Другая ночь

Спасибо за помощь Jelizawietе.

«Мне снилось печальной луны лицо И танец печальных звезд. И будто бы рядом твое крыльцо — И будто за тысячу верст…» (Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. «Мне снилось…» на стихи Г. Гейне. Перевод — Валерий Ананьин)

Банки с вареньем — четыре штуки в ряд, стояли на столе Антона Андреевича, в солнечных лучах полыхая оттенками от алого до темно-фиолетового. Смущенный Коробейников же позаимствовал цвет примерно из середины красочного спектра, не слишком искренне пытаясь отказаться от принесенных даров. Посетитель же — коренастый рыжий священник с широким улыбчивым лицом, возражений не принимал. Штольман, только что явившийся в Управление прямо с поезда, оценил открывшуюся в кабинете картину, и выгнул бровь. — День добрый, — поздоровался сыщик, — что-то опять произошло, отец Василий? Пару недель назад, еще до взрыва в клюевском подвале, сыщики крайне быстро и результативно раскрыли дело с кражей кошелька, которому приделали ноги на базаре Затонска. Священнику удалось вернуть и сам бумажник, и даже деньги. Однако последующие события начисто заслонили собой в памяти столь приятный, но малозначимый эпизод. Для сыщиков, но не для пострадавшего. И вот, снова будучи в Затонске, отец Василий специально навестил полицейский участок, чтобы еще раз выразить свою благодарность. И не только словесную. — Вот хорошо-то как, что и вас застать удалось, Яков Платонович, — искренне обрадовался батюшка, — а то мне сказали, что вы отъезде. Примите — от души. Оценив выражение лица начальника, в дело торопливо вмешался Антон Андреевич: — А что за варенье, отец Василий? Вижу, что все разное! — Воистину, так, — подтвердил батюшка, и провел рукой вдоль банок, не касаясь, — клубничное, вишневое, ежевичное, малиновое… — Ежевичное? — тут же вычленил нужное слово Штольман, моментально преодолев потерю речи. Шагнул вперед, внимательно взглянув на указанную банку, чувствуя, как распознается по лицу кривая улыбка. Так вот она какая — ягода мечты Анны Викторовны. Пусть и не совсем в натуральном виде. Коробейников, знавший о том, что судебный следователь к сладостям равнодушен, явно удивился. Но сам претендовать на ежевику, конечно, не стал. Ну а батюшка Василий и вовсе расцвел, увидев неподдельный интерес Штольмана к варенью. — Вот и славно, — заговорил он, уверившись, что подарок принят, и не без удовольствия, — а мне пора уже… Да, говорят, что Анна Викторовна Миронова здесь гостья частая? — Да, — сухо ответил Штольман, вновь напрягаясь. Рыжий батюшка вовсе не походил на приснопамятного отца Федора, но кто знает, какое мнение может сложится об Анне даже у самого добродушного служителя церкви после всех слухов, курсирующих по Затонску и окрестностям? — Детишек она многих спасла, когда напасть эта приключилась — дифтерия-то, — серьезно и грустно сказал батюшка, — вы передайте Анне Викторовне, что молюсь я за нее. *** … Пальцы Анны поверх стекла чуть дрогнули, когда он сказал о визите священника в участок. Но выслушав сыщика до конца, она как-то неуверенно улыбнулась и вздохнула глубоко, точно сбрасывая неведомый груз. Хотя, почему неведомый? Анна узнала, пусть и не лично, еще одного хорошего человека, который верит ей. И в нее. Нет, банка с вареньем оказалась очень удачным подарком, но все-таки сейчас она сильно мешает. Даже за руки невозможно спокойно подержаться, не говоря о прочем! Анна, кажется, ощутила тоже самое. Улыбнулась — веселей и шире, бросила на Штольмана лукавый взгляд, и встала, решительно прижав к себе его подарок. Направилась к столу, и вдруг замерла, осторожно пристроив банку подальше от края. Задумчиво провела пальцем по стеклу, и вдруг спросила: — А батюшка Василий… Он ведь рыжий, да? — Совершенно верно, Анна Викторовна, — подойдя к ней, подтвердил сыщик. Рыжий… Сердце застучало быстрее. В деле двух офицеров Анна не встречалась со священником, и церкви его не видела. Но совсем недавно, той ночью, когда… Ей приснилось венчание — ее и Якова. И обряд проводил именно рыжий добродушный батюшка, в каком-то маленьком, очень скромном храме. Анне было так хорошо там, так спокойно и радостно! И, наверное, никакой другой свадьбы ей и не нужно. Хорошо, что такой священник есть на самом деле. И его церковь — в скольки-то верстах