Другая ночь

За юридические консультации спасибо Jelizawietе, за медицинские — Sowyatschokу.

«Дымный рассвет, дымный рассвет, дымный рассвет встает. Испуганным криком встречает петух Поступь совиных рот…» (Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. «Марш кукол». Автор стихов — Валерий Ананьин).

Ранним утром в доме судьи Кудрявцева прогремел револьверный выстрел. Перепуганная супруга, решившая, что это было нападение и покушение, тут же послала за полицией. Антон Андреевич прибыл на место незамедлительно. Заподозрив новые происки Крутина, велел сообщить о происшествии Штольману, поэтому судебному следователю сегодня выспаться было тоже не суждено. Однако, судя по всему, трагедия оказалась результатом стечения обстоятельств — как тяжелых, так и дурацких. Накануне состоялся суд над тремя офицерами, чьи действия привели к самоубийству Александры Ивановны Тобольцевой. Несмотря на усилия адвокатов, насильник Нелидов, женишок Светлов и обманщик Заливухин получили самое большое из возможных наказаний — лишения всех прав состоянья и двенадцать лет каторги *. Причем раскаяние и ужас от содеянного демонстрировал только Светлов. Остальные вели себя весьма вызывающе, и до последнего полагали, что обвинение окажется бессильным. Ведь после смерти Александры минули месяцы. Но Штольман выполнил обещание, данное самому себе, и дело было передано в суд со всеми скрупулёзно собранными доказательствами. Кудрявцев в должности пребывал не первый год, но и на него обстоятельства преступления впечатление произвели тягостное. Когда все было кончено, судья отправился в клуб, где и попытался перебить мерзостные ощущения вином, а мысли отвлечь картами. А поскольку человеком был азартным, то и проиграл довольно много. И поставил в итоге на кон какую-то табакерку. — Да вон она, — всхлипнув, кивнула на каминную полку жена Кудрявцева, — говорят, французскому графу принадлежала, которого на гильотине казнили. А муж очень к таким предметам… чувствителен… — Оставь, Сима, — простонал с дивана раненный судья, совершивший крайне удачный промах, а потому — живой, — дурак, да… Пришел домой, ночь на исходе… Голова гудит. Мерзавцы эти, офицеришки мерещатся, девочка бедная… И проигрыш мой, вот как назло! Одно к одному! И табакерка… Ну, думаю, да пропади все пропадом, что за жизнь такая, не все ли едино… — Что же ты такое говоришь, — бросилась к нему жена, — их осудили, по закону! Ты сделал так, что от наказания преступники не ушли. Значит, и надо дальше жить, а не стреляться. И обо мне — подумал ли? Кудрявцев тяжело вздохнул, протянул ослабевшую руку, ловя ладонь супруги. — Отдам я эту табакерку… Может быть, и хорошо, что проиграл. Ну ее! … — Вот уж точно — «ну ее», — сказал на обратном пути Коробейников, — такое дело грязное до конца довел, а из-за безделушки — стреляться! — Думаю, табакерка просто стала последней соломинкой в тот момент, — ответил Штольман. По крайней мере, три негодяя, виновные в смерти Саши Тобольцевой, получили по заслугам. Не самая плохая новость очередного дня. — А не мог все-таки Крутин как-то повлиять на судью? — задумчиво спросил Коробейников. — Пока не вижу в этом никакого смысла, — пожал плечами следователь, — если бы Кудрявцев застрелился перед вынесением приговора, можно было бы говорить о желании гипнотизера затянуть дело Нелидова и его пособников. Дескать, нет справедливости в этом мире, всюду беззаконие и произвол. Но сейчас, когда все уже решено? Хотя, расспросить людей, с которыми Кудрявцев играл, все-таки нужно. Не случилось ли в клубе чего-то подозрительного. Хотя госпоже Аникеевой вряд ли бы удалось туда проникнуть — слишком много народа пришлось бы морочить. Но среди соратников Крутина она, увы, не одинока. Досадно, что фигуры Аристократа и Доктора продолжали пока оставаться крайне размытыми. Впрочем, вчера вечером, после разговора с Анной и неожиданного чаепития, Штольман отправился в больницу, где и побеседовал с Александром Францевичем. Тот, ожидаемо, не отказался помочь, и запрос в Петербургскую больницу, где лечилась Люда Голубева, был отправлен именно Милцем. Так же, как и письмо в Одессу. … — Как