миновать Анну Викторовну. — И она в очередной раз должна была убедиться в полной беспросветности этого мира, — угрюмо закончил Коробейников. *** Около ворот дома Мироновых уже стоял городовой. Поэтому Анна убедила Штольмана не провожать ее до самого крыльца, опасаясь, что отец опять может увидеть их вдвоем. Она простилась с любимым сыщиком у ограды, и под охраной дежурного побрела к крыльцу. Яков же не сходил с места, пока Анна не скрылась в доме. Но когда она бросила последний взгляд сквозь застекленную дверь ей показалось, что за деревьями мелькнул кто-то еще… И тут же Анну снова накрыло видение. Женщина и ребенок медленно идут по зеленой аллее. Вдруг дама останавливается, приседает перед мальчиком, заглядывает в лицо, порывисто обнимает, целует. И повторяет, тяжело всхлипывая: — Помни, ты мой! Мой! Анна почти падает на колени, больно стукнувшись головой о дверную ручку. Приходит в себя, стараясь справиться с головокружением. Под безвольно разжавшуюся ладонь подныривает кто-то мягкий и теплый. — Пушкин… — Мяяя! «Кто ты? — мысленно спрашивает женщину Анна, прижимая к себе котенка, — что произошло с твоим ребенком? Расскажи мне все, я обязательно постараюсь помочь…» Но видение уже ушло, и никак не желает повторяться. ______________________________ Продолжение следует.