Другая ночь

«Ах, бедный, бедный Людвиг! Увы, на склоне лет Его подобный подвиг Мгновенно свел на нет. Зато он на закате Мудрей и лучше стал, И вот что в результате Принцессе завещал…» (к/ф «Тень, или Может быть, всё обойдётся» 1991 г. Песня «Завещание короля»)

Рыжий Пушкин вошел в гостевую спальню уверенно и по-хозяйски. Довольно прищурился, увидев Виктора Ивановича, который уже не лежал, а сидел в кресле, пусть и несколько утомленный. Котенок потерся об ноги, обшерстив край халата, после чего ловко запрыгнул прямо на колени адвоката Миронова. И замурлыкал, согревая и успокаивая. Виктор Иванович усмехнулся, и благодарно погладил зверя, которого почти целиком мог закрыть своей ладонью. Вот уж не думал никогда, что в его семье появится кот. Ведь даже просьбы маленькой Аннушки в этом вопросе оставались безответными. «Животным в комнатах не место!» — твердила Маша. Да, очень многое изменилось в его доме. Самых родных и близких людей теперь требовалось узнавать заново. Жену, научившуюся стоять на собственных ногах, не качаясь, и не ища опоры при малейшем дуновении. А ведь ее, такую слабую, нервную, нежную, точно швырнуло в черный холодный водоворот, состоящий из самого для Маши страшного — измены и общественного осуждения. Но она выплыла. И каким-то образом начала жить по своим правилам. А ведь как боялась всегда сделать ошибку. Нарушить приличия, не оправдать ожиданий… Батюшка Машин нравом суров был, проявление нежных чувств за слабость почитал. Так что даже младшая дочь, казалось бы, балованная и обласканная, никогда уверенна не была в том, что ее любят. И любви этой не лишат, даже если она проступок какой-то совершит. Потому и на чувство Виктора мгновенно отозвалась, точно цветок к солнцу повернулся, — ничего он от нее не ждал и не требовал, никаких экзаменов не устраивал. Любил, жалел, от отцовского гнева был готов защищать, от нравоучений старшей сестрицы Олимпиады. Как пообещал на свадьбе на руках носить* — так и нес, и тяжести не чувствовал. А вот саму Машу научить ходить почему-то и не подумал. Пришлось ей постигать эту науку в темноте да наугад, потому что иначе просто не выжила бы, после художеств Лжемиронова. Тяжело вздохнув, Виктор Иванович взял с подлокотника газету, которую просматривал перед явлением Пушкина. Номер был еще недельной давности, но адвоката интересовали не свежие новости, а статья, посвященная недавнему делу об отрубленной голове этнографа и оговоренных черемисах. «По какой причине люди, живущие с нами бок о бок, и никому не причиняющие вреда, столь легко могут стать мишенью для самых диких обвинений? Увы! Но даже малое их отличие во внешности, или поведении, от того, к чему привыкли обывателям, вызывает у последних темный, и воистину, звериный ужас. «Они отличаются от нас — значит, они хуже! Они — зло!» — вопиет помутившийся от страха разум. Если же приходит нежданная беда, кого проще всего уличить в злых умыслах? Иных. Пришлых. Непохожих. Будь они даже сосредоточением кротости, как члены общины кугу-сорту, публика охотно поверит, что это ложь и притворство, а на самом деле благополучие обвиняемых зиждется не на трудолюбии и терпимости, а на кровавых ритуалах и общении с темными силами…» Газету в комнату принесла Маша. Пока Виктор Иванович дремал, утомленный прогулкой по коридору, она на всякий случай сидела рядом, а заодно — перечитывала собственную статью. И как понял адвокат, вовсе не с чувством заслуженной гордости. Потому что половина фраз была Машей экспрессивно зачеркнута, а на полях пестрели торопливые исправления — запоздалые, конечно, но явно необходимые для будущего. Ему