давно вы сами знаете Ланге, Александр Францевич? — поинтересовался Штольман. Доктор задумался. Снял очки, потер переносицу. Посмотрел на сыщика — серьезно и очень устало. — Собственно, Яков Платонович, до его первого появления в Затонске, я видел Ланге один-единственный раз. В 1893 году, когда ездил в Петербург. Столкнулись мы случайно, и только разговорившись, выяснили, род занятий друг друга. Имя — да, было мне знакомо и раньше, так что сомнений в его личности у меня не возникло. — У вас есть, к кому можете обратиться в Одессе, но так, чтобы наши подозрения остались в тайне? — Не беспокойтесь, ЯкПлатонович. В конце концов, я тоже имею полное право заподозрить, что с моим… коллегой что-то не так. И пожелать выяснить правду. — Подвергать опасности вас мне бы тем более не хотелось! — Ну, не сердитесь. Я — взрослый человек, и вполне понимаю риски. И ответственность. Если Ланге — обманщик, значит это дело не может не касаться меня. И все-таки, Александр Францевич теперь тоже может попасть под удар. Но случайной ли была та встреча в Петербурге? Или те, кто задумал весь этот противозаконный спектакль, хотели подтвердить полномочия Лже-Ланге — уже через доктора Милца? Ведь в планах главного манипулятора следующим игровым полем уже явно был уже назначен Затонск. — Яков Платонович, взгляните-ка! — ворвался в его мысли взволнованный голос Коробейникова, — это же Гаврила! Ну, Шуматов. Дело о голове этнографа! К воротам участка решительным шагом приближался хмурый мужчина, в котором Штольман тоже узнал мясника-черемиса. Услыхав свое имя, он обернулся, и поспешил к сыщикам. — Здравствуйте, господин следователь, — начал Шуматов, — меня Мария отправила… Поверите, или нет, но ворожея она хорошая. Барышню доктора предупреждала, когда мы сына из больницы забирали, чтобы береглась, а та ее не послушала. Штольман быстро кивнул. Анна говорила о том, что накануне страшного венчания неведомо с кем черемиска нагадала ей беду. Но гипноз от проклятой пластинки был слишком силен. — И сегодня Мария услыхала что-то, — продолжала Гаврила, — и сама не своя сделалась. Кричит, мол, смерть вижу и тьму. И опять рядом с Анной Викторовной. Она правду говорит. Нам по вере нельзя обманывать. *** Как все-таки тяжело — просто сидеть в своей комнате. На то, чтобы пережить заточение, пусть и во благо, уходит куда больше душевных сил, нежели при работе на износ. И главное, неизвестно, когда же наступит конец подобному бессмысленному времяпрепровождению. Анна с раздражением отложила в сторону книжный том, над страницами которого все равно никак не могла сосредоточиться. С одной стороны, в ее положении лучше всего как раз избегать переживаний и опасностей. А с другой — ну о каком спокойствии может идти речь сейчас?! Она все равно думает — о Якове, Нежинской, о тайне маленького Володи. О Крутине и Тенях. О бедном дядюшке. Вспоминает то, что случилось за последние месяцы. И, конечно, никак не может не волноваться за родных и близких. Не злиться на тех негодяев, из-за которых хорошие люди попали в ловушку. И быть сейчас отстраненной от активных действий очень обидно! Вздохнув, Анна прижала к себе диванную подушку. И почти неосознанным образом побаюкала. Поймав себя на этом, невольно засмеялась. Ей не раз доводилось слышать, что женщинам в ожидании нужно все время смотреть на что-то красивое — тогда и рожденные ими дети будут непременно хороши. А если будущая мама только и делает, что борется за справедливость и пытается защитить обиженных? Да, похоже у ее детей нет шансов не стать такими же воителями. Особенно, если учесть характер их отца. … Каким хорошим получилось вчера их чаепитие! Анна начисто забыла, что, собственно, подала к чаю Домна. А вот как они ели варенье — помнила очень хорошо. Как и во сне, ягоды ежевики таяли на губах, даря удивительную, с горчинкой сладость. Ими невозможно было наесться, хотелось пробовать еще и еще. Сперва Анна еще пыталась сохранять хоть какие-то манеры, пристойные для воспитанной барышни. А потом заметила, что Яков к варенью не притрагивается, а только с кривой своей улыбкой наблюдает за тем, как есть она