Другая ночь

За медицинские консультации спасибо Sowyatschokу.

«Бьют часы: Дили-дон-динь-дон, Неожиданно и невнятно… Мы прощаемся, но потом, Мы вернёмся ещё обратно…» (Из сценария мюзикла «Тень». «Финал». Автор сценария и песен — Ирина Югансон).

Темнота. Боль. Грохот — где-то там, на границе сознания. Эхом — пульсирующий беспрерывный стук внутри головы. Обломки воспоминаний, — неровные, причудливые… Они собираются в странные конструкции, замирают на мгновение, чтобы тут же рассыпаться опять. Трудно опознать, что же именно он видит, еще сложнее — расставить в правильном порядке. Стоит сосредоточиться хотя бы на одном, как будто знакомом куске явившейся картинки, как удары в мозгу становятся вовсе нестерпимыми, и смысл увиденного ускользает. Но ему необходимо вспомнить. Разобраться. Понять. От этого зависит слишком многое. Он должен… Должен… Хотя бы очнуться. Снаружи — тишина. Боль стала … мягче, будто молотки обернули тряпьем. Слабость такая, что невозможно поднять веки. Быть может, и не нужно? Телу, и даже голове, вполне удобно сейчас, но вдруг малейшее шевеленье нарушит иллюзорный покой? Но мозг не желает отдыхать, привычно пытаясь анализировать происходящее. Даже при том, что информации явно недостаточно. Пока можно сказать одно — он ранен. В голову? Больше, кажется, ничего не болит… Кто-то проявил заботу — он лежит не на полу, и не на холодной земле. Постель. Подушка, одеяло. Что это — больничная койка? Больница… Тюремная — после очередного допроса? Или тюрьма осталась в прошлом, и он опять в Затонске? Дело купца Овчинникова, кухарка и ее душевнобольная дочь, потайной ход из шкафа… Анна. Они были вместе. И сейчас он увидит ее. Попробует предупредить. Объяснить, что приближаться к нему нельзя. Если чертов Двойник не переврет его слова… Анна всю ночь сидела рядом. Может быть услышит… Поймет… Или этот разговор уже был? Тогда едва отступивший жар путал мысли, каждое слово отзывалось ломотой в затылке, с трудом срывавшиеся с губ фразы были словно продолжением бреда. Ответом стало высокомерное выражение красивого лица, мстительный прищур. И абсолютно невероятные слова, точно порожденные все той же горячкой. Потому что подобным образом о его беспомощности не говорили даже доктора в тюремной больнице. Анна… Нет, это же не она, это тоже иная личность. Которую истинной барышне Мироновой удалось прогнать, и прийти на помощь Штольману. Он избавился от Двойника. Или нет? Может быть, освобождение от Теней — только сон, вызванный сотрясением мозга, а на самом деле плен продолжается? Нет сил выносить эту неизвестность. Значит, все-таки необходимо открыть глаза. Темнота. Но смутно видны очертания предметов, которым делать нечего в палате. Столбики кровати. Комод. Кресло… В нем, согнувшись, и положив голову на подлокотник, спит Анна. Трудно разобрать выражение лица, но Штольман отчего-то уверен — это его Аня, настоящая. Та, что любит, несмотря ни на что. Вот она глубоко вздохнула, пошевелилась, пробормотала что-то. Он приподнялся было, но тут же опять откинулся на подушку. Затылок запульсировал болью, перед глазами сгустился туман… Стиснув зубы, переждал приступ. Снова посмотрел на Анну. И утонул в ответном взгляде, полном тревоги и нежности. *** Она и Яков идут по заснеженной аллее. Держатся за руки, смотрят друг на друга… День светел и чист. Ничего не мешает им быть счастливыми. Но почему сердце сжимается от страха, а душу наполняет тоскливое ощущение обмана и морока? Потому что на лице Штольмана — выражение униженной покорности. И одновременно — какого-то странного успокоения, точно он скинул с себя всю ответственность за происходящее, чему чрезвычайно рад. Его спутница напротив, лучится торжеством, упиваясь собственной властью. — Я не мог и подумать, чтобы предложить вам жить со мной без венца, и бросить тем самым вызов обществу, — звучат странные, книжные, неподходящие ее сыщику слова. По форме, и по смыслу… … «Но