самому все правки казались излишними. Возможно, статья вышла несколько эмоциональной. Но сколько в ней было искреннего возмущения и настоящей боли! Неудивительно. Маша слишком хорошо знала, что это такое, когда ни в чем неповинного человека откровенно подозревают в колдовстве и прочей чертовщине. Как и в статье, посвященной «охоте на ведьм» из-за эпидемии дифтерии, журналистка Мария Миронова говорила о дочери. Перед всем миром поддерживая ее и помогая. Или это Анна ей помогла? Газета вновь опустилась на подлокотник. Дочь… Аня. Мысли о ней не давали покоя. Физически Виктор Иванович чувствовал себя намного лучше. Отступала слабость. Уже можно было подниматься с кровати, ходить — пусть и не слишком долго. Сердце работало, и даже почти не болело — если только адвоката Миронова целиком не захватывали горечь и гнев. И вызывали их попытки представить во всей полноте настоящее и будущее Анны. Дочь снова изменилась, одновременно вернувшись в допарижское время, и при этом словно повзрослев на несколько тяжелых лет. Каждый день Анна опять и опять утверждала свой трудный и опасный выбор пути. Сильная, стойкая, верная. Прекрасная той красотой, которой может наделить женщину только истинная любовь…** Только кому же ты отдала такую любовь, девочка моя?! Пять лет назад Виктор Иванович многое мог бы возразить против Штольмана, в качестве спутника жизни для Анны, но твердо знал при этом: сыщик — человек чести. События минувшего года с жестокой очевидностью доказывали, что на его честь рассчитывать не приходится. И вот этому мужчине Анна целиком доверила свою жизнь. И что ждет теперь его дочь? Предавший единожды совершит это снова… Если Штольману хватило совести опозорить влюбленную девушку, не имея никакой возможности прикрыть ее скорым браком, как можно надеяться на его порядочность по отношению к … ней же, в качестве невенчанной жены? Любовницы, проще говоря. Которая по сути — никто в глазах общества и закона?! Рука, гладившая котенка, дрогнула. Пушкин поднял голову и очень внимательно посмотрел Миронову в глаза. Мол, кто бы говорил, господин адвокат, о чести, верности и совести! Ты прав, малыш. Я позволил чужой сущности взять верх. Я не смог защитить от негодяя близких людей. Но все-таки я не предавал… Маша сказала, что ждала меня, настоящего — даже не зная еще, что именно происходит. Господи, благослови женскую любовь, способную питаться столь слабой надеждой! Слишком редко подобное чувство вознаграждается в реальной жизни. Что ж… Значит, Анна тоже любит так, что готова верить в малейшую возможность оправдать Штольмана? Или ему вовсе не требуются оправдания? «Он виноват не больше, чем ты» — именно к этому сводились короткие объяснения жены и дочери. Обсуждать ситуацию подробно они все молчаливо опасались. Пока. Не дай Бог, сердце сорвется уже окончательно. Поэтому Виктор Иванович перебирал мысленно факты, стараясь найти им объяснение. Лучше всего в безумную мозаику укладывалась версия того, что Штольман, как и сам Миронов, не по своей воле совершал подлости. Но такое совпадение казалось и слишком невероятным… Скрипнула дверь. В комнату, заговорщицки оглянувшись через плечо, бесшумно скользнул Петр. Пушкин тут же выгнулся, выпустил коготки и громко зашипел. Виктор Иванович попробовал успокоить котенка, но тот вывернулся из-под руки, и спрыгнул на пол. — Брысь! — безуспешно попытался шугануть Пушкина Петр, и тут же, без перехода обратился к брату, — ВиктОр, я рад видеть, что тебе значительно лучше. Скажи, сможешь ли ты сейчас совершить вместе со мной небольшую поездку? Поверь, это всецело в твоих интересах! Домой вернешься уже