от Затонска. Опять сон — счастливый сон, может стать вещим. Но это потом, когда все закончится. А сейчас, раз банка уже не мешает, можно наконец, снова просто крепко обнять любимого сыщика, который сегодня оживил для нее другое видение. С ежевикой. Он запомнил. Выбрал именно это варенье. И принес ей. Почему-то хочется одновременно смеяться, плакать и целовать своего героя. Последнее желание она выполнила тут же, получив от героя ошеломляющий ответ… Однажды, уже в старших классах гимназии, несколько девочек, вдали от ушей классных дам, начали обсуждать требования к будущим женихам и супругам. Что они должны будут делать, дабы считаться по-настоящему влюбленными и достойными оказанных им милостей. — Цветы… каждый день, огромные корзины! — глаза мечтательницы возведены под потолок, — и все розы, розы! Увитые золотыми лентами! — И записки, — с придыханием вторит ее подруга, — с признаниями, комплиментами, стихами! Чтобы так, как в книжках — «ваши бездонные очи», «коралловые губы», «пленительная сеть кудрей»! «Целую ваши ножки и ручки, вижу во сне и наяву, молю на коленях подарить мне свидание»! — ДухИ, — прищуривается еще одна будущая покорительница сердце, — и украшения… Ах, какие жемчуга подарил моей кузине ее жених! И веер из слоновой кости! Анечке Мироновой нечего сказать. Да и не хочется. Весь разговор ей кажется странным, и напоминает список покупок, который мама зачитывает вслух, перед тем, как отправиться в лавку. Влюблена Аня пока была только один раз — в пожилого учителя рисования, Серафима Федоровича. * Потому что он был добрым и справедливым. Никогда не смеялся над фантазиями ученицы, и не называл ее странной. И при чем тут подарки? А потом оказалось, что в руках любимого и любящего тебя человека сказочным чудом может стать все. Скромный цветок с клумбы, румяное яблоко. Еловая ветка, и смешной бродячий котенок. Банка с вареньем… Но самое главное, что этот человек есть. Он жив, и ты можешь касаться его, обнимать. Верить ему целиком, и ничего рядом с ним не бояться. … Остановиться было тяжело, но необходимо. Штольман оторвался от теплых губ, поймал затуманившийся взгляд, надеясь молча объяснить, что пора возвращаться в реальность. И через несколько секунд прочел в синих глазах грустное понимание. Анна сама мягко отстранилась, легко скользнув пальцами по его плечу, точно извиняясь. А потом неосознанным жестом приложила ладонь к своей раскрасневшейся щеке, и смущенно улыбнулась. Но почти сразу опять стала серьезной. — Как хорошо, что вы узнали имя Володиной мамы, — сказала Анна, — так мне будет гораздо легче ее позвать. И может быть, Ирина Голубева перестанет бояться нас. Поймет, что мы хотим помочь ее детям. Возразить он не успел. Может быть, дух воспринял слова медиума, как призыв, или так уж совпало, но Анна застыла, побледнев, глядя в никуда расширившимися нездешними глазами. Раз прекратить это было нельзя, оставалось помочь с происходящим справиться. Сыщик быстро встал у Анны за спиной, крепко обняв за плечи. Высокое, яркое небо, на фоне которого виден легкий, кружевной фасад здания, похожего на сказочный терем. К нему ведет невысокая каменная лестница с белыми перилами. Но рассмотреть в деталях ее трудно, как и дом — их заслоняет щедрая зелень деревьев. Мимо зарослей, по дорожке движется пожилая дама в темном платье, очень прямая, неприступная, с лицом суровым и замкнутым. Она осторожно толкает кресло на колесах, в котором сидит худенькая темноглазая девочка. Девочка оборачивается, говорит что-то, и лицо женщины преображается. Оно оживает, смягчается, выдает искреннюю тревогу и нежность. Девочка замечает кого-то впереди, радостно кивает, протягивает руку. Дама вновь точно уходит в себя, но улыбается подошедшему вполне дружелюбно. Это мужчина, лет сорока. У него круглое приятное лицо с крупными чертами, пышные усы и густые брови. Он здоровается с женщиной, и девочкой, дама обращается к нему с вопросом… И тут видение исчезает. Анна чувствует, что пол уходит из-под ног, но ее подхватывают на руки, окликают — взволнованно и сердито. А потом усаживают на диван, пытаясь согреть ее заледеневшие пальцы. — Хватит! Больше никогда! Она только качает головой, не в силах пока ничего сказать. Но сознание и силы возвращаются, дышать становится легче. Яков отходит