Другая ночь

Автор долго копал матчасть на тему приютов 19 века в Петербурге. Соединить воедино факты, которые нам сообщили о Володе и вписать их в реальность оказалось почти невозможно. Мальчик не признан матерью, однако носит фамилию «Нежинский», был помещен ею в некий приют, где его успели неплохо образовать, но откуда новый опекун его почему-то забирает и переводит в другой пансион. В итоге, картина получилась следующая… Большая благодарность за помощь и консультации Jelizawiete

«При чем здесь ты? Отныне я Являюсь мыслями и сутью. Отныне я — всему судья! Отныне я — вершитель судеб!» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень», 1987 год. Разговор Тени и Ученого «Ответ Тени»)

Разговор с директором Санкт-Петербургского Дома воспитания* до крайности напоминал беседу с генералом, который по-прежнему не желал давать ход делу о разводе. Много слов и мало фактов. По словам Нины Аркадьевны, Володя был определен в этот приют как раз незадолго до ее собственного отбытия в Затонск. Однако, сведения в личном деле мальчика охватывали почему-то лишь 1893 год. Остальное, дескать вместе с другими старыми документами убрано в архив, и сейчас недоступно, в связи с частичной перестройкой здания. Сравнить ответы было не с чем — Двойник, когда забирал отсюда Володю, подобными моментами не интересовался. Как и тем, почему именно сюда Нина Аркадьевна решила устроить сына. По фальшивой метрике он значился отпрыском дворянской четы Нежинских, умерших, и оставивших ребенка в большой бедности. Таким образом, он с полным правом попадал в Дом воспитания пансионером, плату за которого вносили благотворители, но… Его настоящая мать бедной ни в коем случае не была. Да малой части драгоценностей Нины хватило бы на то, чтобы оплатить очень хороший пансион на годы вперед. В том числе, и заграничный. И кстати сказать, по закону распоряжаться своими украшениями она могла, и будучи под арестом. Почему же ребенок как был, так и остался в не самом подходящем учреждении, на положении неимущего? Дом воспитания сейчас, конечно, вводит новые предметы, расширяет курс физических наук. Вполне возможно, что скоро он будет преобразован в гимназию. Но пять лет назад это было низшее учебное заведение, которое никак не могло бы удовлетворить амбициозную фрейлину. А ведь она так страстно говорила о своей любви к сыну, и жаждала о нем позаботиться. Штольман прошел под низкой сводчатой аркой вестибюля, отделявшей парадную лестницу. Остановился у круглой голландской печки. Почувствовав чей-то взгляд, обернулся. От противоположной стены отделился, и шагнул ему навстречу невысокий худой человек, которого сыщик явно уже когда-то видел. Здесь. Да, именно он тогда привел Володю в кабинет директора, когда Двойник приехал забрать мальчика. Воспитатель младшего отделения. И фамилию его он слышал, как же… — День добрый, господин Данилин. Тот на плохую память тоже пожаловаться не мог. — Здравствуйте, господин Штольман. Если позволите, хотел узнать — как поживает Володя? — Благодарю, с ним все в полном порядке. Серьезное, молодое, но уже прорезанное тонкими морщинками лицо на секунду осветила скупая улыбка. — Очень рад это слышать. Если возможно — передавайте ему от меня привет. — Непременно, — кивнул Штольман, — вы ведь долгое время были его воспитателем? — Нет, всего несколько месяцев, — покачал головой Данилин, — но это не имеет значения. Я помню их всех. — Вероятно, вы появились позже? — сыщик остро взглянул на собеседника, — кто же занимался младшим отделением до вас? — Нет-нет, — возразил Данилин, — позже появился Володя. Я работаю здесь почти десять лет. Воспитанник Нежинский поступил к нам только в 1893 году. *** — Володя, когда ты попал в Дом воспитания? Оживленное, разрумянившееся на холоде лицо мальчика мгновенно сделалось серьезным. — Я… я был еще маленьким, — нехотя ответил он, помолчав. Сыщик и его воспитанник снова прогуливались по саду пансиона. Здесь, вне