Другая ночь

«И воздух словно загустел, и ветер сник и стих, и в охватившей тишине лишь время шелестит….» (Стихи к музыкальному спектаклю «Тень» по пьесе Евгения Шварца. Пролог. Песня «Сказочник». Взято из Интернета. Автор неизвестен.)

Мария Тимофеевна опять не находила себе места от беспокойства. За Аннушку, на которую по-прежнему идет охота, за Витю, пережившему новое потрясение, с его-то сердцем! За Петра Ивановича, который, хоть и пытался бодриться, все равно выглядел больным. Точно душа мучается, а показать этого человек не может. Вот и Анечка в ноябре, после дуэли, страдала, винила себя во всем, просила прощения. Ночами кричала и плакала, пугая мать до полусмерти. Если бы Мария Тимофеевна тогда знала, в чем дело! Но только Витино избавление от Тени, и окончательное возвращение домой все прояснило. Трудно не верить в потустороннее, коли видишь его своими глазами. У Анны после освобождения был Штольман, у сыщика — Аннушка. Виктора Ивановича из мутного тумана вины и горечи выводила твердой рукой она, на правах любящей жены. А Петру Ивановичу и помочь некому — чтобы вот так, именно от сердца к сердцу, что ли… Жаль, что у них с деверем такие странные отношения сложились. Не ангел он, конечно, обижал ее частенько своими шуточками, только, может быть, не со зла все-таки? А ей долго казалось, что специально это, что не уважает он ее, не понимает, отчего Витя на невзрачной купеческой дочке женился. Ну вот так и дает понять, что не ко двору она здесь*. А Мария Тимофеевна за свою семью, за свое счастье до слез боялась, не рухнуло бы — да хоть и от шутки глупой. И нет бы самой в ответ, хоть раз искренне посмеяться. Впрочем, пришлось ей признать со вздохом, тогда — точно не могла. Тогда хотелось, чтобы жизнь шла идеально, правильно, как полагается. А если что не так, — хозяйки вина, почему допустила? И вот стараешься, стараешься, гнездо вьешь, и даже Липа признает, что уютный дом у сестры, и дочка — раскрасавица. А кто-то раз, — и усмехнется твоим хлопотам, точно холодной водой окатит. Впрочем, она быстро научилась над деверем в ответ язвить, может быть, и не так тонко, но метко. Вот и воевали двадцать лет, а настоящими друг друга знали разве? Только один раз, после жуткой истории в суде, когда Петр Иванович оказался среди заложников, Мария Тимофеевна ощутила к нему глубокое и искреннее сочувствие. Захотелось — укрыть, поддержать, обогреть этого человека, который был в те дни столь же внутренне одинок и бесприютен, как теперь. Но увы, все ее попытки оказались ни в лад, невпопад, а она никак не могла остановиться, и говорила что-то такое, натужно-радостное, видела, что деверю от взятого ею тона только хуже, но ничего другого просто не шло на ум. И сейчас — ну что она может?! Разрешить употребление «врачебных рекомендаций»? Хороша помощь, нечего сказать! Аннушка говорила с Петром Ивановичем, а уж ее девочка всегда лучше всех знала, что у дяди на душе… И то пока не слишком помогло. И нельзя же все на дочь-то сваливать, а то Анне самой волнений мало. И дУхи эти, и расследования, и злодей-гипнотизер. И Яков Платонович все еще по закону чужой муж, и поди докажи людям, что истинная жена ему вовсе не эта… бывшая фрейлина! Штольман появился сегодня с самого утра, и почти сразу Анна вытащила его на прогулку. А они с Виктором замерли около окна, глядя на дочь и сыщика, которые стояли на заснеженной дорожке, кажется, даже за руки не держась — и были едины. И так… прекрасны. Ну почему пять лет назад она не видела этого, считала, что Яков Платонович не пара Аннушке? Самая лучшая он ей пара! Единственная. Если бы только… Ах, если бы только они все-таки поскорее обвенчались! Виктор обнял ее крепче, коснулся