Другая ночь

Всем, кому под прошлой главой еще не ответила - обязательно отвечу. Благодарю всех за отклики. Спасибо за помощь Круэлле. В роли Юлии Андреевны Звягиной вижу Елену Яковлеву. Такую, какой она была в экранизации пьесы А. Островского «Сердце не камень».

«Мы не режем, мы не душим, Только что там говорить — Нам ведь тоже надо кушать И детей своих кормить. У людей же при болезнях, Чтоб иметь здоровый вид, Кровь порой пускать полезно, Как наука говорит…» (Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. «Песенка Людоедов». Автор стихов — Валерий Ананьин).

Юлия Андреевна закашлялась, точно слова оцарапали ей горло. Быстро отвернулась, приложив к губам платок. Штольман молча ждал, переведя взгляд на черную поверхность учебной доски, тщательной протертой, но все равно сохранявшей матовые разводы. Да и сам запах мела в комнате, легкий, сухой, казался неистребимым. — Простите, — Звягина вновь посмотрела на сыщика, — я поняла, что про Ивана вам уже известно. Что … с ним сейчас? — Повредился рассудком, — коротко ответил Штольман. — О Господи… — она медленно опустилась на стул, — а … Полина? — Мертва. — Такого я не хотела, — побелевшими губами прошептала Юлия Андреевна, — такого я все-таки не хотела. — Используя свои способности, они пытались подчинить своей воле одну молодую женщину, — припечатал сыщик, — как вы понимаете, имея цели отнюдь не благородные. — Что с ней?! — Звягина вышла из оцепенения, и на лице ее отразилась искренняя тревога. Правда оказалась ходом верным и действенным. Собственные обиды и страдания не заслонили для Юлии Андреевны весь остальной мир. — Ей хватило силы сопротивляться, — ответил Штольман, — да и помощь подоспела вовремя. Но есть основания думать, что Аникеева и Скрябин действовали не в одиночку. И значит, кто-то еще может пострадать от подобных… умельцев. Звягина судорожно сжала руки. — Я рада, что эта женщина цела, — хрипло заговорила она, — она очень сильная, поверьте мне, раз сумела противостоять … Полина ведь не просто так интересовалась шаманством. Судя по всему, в записях отца ей удалось обнаружить что-то, заговор, или обряд. Или она сама каким-то образом сложила нужную формулу, слова… Как одержимый ученый, перебирая раз за разом ингредиенты, получает однажды необходимое вещество. — Вы хотите сказать, что ее собственное умение усилилось за счет … алтайских заклинаний? — уточнил Штольман. Видимо, скрыть непрошенный сарказм не удалось. Хотя, после всего случившегося, иронии заслуживал, скорее, чей-то непрошибаемый материализм. — Я только знаю, что способности Полины сделали очень резкий скачок, — ответила Юлия Андреевна, — если я не отгораживалась от нее на самом начальном этапе, прервать дальнейшее по своей воле уже не могла. — Почему вы не прекратили общаться с ней? — спросил сыщик. Звягина горько усмехнулась, и опустила голову. В темных, гладко уложенных волосах блеснуло несколько седых нитей. — Из-за Ивана… Евгеньевича, — ответила она, — получился какой-то исковерканный многоугольник. Полине нравился ее взрослый поклонник и шаманство, Ивана интересовал гипноз и его мистические вариации, а мне был нужен … Иван. Я очень долго надеялась, что он другой. Не такой, как Полина. Юлия Андреевна снова замолчала, не отрывая взгляда от крепко стиснутых пальцев. — Вы сказали: «это было жестоко», — негромко напомнил Штольман, — что именно произошло? — Да, — вздохнула она, — это … важно. После случившегося я смогла разорвать все. Уйти. Я увидела правду. А еще ее увидел отец Полины. И умер. — У него не выдержало сердце? — уточнил сыщик. Звягина кивнула. Потом, сделав усилие, села ровно, расправила плечи. Заговорила медленно, явно пытаясь убедить себя, что рассказывает чужую историю, которая к ней не имеет отношения. Но получилось плохо. Точнее — вовсе не получалось. — В тот