каменных стен и возможных чужих ушей обоим было спокойнее. — Сколько тебе было лет? — задал прямой вопрос Штольман. Володя остановился. Краски окончательно покинули его лицо, даже губы побледнели. — Я не помню, — беспомощно и упрямо произнес он. — Ты ведь пробыл там всего несколько месяцев? Мальчик отвел взгляд, словно среди заснеженных деревьев парка происходило что-то интересное. Покачал головой. — Н-нет. Больше… — Так… Сыщик замолчал, и некоторое время вглядывался в лицо мальчика. Наконец спросил снова: — Ты говорил, что хорошо помнишь маму? — Да! — мгновенно вскинулся тот. Прозвучало горячо и искренне. — Она навещала тебя в Доме воспитания? Володя опять смешался, явно пытаясь что-то сообразить. — Да… — неуверенно выдохнул он. — Значит, тебе не сказали, что отвечать на эти вопросы? — спокойно подвел итог сыщик. — Я вас не понимаю… — с трудом расслышал Штольман. Боится. Смертельно боится, так, что достучаться до него сейчас не представляется возможным. Будем упираться, даже когда абсурдность его лжи станет совершенно очевидна. Значит, неведомый враг не гнушается и тем, чтобы использовать в своих играх ребенка. Судя по всему, сейчас давить бессмысленно. Володя окончательно перестанет ему доверять. По большому счету, и эти глухие недомолвки можно рассматривать, как ответы. Воспитатель Данилин не ошибся — мальчик пробыл в Доме воспитания не более года. Нина к тому времени уже лишилась рассудка, и никак не могла влиять на судьбу сына. Значит, кто-то другой организовал перевод Володи в новый приют. Где же он обретался ранее? Учили там, видимо, очень хорошо, раз программа нового пансиона, куда более сильная, нежели в Доме воспитания, казалась ученику скучной. — Володя, — как можно убедительней сказал сыщик, — я могу забрать тебя отсюда. Спрятать в другом месте, где никто не сможет тебе навредить. Но кажется, это предложение напугало мальчика еще сильнее, чем предыдущий разговор. Вздрогнув, он отчаянно замотал головой, зажмурившись, и с трудом удерживая слезы. — Хорошо, — кивнул Штольман, — ты останешься здесь. Но, если все-таки решишь рассказать все, — попроси, чтобы меня вызвали. Я сразу приеду. И надо оставить распоряжение, чтобы никому, кроме него, Володю не отдавали. Кто бы за ним не пришел. Кажется, здесь тоже необходимы круглосуточные дежурства. Ради безопасности. Вот только городового, как возле Анны, на этот пост не определишь. *** Анна говорила медленно, с какой-то подчеркнутой отстраненностью. Только руки стискивала все сильней — так, что ногти побелели. С одной стороны, после подобного разговора с мамой, излагать историю появления Теней было легче. С другой — рядом не было Штольмана, одно присутствие которого помогало выдержать и боль, и стыд за произошедшее. А с третьей стороны — может быть, и хорошо, что Яков не присутствует при этой беседе. Все ли папе удастся осознать и принять с первого раза? А к каким последствиям это приведет? Отец и так слаб, с прогулки вернулся совершенно вымотанный, да и дядя успел наговорить очень неприятных вещей… Ох, не теперь бы объяснять человеку с больным сердцем подоплеку происходящего. Но и тянуть далее нельзя. Неизвестность может причинить куда больший вред. Они так и остались в гостиной. Виктор Иванович сидел на диване, Анна — перед ним, на стуле. Мария Тимофеевна устроилась рядом с мужем, обнимая его за плечи, но при том всем своим существом была устремлена к дочери. Еще одним связующим звеном выступил Пушкин. Котенок нашел место на полу ровнехонько между Анной и отцом, и теперь осторожно касался мохнатым лбом и пушистым боком то ног хозяина, то молодой хозяйки. — Когда меня пустили в больницу к Якову Платоновичу… уже после его освобождения от Тени, мы все рассказали друг-другу. Мы, — настоящие мы, любим. Еще сильней. И мы должны быть вместе! Дочь смотрит ему прямо в глаза. Решительно, даже с некоторым вызовом. И это не каприз ребенка, или бравада подростка. Взрослый, осознанный, единственно