как же замечательно, что вы сами так решили», — звучит в ушах непроизнесенное продолжение. Однако та Анна, что идет рядом с этим Штольманом, слишком занята собственной ролью в этой нелепой пьесе: — Вы боитесь сказать, не можете спросить, вы стесняетесь предложить… — вещает она со снисходительной усмешкой. Которую Яков восторженно принимает, ухитряясь смотреть на избранницу снизу вверх… И той Анне это явно нравится. Очень нравится. Нет! Этого не может быть. Она рвется прочь из этого кошмара, словно из липкой холодной паутины. — Это не ты! Не ты!!! И не я… Видение сминается, точно снежок в кулаке, странная пара двойников нелепо падает, превращаясь в плоские силуэты бумажных кукол. Или изломанные контуры теней. Глубоко вздохнув, Анна заставляет себя открыть глаза. И тут же слышит слабый шорох с постели, где лежит бесчувственный Яков. Ее настоящий любимый Яков. Она вскакивает с кресла, хотя онемевшие мышцы противятся быстрым движениям. Пересаживается на край постели, вслушивается в прерывистое дыхание, жадно смотрит… И встречается с его взглядом — встревоженным и упрямым. — Анна… — хрипло произносит Штольман, — что случилось? — Вы не помните? — она осторожно касается его лба, почти целиком скрытого повязкой. — Сейчас, — он сглатывает, хмурится, и медленно продолжает, — Клюев… его машина… Подвал. Аня, с вами все в порядке? — Со мной все хорошо, — уверяет она, — вы опять меня спасли, Яков Платонович… И опять сами чуть не погибли! Штольман только улыбается в ответ краешком губ: — Но ведь не погиб… И тут же вновь становится серьезным: — Я ведь… в вашем доме? Почему? — Потому что это было ближе, чем везти вас в больницу, — терпеливо объясняет Анна. — Не нужно было … сюда, — сурово смотрит Штольман. Из-за усталости и пережитого страха в душе вспыхивает раздражение, — и тут же бесследно тает. Потому что вспоминается Двойник из сна, который легко и быстро принимает предложение «жить без венца». Не желая более бороться за их будущее, выбравший путь наименьшего сопротивления! Пусть ее настоящий Штольман — невероятно сложный и упрямый человек, который все берет на себя, чем порой с ума может свести, но… Разве не таким она его любит? Разве не это свидетельствует о его любви и желании ее защитить? Поэтому Анна только качает головой, гладит его колючую щеку. Как и всегда, сыщику трудно сопротивляться ласке, да еще в таком состоянии. Черты его лица смягчаются, смыкаются веки. Но через минуту он вновь открывает глаза. — Сколько времени прошло со взрыва? — Сутки, — отвечает она. — Что там… с Клюевым? — Андрей Петрович погиб, — Анна не может сдержать вздох, — кажется, не из-за ушиба. Остановилось сердце. Теперь они с Габи наконец-то будут вместе… И тут же отвечает на его невысказанные сомнения: — Он не знал… Думал, что она предала его, покинула, когда он оказался в беде. Но Габи испугалась, когда, — Анна стискивает пальцы в замок, — когда Ртищев заявил ей, что безумие передастся ее ребенку по наследству… Штольман медленно протягивает руку, накрывает ее сжатые ладони. — Вряд ли импресарио был сведущ в медицине, — резко произносит он. Анна печально кивает, позволяя их пальцам переплестись. — Да… Все могло обойтись, особенно если болезнь Андрея Петровича не была врожденной. Но Габи не с кем больше было посоветоваться, она была такой … одинокой и замученной. Поверила, а потом не смогла вынести того, что сделала. Решила, что потеряла все. Даже голос… Боль медленно отступает, но вместе с ней сознание так же готовится покинуть его. Сыщик усилием воли цепляется за реальность, заставляя мозг работать. И так сутки прошли впустую! А время терять никак нельзя. — Получается, — медленно произносит он, — именно Клюев решил отомстить всем, кто был причастен к поступку Мирани. И у него это получилось. — Вы знаете, там, в подвале, он сказал что-то очень странное, — сообщает Анна, — что сам он никого не убивал. Что Мироздание устраняет