Другая ночь

«Ты так покорно лежишь возле ног, Я бы, как ты, унижаться не смог, Лезешь на стенку, порой без причин, Это не дело для умных мужчин…» (О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца «Тень», 1987 год. «Дуэт Ученого и Тени»)

«Ведь гипнотизеру нужна именно Анна — ослабевшая, сломанная, изверившаяся, но ведь живая…» Потому что медленно уничтожать ее душу, приводя в соответствие с «правильной» картиной мира Разумовскому было куда интереснее самому. Выпачкать именно чистое, унизить, опошлить, заставить поверить в то, что так и должно быть, — подобные стремления часто присущи преступникам с некими «художественными наклонностями». Они развлекаются. А главное — убеждают себя и других, что чистого не существует в принципе. И дело мол, просто в цене вопроса. Это не мы плохи, это вы просто притворяетесь хорошими. Но если создать условия… И повязать человека «кровью», заставив струсить, предать, совершить подлость, многие ли сумеют не сломаться? Когда ты уже виновен, пусть и не по собственной воле, стоит ли держаться за свои принципы? Легче махнуть рукой, и просто падать еще ниже. К запаху грязи можно привыкнуть, а кроме того, в ней теплее и уютней, нежели в чистой холодной воде. Отказав князю, Анна не просто лишила его возможности всегда иметь под рукой личного медиума. Она нарушила правила, которые для самого Разумовского в доказательствах не нуждались. Правила, гласившие, что он, богатый и знатный, умный и обходительный, — блестящая партия для любой девушки, и она сама, или ее родители не имеют права разбрасываться такими предложениями! Это глупо. Невыгодно. Смешно. К тому же, одна юная барышня уже подтвердила силу обаяния князя, страстно влюбившись в него, подчиняясь всем приказам сиятельного избранника. За что и поплатилась душой, впрочем, уже и так порядочно истрепанной к тому времени. Если бы Анна дала тогда согласие… До сих пор от одной мысли об этом становится трудно дышать. Впрочем, он бы не допустил их брака все равно. Ведь и дуэль была затеяна именно для этого. Либо Штольман сам убил бы князя, либо Разумовский пристрелил бы сыщика. В последнем случае начавшееся следствие помешало бы и шпионажу Его Сиятельства, и матримониальным планам. Грязные дела негодяя не коснулись бы Анны Викторовны. И все-таки уничтожить князя своими руками тогда не пришлось. Анна призналась, что отказала ему. Защищая ее, Штольман мог убить Разумовского, но только из мести — нет. И потому направил револьвер в воздух. Прекрасно зная, что противник от своего выстрела не откажется ни за что*. Можно ли считать, что ныне князь ответный ход уже сделал? И решающий поединок можно будет начинать с чистого листа? В любом случае, давать шанс этой твари нельзя, из чего бы она не состояла. Но — если бы можно было исключить участие Анны! «Я просто … хотела вас позлить!» И все-таки, почему искренняя, правдивая, прямая, Анна так долго тянула с ответом князю? Почему не слушала предупреждений, отрицая саму возможность того, что Разумовский замешан в чем-то неблаговидном? Это не могло быть результатом преклонения перед деньгами и статусом, только не у «барышни на колесиках»! Но что?! Ее упорное нежелание верить плохому о людях, даже после участия в расследованиях? Болезненный опыт, казалось бы, должный начисто разбить все иллюзии, но нет. Только не у Анны Викторовны. Или дело в том, что возможный брак с князем пришелся по душе родителям? Анна всегда умела настоять на своем, и зачастую, это подвергало ее опасности, но уж в случае с немилым замужеством она имела полное право взбунтоваться. Но зачем-то всю осень размышляла над предложением Разумовского. Или напротив, якобы раздумья стали единственной уступкой, сделанной ею матери и отцу? «Пожалуйста, простите меня!» Вы ни в чем не виноваты, Аня. Я тоже был слепым идиотом… Но о чем думали Мироновы, одобряя действия важного соседа?! Ладно, та, прежняя Мария Тимофеевна. Понятно, что ей туманило голову. Но Виктор Иванович! Столь жестко, недвусмысленно и справедливо гнать прочь опасного Штольмана, — и привечать насквозь фальшивого старого мерзавца. Неужели отец мог просто представить себе Анну рядом с князем? «Я однажды жаловалась Элис…» Анна была одна. И не понимала, что происходит, а сыщик не умел и не мог всего объяснить. Она не знала, нужна ли ему, он не верил до конца, что нужен ей. И найти верные слова, чтобы объяснить все, у Штольмана не получалось. Анна Викторовна заслуживала счастья. А не сосланного в провинцию немолодого сыскаря с собачьей работой и невыносимым характером**. Но уж тем более не предателя и преступника Разумовского! Но все выпады Штольмана против князя воспринимались Анной, как следствие их старых раздоров, времен первой дуэли. Предупреждения сыщика сердили ее еще больше, углубляя непонимание. Дурная ирония — Двойник тоже не умел говорить, если не считать, конечно, черт знает где вычитанных красивостей. Гораздо хуже, что в отличии от настоящего Штольмана, он не умел делать. И думать. Что и привело к бесчестью, и публичному