день я пришла К Полине, зная, что там будет Иван Евгеньевич. Мы часто собирались втроем. Так сказать, избранные, — болезненно поморщилась женщина, — элита без … «экзальтированных идиотов». Полина с Иваном обычно обсуждали теорию гипноза и языческие верования. Практикой же Полина в полной мере мучила меня наедине, но к тому времени пробить мою защиту у нее почти не выходило. Я думала, она смирится с этим и оставит меня в покое. Дура, — резко выдохнула Юлия Андреевна. — Я — дура, — безжалостно утонила она, поймав вопросительный взгляд сыщика, — я ведь даже дару не поверила, когда в голове вспыхнуло, что сейчас будет страшно. Решила, что угроза исходит только от Полины, а Иван… не позволит ей… Вновь повисла тишина. — А он не помешал Аникеевой загипнотизировать вас, — подвел итог Штольман, катнув на щеках желваки. — Он ей помог! — выкрикнула Звягина, и заговорила быстро, захлебываясь словами, — я доверяла ему, мне и в голову прийти не могло, он никогда не… Говорил, что ему хватает желающих среди знакомых, для которых это просто любопытное развлечение… К тому же, мой барьер он бы точно пробить не смог, Иван был слабее Полины. Но я не ожидала! Он… даже сказал какой-то комплимент, что-то о ясных глазах, в которые приятно смотреть… Вот я и доставила ему … это счастье. Иван не дал мне возможности защитить разум, ввел в транс, и почти сразу уступил место Полине. И она словно опьянела от вседозволенности… Если вспомнить известные ему подвиги госпожи Аникеевой, ничего удивительного. А ведь в Затонске дела вершила даже не она сама, а ее Тень. — Юлия Андреевна, — обеспокоенно начал Штольман, но Звягина его точно не услышала. — Она знала о моих чувствах и хотела, чтобы именно Иван видел мое унижение, и чтобы я понимала это! Чем больше мучений, тем слаще… и полезнее для ее будущего бессмертия! Полина внушала мне … снять одежду, я не могла, это было против всего, все равно что убить кого-то*. Она настаивала, снова и снова, а потом я услышала, что Иван советует … «сформулировать иначе» … Именно так он и сказал, словно … на лекции. И предложил внушать, что мое платье горит… Он не собирался делать ничего… более ужасного, он просто следил, как за зверем в клетке… Я плохо помню, что дальше, кажется, я каталась по полу и выла в голос, потому что и правда, ощущала себя в огне. А потом все прекратилось. И только Полина рыдала, и кричала: «Папа!». — Господин Аникеев не выдержал того, что увидел, — с трудом разжав зубы, произнес Штольман. — Полина обо всем забыла, получив власть, — тихо сказала Звягина, — даже о том, что отец дома, и может услышать мои вопли. Но я думаю, Ивана Семеновича поразило лицо дочери, которая наблюдала за моими корчами. Лицо, на котором наверняка было написано искреннее удовольствие… — Что было дальше? — Дальше… — Юлия Андреевна перевела дыхание, — я сама была почти в обмороке. Иван потребовал от Полины прекратить истерику. Она захлебнулась, и … послушалась. Упомянула только, что ей в любом случае помогут замять дело. Иван предложил сказать, что у меня случился припадок, который и довел до смерти Ивана Семеновича. Он, мол, услышав крики, решил, что беда случилась с дочерью. Кажется, эту версию и озвучили потом. Но от меня никто никаких подтверждений не требовал. Я ушла из дома Аникеевых в тот же день, как только смогла подняться на ноги. И больше там не появлялась. — Они не пытались угрожать вам? — спросил Штольман. — Я уехала из Петербурга почти сразу, — пояснила Звягина, — приняла первое же предложение работы, и отправилась в глушь — начинать новую жизнь. Без каких-либо иллюзий. Она продолжала сидеть очень прямо, сурово глядя перед собой. Удивительно, что Полина и Аристократ не попытались ее устранить. Не нашли? Или недооценили? Недооценивать противника Аристократу было свойственно всегда. И это часто