возможный для Анны выбор. Но это не делает его менее убийственным. — Почему он продолжает компрометировать тебя? — спрашивает Виктор Иванович, — если уже свободен от этой … мрази, неужели не может потерпеть до развода? Глаза Анны наполняются болью. — Прости, девочка моя, — тихо говорит он, — но неужели Штольман не понимает, что именно ты расплачиваешься за двоих? На губах дочери появляется странная улыбка. — Как вы похожи, — делает неожиданный вывод Анна, — Яков Платонович говорил мне то же самое. И сейчас говорит. Но папа, пойми, — я не могу без него. Сможет он развестись, или нет, это ничего не изменит. Я буду его женой. — Почему это он не сможет развестись? — хмурится Виктор Иванович, — что за чушь! Да этот брак вообще не должен был состояться! Это ни в какие… законы не лезет! Мария Тимофеевна одной рукой гладит плечо мужа, а другой, наклонившись, накрывает холодные, стиснутые в замок пальцы Анны. — Витенька, — тихо говорит она, — если бы ты помог разобраться в этом! Но, замешаны, кажется, такие силы, которым и законы не писаны! Анна кивает, благодарно взглянув на мать. — Именно так, папа. Кто-то… у кого есть возможность, подстроил это. Сыграл на слабостях Тени Якова, и заманил в ловушку. А теперь чиновники ищут любую лазейку, чтобы отказать в разводе. Виктор Иванович с трудом перевел дыхание. Абсурдность озвученного ему брака, который губил жизнь и счастье Анны, не давала рассуждать спокойно. Почему его девочка стала жертвой? Почему этот человек не смог ее защитить? Словно услышав его мысли, обернулась Маша. Посмотрела в глаза, с выражением суровым и горьким. — Витя, — говорит жена, — а если бы ты успел развестись со мной? — Что?! — вопрос потрясает до глубины души. — Твой… заместитель планировал именно это, — Маша с деланным равнодушием пожимает плечами, — хотел жениться на Лизе… — Господи боже мой, — адвокат трясет головой, пытаясь задним числом уразуметь логику Лжемиронова, — но ведь ему, как виновному в измене, нельзя было бы заключить повторный брак! И тут же замирает, пораженный догадкой. Может быть, не просто от злобы его Тень кидалась обвинениями в сторону господина Ребушинского? Неужели Лжемиронов таким образом подталкивал к ответной измене жену, надеясь, что это поможет от нее избавиться? Да еще и выставить виновной. Мерзость какая. Грязь. Подлость. — Витя! — Папочка… Две его любимые женщины — жена и дочь, смотрят с тревогой, готовый немедленно броситься на помощь. А ведь он так виноват перед ними. И чуть было не разрушил все окончательно, находясь на поводке у Тени! — А ты приняла бы… если бы… — с мучительным трудом пытается задать он вопрос Маше. Она ахает. Обнимает. Молча прижимается к его груди. — Ты ведь не виноват, папа, — шепчет Анна сквозь слезы, — так же, как и Яков… Виктор Иванович протягивает к ней руку. Осторожно, чтобы не слишком побеспокоить Машу, отодвигается — так чтобы с другой стороны от него могла сесть Аня. Она тут же устраивается рядом. Кладет голову на отцовское плечо. Они сидят бок о бок, почти так же, как в то страшное Рождество. И снова делят все беды на троих. Впрочем, кто-то четвертый присоединяется к семейной группе, с громким «Мя!», вспрыгнув на колени Анны. Нет, все-таки этот вечер иной. Самое трудное, тягостное и стыдное семье Мироновых удалось победить. И сейчас можно не только горевать. Но и надеяться. ____________________________________________ *Петербургский Дом воспитания — обобщенный образ благотворительного сиротского учреждения 19 века. Создан автором на основе фактов о реально существовавших в Санкт-Петербурге: — Гатчинском сиротском приюте, — Доме воспитания Императорского человеколюбивого общества — Детском приют принца П. Г. Ольденбургского https://spbarchives.ru/infres/-/archive/cgia/guide/228 https://www.citywalls.ru/house2346.html https://www.citywalls.ru/house9473.html В эпизодической роли воспитателя Данилина — Олег Даль. Продолжение следует.