губами волос… И в этот момент они заметили Ребушинского, спешившего от ворот прямо к Анне и сыщику. Последний вроде даже не шевельнувшись особо, точно стал выше ростом — и как будто впереди. А бедный Алексей Егорович, наоборот, уменьшился, но не отступил… Ох, он же может быть очень … настойчивым, коли дело касается сенсации. Наверняка хочет выпытать что-то о вчерашнем сражении с госпожой Аникеевой! Мария Тимофеевна дернулась невольно, готовая поспешить вниз, не зная толком, кто больше нуждается в защите — и от кого. Однако, Витя удержал, хотя и сам ощутимо напрягся. Переживает за дочь, или еще и супругу ревнует? После возвращения муж ни разу никаких намеков на ее сотрудничество с журналистом не делал, а статьи так даже хвалил. Но что на сердце у Вити и в мыслях по этому поводу? Она по себе знает, даже если никаких поводов нет, придумать многое можно… И кто сказал, что ревность освежает чувства? Да не дай Бог никому! Больно это, больно и унизительно на самом деле. Для обоих. И если есть причины, и коли нет их. Она чуть сжала ладонь мужа, лежавшую на ее плече. — Витя… Тем временем Ребушинский отдал Аннушке какой-то листок, который она выронила, а Штольман быстро поднял… И опять сурово навис над испуганно попятившимся журналистом. Однако дочь притушила сыщицкий гнев касанием руки, и довольно спокойно заговорила с Алексеем Егоровичем. Тот объяснял ей что-то, разводил руками, кивая и соглашаясь. А затем… Мария Тимофеевна за секунду внутренним чутьем поняла, что будет, и отпрянула от окна, увлекая за собой Виктора. Может быть, Ребушинский, повернувший голову в сторону дома, их бы и не разглядел… Но зачем же зря дразнить человека? Он-то не был Тенью, и симпатизировал госпоже Мироновой совершенно искренне. Когда они снова отодвинули занавеску, оказалось, что Ребушинский уже вышел за ворота, а Штольман и Аннушка стоят на месте, крепко обнявшись. Здесь Виктор уже отвернулся сам, и сердито проворчал: — Представляю, что о вчерашнем понапишет этот… стрекулист! — Витенька, но господин Ребушинский уже давно не сочиняет гадостей, — напомнила Мария Тимофеевна, — а уж выставлять в неверном свете Анну он точно не станет! Ну, опишет в красках подвиг Петра Ивановича, который «единым махом…», ммм… «единым махом отрубил змее ядовитое жало…». Так ведь это правда! — Тогда уж не жало, а язык, — хмыкнул Виктор и опять нахмурился, — только, Маша, не знаю, что хуже, в данном случае, пасквиль, или пафосный панегирик. — Но почему?! — А ты вспомни, как Петр отнесся к попыткам назвать его героем после того, как он побывал в заложниках? Это было слишком серьезно и тяжело. Не для славословья… Как и сейчас. Охота на нашу дочь, Тени эти проклятые. Петр свою с трудом одолел, и ведь она помогла увести Анну из дома! Ты же видела, в каком он был состоянии вечером? И вот, будьте любезны, статейка Ребушинского о новом «Чуде Георгия о Змее». Как насмешка! И газетой его после этого не накормишь, и в суд не вызовешь — придраться-то не к чему! Мария Тимофеевна представила на секунду, что кто-то, да хоть и Алексей Егорович, написал прочувствованную статью о ней самой. И о недавних событиях. «Любящая и мудрая жена благородно принимает раскаявшегося мужа обратно в семью». Правда ведь — на первый взгляд. К тому же, и так известная всему городу. Но даже, будь подобный опус выдержан в самом возвышенном тоне, никакой радости и благодарности она бы вовсе не испытала от его появления. Вот! Спасибо Виктору. Теперь она точно знает, что может сделать для Петра Ивановича. Убедить господина Ребушинского рассказать о схватке на берегу Затони как можно более лаконично и сдержано. Возможно, самой поучаствовать в сочинении статьи. Уж Мария Тимофеевна