тех, кто, по его мнению, заслуживает смерти! — Он же сумасшедший, Аня, — возразил Штольман, — Клюев мог искренне не помнить, как совершал преступления, и считать потом, что это — вмешательство высших сил. — Да, — горестно согласилась она, и добавила упрямо, — и все-таки мне кажется… что все не так, как кажется! — Ну это уж, как водится, — шепчет он. Пытается улыбнуться, но получается весьма болезненная гримаса. Анна осторожно, но решительно выдергивает пальцы из его ладоней, и вскакивает. — Хватит, Яков Платонович, — строго говорит она, — вам сейчас нужно отдыхать, а не расследовать! Она звенит пузырьками на прикроватной тумбочке, наливает что-то в стакан… Запах — знакомый и не самый приятный, касается ноздрей. Валерьяна? — Аня, я не Пушкин, — пытается возразить сыщик. — Коньяком вас успокаивать еще рано, — Анна помогает ему приподняться, и подносит питье к губам, — поэтому не спорьте, пожалуйста! Штольман пьет, а затем, шумно вздохнув, опять устраивается на подушке. — Тогда и вы, Анна Викторовна… извольте отдохнуть… И тут же засыпает. Анна смотрит на его усталое лицо, которое в ночном сумраке выглядит еще более осунувшимся и бледным. От желания помочь Якову, спасти, защитить, от сострадания, благодарности и нежности ей становится больно. Быстро вытерев глаза, она поправляет одеяло, снова трогает лоб сыщика. Жара нет. Хочется верить, что и не будет. Штольман скоро поправится, главное — проследить, чтобы дал себе восстановить силы. А то ведь может попытаться удрать в Управление, толком не держась на ногах. Невыносимый упрямец! Любимый и единственный. — Мяя… — Ты тоже любимый, — шепчет Анна, — просто по-другому. Явившийся Пушкин милостиво соглашается на подобную формулировку. Анна сажает котенка на кровать, и тот, ведомый не то неким медицинским чутьем, не то запахом валерьяны, подходит прямо к подушке. Потоптавшись, укладывается так, что кошачий нос утыкается в ухо сыщика. Прищурившись, косится на хозяйку — «так, мол?». — Молодец, Пуша… Гостевую спальню в доме Мироновых наполняет тихое, вибрирующее мурчание. Анна, вздохнув отворачивается от пустой половины кровати. Очень хочется устроиться там, но тогда она может уснуть слишком крепко — рядом с Яковом, да под кошачье мурлыкание, в удобной позе. А вдруг Штольману станет хуже, а она не услышит? Нет-нет. Анна опять садится в кресло. Хорошо бы вообще бодрствовать до утра. А там, если все будет в порядке, можно попросить маму подменить ее на пару часиков. Она не откажется. *** — Витя, успокойся, — Мария Тимофеевна смотрела на мужа, который с видом запертого в клетке тигра бродил по комнате, — это самое меньшее, что мы можем для него сделать! Яков Платонович спас Аннушку от смерти! — В который раз… — бурчит Миронов, соглашаясь. Но спокойнее не становится. Однако, подходит к постели, и садится рядом с женой. Мария Тимофеевна тут же берет его за руку, и кладет голову ему на плечо. Не то вздыхает, не то всхлипывает. — Ох, Витенька… У меня, это, кажется дар… — Господь с тобой, Маша! — Виктор Иванович вздрагивает, и крепче прижимает ее к себе, — какой еще дар? — Если уж я кого назначила Ане в женихи, — так бежать от этого человека надо, — печально признается Мария Тимофеевна, — ну сам вспомни. На князя нахвалиться не могла, а он предателем оказался. Сашенку Вишневского ей сватала, - а как он теперь бедную Лидию Владимировну шпыняет! Возмечтала, что Анна за господина Клюева замуж выйдет, и вот! Сумасшедший. Убийца… Ничего я в людях не понимаю, Витя… — Полно, Маша, кто угодно обмануться может, — он касается губами ее затылка, — что ты. К тому же, за нынешнего … кандидата сама ныне горой стоишь. Или от господина Штольмана тоже… бежать надо? Мария Тимофеевна поднимает голову. Виктор Иванович опять видит суровый лик неукротимой амазонки: — Он, Витя, не жених, а муж! — заявляет она, не дрогнув, — и это совсем другое дело! _________________________ Продолжение следует.