сама. Тогда Анна придвинулась ближе, и набрав полную ложку пахучих ягод в сиропе, поднесла к его губам. И не встретила никакого сопротивления. После чего ее так же накормили в ответ. Да, ложек в ее сне не было. Но брать руками варенье — это уже совсем неудобно. Зато поцелуи получились точно такие же — со вкусом ежевики. И губы были потом перепачканы синим. И пальцы тоже. Пусть на короткое время, но ей тогда стало весело, и почти спокойно. Потому что рядом был Штольман. И в доме Мироновых сыщика принимали, как члена семьи. Его полное право находиться в комнате Анны даже у мамы не вызывало более сомнений. Мама снова очень помогла им. Фотография в старом номере «Телеграфа» безоговорочно подтверждала, что рисунок Анны изображает именно здание грязелечебницы Андреевского лимана. Значит, сестренка Володи находится в Одессе! — Находилась летом, — мягко поправил ее Штольман, — но в любом случае, о девочке там точно должны знать. И об этом… докторе. Благодарю вас, Мария Тимофеевна. Имя Ланге при маме озвучивать не стали. Она же, несмотря на все тревоги и загадки, расцвела от похвалы, и тут же притворно рассердилась. Напомнила о чае и вышла, чтобы поторопить Домну. Может быть, сыщик и хотел сбежать. Но против Анны, Марии Тимофеевны и чая оказался бессилен. А какие взгляды он бросал на осыпавшуюся ветку с шишками! Не то смутило его это зрелище, не то привело в полное недоумение. Ну неужели Яков полагал, что она может выбросить его подарок! Это он еще не знает, что Аленький цветочек по-прежнему хранится у Анны, засушенный в книге Кардека. — Мя! — напомнил о себе Пушкин, лениво гонявший по полу тряпичный мячик. — Ну про тебя-то точно забыть невозможно! — засмеялась хозяйка, — Самый Лучший Подарок! Нет, — поправилась она, — теперь есть еще один. Самый-самый Лучший. Пушкин вдруг отвлекся от игрушки. Замер, прислушиваясь. Выгнулся, зашипел, дергая хвостом, и сердито глядя на дверь. Нахмурившись, Анна тоже посмотрела туда, зная, что котенок, предупреждая о неприятностях, обычно не ошибается. В этот раз Пушкин тоже оказался прав. В коридоре раздались осторожные, явно намеренно приглушенные шаги, и через секунду в замке что-то заскрежетало. — Аннушка, — хрипло и придушенно послышалось из-за двери. Дядя?! Настоящий?! — Аннетт! — насмешливо-развязанный тон разрушил надежды. Но… Он пытается освободиться! Тень сдает позиции? Чавкнул замок, и дверь распахнулась. Анна подалась вперед… И наткнулась на безжалостный, холодный, острый взгляд Полины Аникеевой… *** — Где Анна?! Мария Тимофеевна испуганно шарахнулась от ворвавшегося в дом сыщика. — Дома, конечно! В своей комнате была, я к ней после завтрака заходила… Ничего не говоря, Штольман рванулся мимо нее к лестнице. И остановился. По ступеням, навстречу ему, неторопливо спускался Петр Иванович. Вернее, его Тень. — Что за шум, что за крик? — спросил он, — какой еще скандал произошел в нашем благородном семействе? — Петр Иванович? — ахнула Мария Тимофеевна, — вы здесь… откуда? Зачем? Тот прижал палец к губам и ухмыльнулся. — Исключительно с благородной миссией! Провел, так сказать, сквозь стражу, устроил встречу через все запреты. Не впервой ведь, так, Яков Платонович? Он насмешливо подмигнул сыщику. — Где Анна? — очень тихо и спокойно спросил Штольман. — Они с Полин решили прогуляться, — ответил дядя, пожимая плечами, — не беспокойтесь, Аннетт была вполне здорова. Оделась, причесалась. Полин обещала, что одну ее не оставит, и скоро привезет домой. Компрометации из этого точно не выйдет, так что, не понимаю вашего беспокойства! Штольман резко схватил Миронова за воротник, и рванул к себе с такой силой, что ткань затрещала. Позади громко вскрикнула Мария Тимофеевна. — Госпожа Аникеева — пособница преступника, которому нужна Анна! — уже не сдерживая ярости, проорал сыщик, — Петр Иванович, слышите меня? И вы помогли ее похитить! Из кабинета появился бледный Виктор Иванович. Решительно и молча он двинулся к брату. Продолжение следует. ______________________________________ *См. «Свод Законов Российской Империи. Том XV». Статьи 1525 — 1526. https://civil.consultant.ru/reprint/books/229/170.html