ненадолго, и возвращается со стаканом воды. Она жадно пьет, и кажется, окончательно приходит в себя. — Все хорошо… Не волнуйся. Все уже хорошо… Почему все эти духи не могут быть повежливее?! Сами просят помощи, но ведут себя так, словно перед ними и не живой человек! Женщина… Слишком быстро успевают забыть, что такое физическая боль? Или не придают этому значения? Нужно постараться учесть все это в будущем, и не доставлять лишних неприятностей с того света. Впрочем, явись Штольман в виде духа своему любимому медиуму, деликатность ему вряд ли зачтется. Поколотить его не смогут, зато выскажут очень многое. — Что вам показали? — хмуро спросил он, вглядываясь в лицо Анны. Но смертной бледностью оно больше не пугало. Дыхание выровнялось. Да и голос прозвучал спокойно: — Судя по всему, Люду. И ее бабушку. Где-то на юге, в парке возле красивого здания… Похоже на какой-то курорт. Может быть, лечебница? Значит, этот … человек выполнил свое обещание, и девочку пытаются поставить на ноги! Штольман кивнул. — Ему выгодно, чтобы семья Володи получала обещанное. И продолжала доверять своему «благодетелю». Так он сможет держать мальчика под контролем. Анна вздохнула, вновь ощутив смутную тревогу. — К тому же, я видела то, что происходило летом, — грустно уточнила она, — деревья были зеленые. Видение Анны давало картинку несколько расплывчатую, но позволявшую уже сделать определенные выводы. Итак, бабушка и внучка вместе, в каком-то южном городе. Люда не выглядит запуганной, способна улыбаться и радоваться, несмотря на болезнь. Возможно, дело идет к улучшению? Но бабушка сурова и напряжена, когда не говорит с девочкой, — боится верить в счастливый исход, или до него пока слишком далеко? К тому же, не стоит забывать, что с того момента прошло около полугода. Но чем-то же этот эпизод показался важным духу Ирины Голубевой, раз именно его она продемонстрировала медиуму! — Еще там был мужчина, — продолжила Анна, — и девочка, и старушка поздоровались с ним очень приветливо. Люда так и вовсе чуть ли не в ладоши захлопала, потянулась к нему, — и добавила тихо, — я… я так маленькая дядю встречала. Он молча выслушал описание незнакомца, которое ничем пока помочь не могло. Кто этот человек? Аристократ? Он умеет вызывать доверие и влезать в душу, но что-то не сходилось. По словам Анны, мужчина держал себя достаточно просто, не подчеркивая собственную значимость. Но, возможно, у него имеются в запасе разные маски и роли? — Кажется, бабушка Люды обратилась к нему по имени, — снова заговорила Анна, — но я его уже не расслышала. Видение ушло. — И очень хорошо, — отвечает он, — вы и так… — Все в порядке! — опять пытается убедить его Анна. Спор обрывается — где-то в недрах дома слышится шум. Стук, шаги, восклицания. А возле самой двери гостиной настойчиво начинает мяукать Пушкин. Штольман выходит из комнаты, Анна, разумеется, спешит следом. Котенок, посмотрев на них, снова мяукает, и бежит к лестнице. Что неудивительно — суета творится на втором этаже. Поднявшись туда, они сталкиваются с Марией Тимофеевной, которая с видом одновременно грозным и отчаянным спешит им навстречу. За ее спиной, около распахнутой двери одной из комнат замер сам адвокат Миронов. — Аня! — восклицает Мария Тимофеевна, прижав руки к груди, — Яков Платонович! Петр Иванович… сбежал. — Как? — спрашивает сыщик. Виктор Иванович оборачивается, и виновато разводит руками: — Через окно… «Вот сразу видно, чьего дяди я племянница» — подумала Анна, созерцая распахнутую раму, и колышущиеся занавески. Петр Иванович, подгоняемый Амуром и похмельем, покинул дом, оставив только следы на заснеженной клумбе. _______________________________ *См. повесть SOlga «Барыня с архангелом». «- Анна Викторовна призналась как-то, что в юности испытывала к вам весьма нежные чувства, — сыщик прищурился, не без удовольствия наблюдая за ошеломлённым лицом старого учителя. — А я, знаете ли, ревнив без меры! Тьфу ты, пропасть! Серафим Фёдорович смущенно поскрёб в затылке. Неужели юная Анечка Миронова и впрямь испытывала к своему старому учителю что-то большее, чем восхищение преданной ученицы? Никогда не замечал. Обычное дитя, что смотрит большими глазами и радует своими успехами… Вот и объясняй это двадцать лет спустя её ревнивому мужу…» Продолжение следует.