приводило его к фатальным последствиям. *** «У Штольмана есть версия. Значит, имеющиеся факты могут сойтись в нужном порядке, и указать на преступника. Яков Платонович сказал, что не хочет сбивать меня с толку, но если наши выводы совпадут… Шансы на то, что мы правы, увеличатся. Впрочем, как показала жизнь, ошибиться можно и всем вместе. Да так, что потом годами расхлебывать придется…» В кабинете сгущались сумерки. Антон зажег лампу, и замер, глядя на тускло-желтый свет, ожидая, что темные, вызывающие стыд воспоминания тоже сейчас пойдут в наступление. Он был готов переждать их, перетерпеть, словно острый приступ физической боли, но нежданно перед глазами встала совершенно иная картина. На днях он проходил мимо затонского кладбища. Рядом с маленьким, очень скромным могильным холмиком, вынесенным за ограду, Антон увидел Тобольцева. Иван Алексеевич стоял без шапки, и его голова казалось припорошенной снегом, хотя погода была ясной, и небо сияло пронзительной синевой. Пришедший к дочери отец был не одинок. Присев около могилы, какая-то женщина в темной добротной одежде заботливо расправляла пушистые еловые ветви. Тут же красным огоньком вспыхнул и крохотный букет живых цветов — видимо, добытый в магазине за немалые деньги. Его осторожно положили прямо к изголовью. Женщина медленно выпрямилась, поправила серую шаль на голове. Обернулась к Тобольцеву, — с тревогой и печальной нежностью. У нее было хорошее лицо — из тех, что и разглядишь не вдруг, но заметив, долго будешь смотреть, не ведая, отчего вдруг на душе становится теплее. Тихая спокойная доброта, терпеливая и неисчерпаемая, готовая принять и обогреть, ничего не требуя взамен. Жаль только, что люди зачастую пользуются этой щедростью бездумно и неблагодарно, принимая, как должное, что источник сей не имеет права иссякнуть. А потом, когда вернуть уже ничего нельзя, винят не себя, а ту, что посмела вдруг уйти, лишив их все равно что насущного хлеба. Иван Алексеевич глубоко вздохнул, словно просыпаясь. Протянул спутнице руку, которую та пожала — и не отпустила уже. Они замерли плечом к плечу, поддерживая друг друга, и сама печаль становилась светлой, дающей силы жить дальше. И не только им. Антон не мог не почувствовать вину — ведь не выпусти он Тень, виновники Сашиной гибели были бы наказаны гораздо раньше, и не смог бы никто воспользоваться желанием отца отомстить за страдания дочери. Не внушил бы ему стремление свершить самосуд. Но все-таки, хотя бы Тобольцева удалось спасти — от убийства. От суда, и каторги. От опустошения души. Спасибо Штольману. И Анне Викторовне! И он, Коробейников, тоже не остался в стороне… Насколько же мерзок Аристократ, который, создавая грязную, мрачную картину мира, добывает темную краску из реальных человеческих жизней и судеб! Вот и Иван Алексеевич едва не стал его жертвой. Скромный, добрый, честный человек, потерявший единственную дочь, в глазах преступника был просто букашкой. Которой можно оторвать крылышки. Или раздавить. Подбросить в паутину, и с интересом наблюдать за паучьим обедом. Гнев бодрил, унося из головы лишнее, вызывая желание решить эту задачу, вычислить врага, не дать ему уйти от наказания. За Якова Платоновича и Анну Викторовну, оказавшихся в плену чужого бесчестья. За тех, кто погиб, или же сделался преступником, — просто потому, что это было нужно Аристократу. И неважно, какие тайные знания этот негодяй поставил себе на службу, и чем может ответить на вызов. Антон сел за стол, придвинул к себе лист бумаги. Необходимо еще раз зафиксировать все, что известно им об этом человеке. Карандаш торопливо и голодно царапнул бумагу, напомнив Цезаря, которого хозяин побаловал сегодня кусочком яблока. Оказывается, кормить зверя только выпечкой не слишком полезно. Себя, впрочем, тоже. О мышином, и не только мышином меню