постарается, чтобы чувства родных людей задеты не были. *** Все-таки, какое это счастье, когда от близкого человека ничего не нужно скрывать. Анна поднялась в свою комнату, закрыла двери и, прислонившись к ним, вздохнула с облегчением. Словно именно теперь ее тайна окончательно перешла во владение Штольмана. Яков узнал, что станет отцом, и… Конечно, это добавило сыщику волнений, но все-таки он был рад. Просто выразил это… своеобразно. Как Штольман. Тут же начал оберегать Анну еще больше, готовый, кажется, запретить ей и выходы на улицу, и духов. Он всегда такой, а теперь это будет проявляться особенно сильно. Ничего, она сумеет его убедить, что молода и здорова, и заворачивать ее в вату вовсе не следует. Главное, не обидеть. Ведь Яков так ведет себя просто потому, что очень любит ее, и не хочет потерять. Разве не пугается сама Анна до потери соображения, когда знает, что сыщику грозит опасность? Как, например, вчера, из-за жуткого приказа Полины, и тяжелого холодного револьвера в руке. Или еще раньше — после дуэли. А когда он пропал пять лет назад, оставив кровавый след на полу… Анна решительно тряхнула головой. Не надо. Не сейчас… Если уж думать об этом, то только, если Яков рядом. Можно тут же прижаться к нему, поцеловать. Заглянуть в глаза, выражение которых становится таким … неописуемым. Нежным, и словно бы слегка беспомощным. Только на Анну он так смотрит, и этот взгляд стоит всех пышных слов и красивых клятв. Им надо беречь друг друга. Но как это сделать, не переходя черту, не запирая в условном кабинете, что было, конечно, где-то смешно, но очень обидно? Хотя, сегодня им вполне удалось договориться — Анна вызывала дух, а Яков помогал ей. Действительно, помогал. Его объятия давали ей силу, защищали от холода. И боли в солнечном сплетении она почти не почувствовала. А вскрик и слабость были вызваны, скорее, самим зрелищем, которое более всего походило на добровольную сделку с душой. Вряд ли Полина ее продала, но отдать могла. Во имя страшного эксперимента своего хозяина. И судя по всему, результаты опыта интересовали и саму госпожу Аникееву. … — Дух был изгнан из тела, — задумчиво произнес дядюшка, — но смерть, как таковая, не наступила. Полина существовала, дышала, ела, вела дела в лавке, в конце концов. Активно собиралась замуж, — сперва за бедного Антона Андреевича, потом за вашего покорного слугу. Значит, либо ее место занял иной дух, либо… — Может быть, душ у человека и правда, несколько? — предположила Анна, — или их возможно как-то … копировать. И в этом и состоял эксперимент Аристократа? — В этом случае, копия госпоже Аникеевой досталась бракованная, — в голосе Штольмана слышится едкая ирония, — какой был смысл делать из соратницы, и без того фанатично преданной, фальшивую куклу? — Опасался, что сия одержимость обратится против него, превратившись в ненависть? — дядя нахмурился, вспомнив, кажется, дело Громовой, — и обезопасил себя таким образом. А что касается фальши… Так работало же какое-то время! — А кроме того, — добавил сыщик, — Аристократ мог и не знать досконально, к чему приведет этот ритуал. На все согласная Полина стала идеальным подопытным кроликом. Ну а последствия — уже побочный эффект, который он так же постарался употребить на пользу. Себе. — Яков Платонович, — мысленно что-то прикинув, обратился к Штольману дядя, — вы позволите мне заглянуть в книги госпожи Аникеевой и Клюева? Насколько я помню, Андрей Петрович очень интересовался мистикой. Может быть, там отыщется хоть какая-то информация об эксперименте, который был явлен Аннетт. — Книги Полины могут быть столь же настоящими, как и она сама, — предупредил сыщик. — Да, дядя, — кивнула Анна, — ее книга о катарах — это чудовищная ложь! — Из любой лжи можно выудить несколько крупиц правды, и благодаря им двигаться дальше, — усмехнулся Петр Иванович. — Буду признателен за помощь, — сказал Штольман, — только, пожалуйста, не в ущерб… Он выразительно посмотрел в сторону Анны. Та только вздохнула. Опять ее безопасность! — Я тоже присоединюсь к дяде. Он прав. Даже «Книга ересей», которую я прочла, помогла вам узнать правду о катарах. А еще… — Что? — спросил сыщик, явно не слишком успокоенный. — Может быть, там попадется что-то о… Тенях, — тихо договорила Анна. — Это было бы очень хорошо, — взгляд сыщика стал жестким, — а то у нас с вами — только сказка Андерсена, и собственные воспоминания. Маловато для анализа. Помрачневший дядя согласно качнул головой. — Господин Андерсен то ли не все знал о Тенях, то ли не все годилось ему для сюжета. Подлый Двойник в его истории побеждает безоговорочно, и никаких возможностей для борьбы у несчастного Ученого нет. И слова: «Знай свое место» не были упомянуты ни разу. Наш Аристократ наверняка знает куда больше, а через слегка подправленный сюжет датского сказочника ловит наивных идиотов… — Дядя, — спросила Анна, — но ведь Тени и дУхи… они очень близки. Неужели тебе о них никогда и ничего не попадалось? — Очень немного, — ответил тот, — я знаю, что у древних египтян было весьма сложное представление о человеческой душе. Она состояла из разных частей, и одной из таких была «Шуит». Можно перевести это именно, как «Тень». То есть — темная, теневая сторона личности, скрытая от других. Только Шуит являлась, скорее, защитницей человека**. — Не надо мне таких защитников! — объявила Анна. — И не будет, — категорически припечатал Штольман, — это место рядом с вами занято. Дядя грустно улыбнулся. — Не стоит понимать так буквально, — сказал он, — египтяне, скорее всего, имели ввиду двойственность всего мира, и человека в том числе. Тень и Свет души здесь находятся в разумном равновесии. Сказка Андерсена о паразите, который в итоге уничтожил личность, остался благоденствовать дальше, прекрасно обходясь без Светлой стороны. — Невозможно окончательно покориться Тени, — с глубоким убеждением произнесла Анна, — никакая душа этого не вынесет. — А не это ли произошло с госпожой Аникеевой? — задал вдруг вопрос Штольман, — паразит долгое время подавлял ее душу, которая и превратилась в то, что вы описали. А затем изгнал ее прочь. Получается, что человек умер — но его Тень по-прежнему, жива. Пока не решила покинуть свое вместилище добровольно… ________________________________________ * См. драббл Atenae (Ирины Плотниковой) «Самообман». «А Виктор возьми да и посватайся к застенчивой скромнице Маше. Она уж счастью своему верила и не верила. Обмирала от нежности, когда Витенька на неё глядел ласковыми глазами. А потом, когда он уходил, слушала сестрины наставления и сжималась в комок от обиды и боли — за что же с ней так! Помолвка вышла особенно горькой. Витенькин младший брат — вот уж истинно, шалопаем был и остался. Как раз из тех, про кого Липа любила рассуждать. Ручки целовал, а сам скользил томным взглядом куда-то мимо. А потом и вовсе имя перепутал, утверждая этой небрежностью полное ничтожество братниной избранницы. Маша ему не простила и не простит никогда!» **«Тень-Шуит представляла собой не просто физическую Тень. Она обладала активностью, деятельностью, защищала своего владельца, наделяла его жизнеспособностью. В процессе рождения бога или человека, создатели как бы соединяли с тенью их, а смерть соответственно означала разделение человека и его Тени…» («Представление о душе в Древнем Египте и Древней Индии») https://spravochnick.ru/psihologiya/pre … ney_indii/ Продолжение следует.