абсолютно свободным, и что немаловажно — ни в чем не повинным! Котенок прижал уши, и явно изготовился к прыжку. Петр молниеносно выхватил из-под руки Виктора Ивановича газету, и резко хлопнул ею по ножке кресла — прямо перед взъерошенным Пушкиным. Малыш коротко мявкнул, замахнулся было лапкой, но после второго хлопка не выдержал, и юркнул под кровать. — Петр! — возмутился адвокат, — ну ты нашел, с кем воевать! Прекрати немедленно! — Прошу прощения, но жертвовать вторым пальцем мне не слишком хочется, — демонстративно подул на давно зажившую руку Миронов-младший, — лучше скажи, готов ли ты прямо сейчас порвать все цепи, кои тяготят тебя и отравляют радость от возвращения в родной дом? — Что ты задумал? — нахмурился Виктор Иванович. Брат только взмахнул руками на манер фокусника. — Одевайся! Увидишь… *** Ехали в закрытом экипаже. Виктором Ивановичем владела какая-то нервная бодрость, и мрачноватая готовность ко всему. Им удалось уйти из дома незамеченным, и адвокат Миронов очень надеялся, что успеет вернуться домой до того, как Маша обнаружит исчезновение мужа. Он правда, написал записку, что дескать, по совету врача отправился подышать свежим воздухом. Но понимал, что любимую амазонку это не успокоит. Скорее, наоборот… Довольный Петр сидел рядом, сияя, точно золотой червонец. Мурлыкал под нос какую-то арию, то и дело подмигивал брату, и покровительственно похлопывал его по руке. Виктор Иванович чувствовал, что медленно начинает закипать. Но взорваться не успел — экипаж остановился. — Прошу, — брат помог ему выбраться наружу. Что за черт! Они стояли около того самого дома на Боголюбской, где было свито незаконное гнездышко Лжемиронова и Лизы. — Тсс! — Петр быстро приложил палец к губам, — ты сейчас все поймешь сам. Он достал из кармана ключ, и отпер двери. — ВиктОр, — тихо сказал он, наклонившись к брату, — минут пятнадцать побудь в передней, а потом — заходи прямо в квартиру. В гостиную. Ну, а что говорить, думаю, тебе подсказывать не придется! Петр ухмыльнулся, снова заговорщицки подмигнул, и устремился вперед. Виктор Иванович с тяжелым вздохом вошел следом, посмотрел на часы, и устало прислонился к стене. Умопомрачение на него нашло, не иначе! Зачем послушал неугомонного брата, и согласился участвовать — не пойми в чем? Глаза закрывались. В голове слегка зашумело. Хватит ли ему сил на то, чтобы сыграть роль — причем, он ведь так и не знает, какую именно. С другой стороны, если то, что задумал Петр, поможет окончательно расстаться с Лизой… Очень хотелось бы завершить эту историю сегодня! Кажется, время пришло. Виктор Иванович, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь квартиры и проник внутрь. Из гостиной доносились приглушенные голоса. — Ах, оставьте! Не говорите так! — колокольчиком заливалась бывшая горничная. — Ну почему же я не могу сказать правду? — мурлыкал Петр, — вы прекрасны, как золотоволосая Артемида***… Нет, Ипполита****! Это преступление — хоронить такую красоту в эдакой глуши! — Ах, не надо… Виктор Иванович чуть сдвинул в сторону бархатную штору, занавешивающую дверной проем. Точно в театре, на полосатом диванчике перед ним разыгрывалась заключительная сцена лихой кавалеристской атаки. Петр страстно прижимал к себе Лизу, обхватив ее за талию. Девушка ухитрялась одновременно вроде как отталкивать настойчивого поклонника, и — цепляться за его плечи маленькими пальчиками. — Забудьте о моем брате, ВиктОр не ценит вас! — продолжал Петр, наклоняясь к порозовевшему девичьему лицу, — а я клянусь: через несколько дней мы будем в Париже… Балы… шляпы… украшения — все для вас! Ну пожалейте же