заговорила при встрече Валя. Не прислушаться к ней Коробейников не мог. Значит, она не только о питомце заботится… Усилием воли сыщик отогнал приятные, но расслабляюще мысли. Грифель выводил слова «возраст», «богатство», «власть», «манеры». После небольшого промедления Антон добавил в список сигару, которая подтверждала дорогостоящие привычки преступника. Дальше — «мистика» и «гипноз». Или это одно и то же? Нет, гипноз относится, скорее, к научному феномену, это не колдовство, а воздействие на мозг силой воли. Значит, Аристократ весьма силен. Он приходил к Антону, разговаривал с Петром Ивановичем — и оба не могут толком вспомнить, как же выглядел их собеседник. И при каких обстоятельствах они встречались раньше… Вот! Антон резко дернул рукой, обводя жирным кругом слово «прошлое». Анна Викторовна не просто так сказала, что враг хорошо знает их слабые места, привязанности, страхи. Знает, что вызовет особую боль и стыд. Конечно, какие-то сведения можно получить и через третьи руки, но без личного впечатления тоже явно не обошлось. Уверенность же Петра Ивановича и самого Антона в том, что они Аристократа уже видели, сильно сужает круг возможных подозреваемых. Потому что, если Штольман и младший Миронов имели обширные знакомства в высшем свете, Коробейников таковыми похвастаться не мог. Остается только вспомнить, с кем таким сильным и родовитым успела свести его судьба пять-шесть лет назад? На самом деле, в связи со службой в полиции кое-какой перечень имен наберется. Древность и величие рода не равняются безупречной нравственности, что бы там не вещал молодой князь Мещерский, сам оказавшийся убийцей. А сколько высокомерия и самолюбования было в его словах, уверенности в том, что благодаря статусу он является человеком особой, неприкосновенной породы. Нет, конечно, Лев Дмитриевич тем самым врагом быть не может, но… До чего же характер похож! Только слишком прямо высказывал он свои взгляды, не давая себе труда даже притвориться. Это другой князь делать умел, убиенный Разумовский. Если считал нужным, конечно. Анну Викторовну так сумел заговорить, что она до последнего в его подлости не верила. А вот со Штольманом что-то изображать и не пытался. Ненавидел откровенно. Антона и других полицейских и вовсе за людей не считал. Так, за насекомых. Мельтешат, путаются, куснуть пытаются — а он их вроде в любой момент может ладонью прихлопнуть. Кто же все-таки убил тогда Разумовского? Дело так и осталось нераскрытым. Но несмотря ни на что, князь проиграл. И упрямый сыщик продолжал ему мешать, работая, и Анна Викторовна сиятельное предложение отвергла. А ведь как цеплялся Разумовский за ее дар. Много разговоров ходило после дела Демиурга — о спиритическом сеансе в доме Разумовского. Прислуга, что ли, подробности разнесла, или сами математики где-то обмолвились? Мол, спиритка чуть живая была, на ногах не стояла, а князь знай, продолжения сеанса требовал. Раз уж дУхи так хорошо пошли… Вот и вся «любовь». Обычно, если уж по расчету ухаживают, так на приданое нацеливаются, как Турчанинов, скажем. А тут вместо денег — Дар. И промотал бы его князь быстро, судя по аппетитам. И что потом — новую бы духовидицу искал? … Или и Анна Викторовна уже была не первой? _______________________________ *«Защитные механизмы психики и бессознательного очень сильны, и внушить человеку то, что противоречит его базовым интересам, практически невозможно. Внушение можно послать, и, возможно, человек даже почувствует некий импульс, но тут же включатся блокировочные механизмы, которые будут его останавливать. У человека даже может возникнуть головокружение и тошнота как сопротивление…» («Нельзя заставить человека под гипнозом выпрыгнуть из окна» — гипнотерапевт Анастасия Гузь) https://moskvichmag.ru/lyudi/nelzya-zas … asiya-guz/ Продолжение следует