меня, скажите — да! — О, — с видом мученицы, которую влекут в клетку со львами, произнесла Лиза, возводя очи горе, — я не в силах… Мое сердце не может вынести… — Петр, хватит, — прервал сцену адвокат Миронов, решительно заходя в комнату. Ахнув — на сей раз совершенно искренне, Лиза отпрыгнула в угол дивана, торопливо оправляя платье и волосы. Голубые глаза моментально заволокла пелена слез. — ВиктОр, я не… Это не то что ты подумал! — Я знаю, — спокойно кивнул он. — Я так соскучилась, ВиктОр… — Лиза, чуть приободрившись, потянулась к нему, взмахнув ресницами. — Виктор Иванович, — поправил ее Миронов. — Послушай, давай решим все, как цивилизованные люди, — вмешался Петр, — не нужно пугать девушку. Она… изменила тебе, но я готов и далее… руководить ее жизнью, и… все издержки беру на себя. — Петр, — в голосе Виктора Ивановича прорезался металл, — я сказал: довольно. Ты хотел, как лучше, но я не позволю. Это… подло, в конце концов. Миронов-младший, кажется, поперхнулся, в полном изумлении воззрившись на брата. Тот вновь перевел взгляд на побледневшую девушку. — Лиза, — произнес он, — все кончено. Не потому что я что-то там увидел. А потому что я уже давно понял, что совершил ошибку. Я возвращаюсь в свою семью. — А я, ВиктОр… Виктор Иванович? — с тоненьким всхлипом спросила она. — Ты тоже вернешься к прежней жизни, — твердо ответил он. — Но я не могу… — пролепетала Лиза, — меня никто не возьмет на работу! — Ты уедешь из Затонска, — продолжал адвокат Миронов, — навсегда. Поучишь жалование за три месяца, и рекомендации. Билет тоже будет оплачен. — А платья… Твои подарки? Вот это все? — она одним движением коснулась сережек, золотой цепочки на шее, шелковых складок юбки. Виктор Иванович на секунду прикрыл глаза. — Это все ты можешь забрать. Уедешь сегодня, вечерним поездом. — Я прослежу! — оживился Петр. — Нет. Надо же, получилось, как раньше. Негромко, но уверенно, с осознанием собственной силы. И брат послушался, хотя ныне никак от него не зависит. Эх, Петр, до чего же ты докатился — девчонку подставлять! Пусть она и дуреха, жадная до денег, но ты-то — дворянин. Неужели самому не противно? Прежде, насколько я знаю, даже с барышнями из заведения ты себе такого не позволял. Что ж, эта страница, кажется, перевернута. К счастью, не так, как планировал брат. Хочется верить, что сама по себе Лиза ему не интересна, и в наследство Петр ее теперь забирать не будет. Слезы, которые никто не спешил утирать, мгновенно высохли. Лиза поджала губы, вскочила, и не обращая более внимания на мужчин, ринулась собирать вещи, точно боясь, что бывший покровитель передумает. Виктор Иванович вытащил бумажник, предусмотрительно захваченный с собой. Медленно отсчитал нужную сумму. Сел за стол, обдумывая рекомендательное письмо, которое бы положительно и справедливо оценило способности Лизы — исключительно, как горничной. __________________________ * " — Ты был просто бешеный, — улыбнулась Мария Тимофеевна, с любовью глядя на мужа. — Выбросил те туфли, а я говорю: «Как же мне ходить теперь?» — а ты: «Я Вас, Машенька, всю жизнь на руках носить буду!»" См. историю «Жить впервые», глава 7. «Первая нормальная свадьба». Автор — Лада Антонова. ** «Не было больше живой, непоседливой Ани, и отец тосковал по ней. Хоть и красива стала новая Анна какой-то невозможной пронзительной красотой, которой может наделить женщину только истинная любовь…» См. историю «Конец игры», глава «На росстанях». Автор — Atenae. *** Артемида — прекрасная богиня-охотница из древнегреческого пантеона. **** Ипполита — царица амазонок из древнегреческих мифов. Продолжение следует.