обнародованию оного. А самое страшное заключалось в том, что у позорного столба на всеобщем обозрении оказалась Анна Викторовна. Судя по всему, нечто подобное планировалось Разумовским изначально, коли он столько сил положил на устройство брака Штольмана и Нежинской. Вопреки всем правилам и законам. И раз на слабохарактерного и неумного Двойника повлияла история о «сыне» бывшей фрейлины — был найден и обучен подходящий мальчик. Двойника, после освобождения направили в Затонск, расследовать якобы, дело Крутина, и защищать, вернее, компрометировать Анну. Потому что их встреча без последствий остаться не могла. Двойник, увидев девушку уже не в воспоминаниях сыщика, а воочию, вдохновился не хуже приснопамятного Буссе. Что-то подстраивали гипнотизеры, где-то активно постарались сами Тени… Но беспринципность и бессовестность Двойника, инфантильность и ведомость ненастоящей Анны привели к сближению, которое в глазах окружающих могло извинить лишь очень скорое венчание. Однако после пикников, карантинов, и публичных поцелуев, с гримасой человека, отрывающего живому насекомому крылья, князь выпустил на сцену Ланге. И если Штольман внутри своей Тени давно ожидал, что правда всплывет наружу, то для истинной Анны «Привет от супруги» внезапно и больно ломал все, во что она верила. «Полюбуйтесь на своего благородного фараона, Анна Викторовна! Может быть, стоило когда-то принять мое предложение?» Почему он пять лет назад не убедил Анну в смерти сыщика, раз уж так хорошо сумел изобразить его со спины? Мог не оборачиваться, исчезнуть, не признаваясь в своей изуверской шутке. Или решил, что терзание неизвестностью — лучше? Ни жена, ни вдова. «Никто», как припечатали в одном из кабинетов. Но Анна даже в неопределенности сумела найти опору — надежду. Которая после дуэли дала силы победить Тень. Потому что допустить предательство Штольмана Анна не могла. Вот на это князь точно не рассчитывал. По его замыслу, к этому времени барышня Миронова должна была быть растоптана и уничтожена. Как и обиженная Тень. Она уже видела измену отца, мелочность и грубость Коробейникова, пошлейшие любовные приключения дяди. И наконец, сама оказалась обманутой и опозоренной. И вот тут и должен был проявить себя Скрябин, вытащив Анну из депрессии, отругав и встряхнув. На фоне общей лжи его прямота и цинизм выгодно отличались бы, показавшись проявлением пусть грубой, но искренности. И тогда, завоевав доверие Тени, врач мог под любым предлогом сманить ее куда угодно. Чтобы отдать потом во власть Разумовскому. Странно, что негодяи не вспомнили о Юлии Звягиной, которую им удалось ранить и унизить, но не сломать. Или, не поинтересовавшись подробностями, они решили, что жертва Полины и доктора слишком ничтожна для осознанного отказа от темных игр? А ее отъезд — следствие страха, и только? … — А ведь Юлия Андреевна тоже в опасности, — услышал он встревоженный голос Анны, — она — почти единственный свидетель. Это именно ей необходимо уехать! — Вы правы, — хмуро согласился Штольман, — но госпожа Звягина сказала, что не может позволить себе бросить место. Да и не хочет больше никуда бежать. Мне не удалось ее переубедить. — Да, я понимаю, — Анна нахмурилась и кивнула, — порой нужно встретить все, что … полагается лицом к лицу. Или хотя бы быть к этому готовой. Иначе не будешь уважать себя. Опять. «Мы должны быть вместе». Только вам, Анна Викторовна, сейчас точно не надо шагать навстречу неприятностям! Знать бы еще, с какой стороны они подойдут. — Но вы ведь не оставили ее так … без охраны? — вмешался Петр Иванович. — Нет, — ответил сыщик, — приставил человека. Юлия Андреевна ведет очень замкнутый образ жизни, и это несколько облегчает дело. Но полностью быть уверенным ни в чем нельзя. … Как же трудно Якову… Сколько же людей нуждаются в защите сыщика, к тому же такой, о которой не должен догадаться враг! Володя, и его семья, бедная настрадавшаяся Юлия Звягина … И сама Анна, которую, правда, враг бережет, точно изысканный десерт, но кто знает, не решит ли сей гурман, ради достижения цели поменять блюда местами? Особенно теперь, когда он не может не понимать, что теневая часть его интриги провалена полностью. Но как бы то ни было, вступать в единоборство с Разумовским Штольману один на один нельзя! Князь принадлежит не только земному миру. Значит, способности медиума лишними быть не могут никак! И ее нынешнее положение тут не при чем. Именно ради того, чтобы они все, все были свободны, спокойны и счастливы, Анна не имеет право отступить. Даже из самых благоразумных соображений. — Итак, что мы все должны делать сейчас? — оставив всякий шутливый тон, спросил дядя. — Ищем Скрябина, — коротко сообщил Штольман, — он наверняка находится в Затонске. После смерти Полины именно Скрябин остается правой рукой Разумовского. — Госпожу Аникееву совсем списывать со счетов… нельзя, — вмешался Коробейников, — получается, что ее тело покинула Тень. А значит, Тенью она может и вернуться. Штольман знакомо вздернул бровь. Несмотря на происходящее, скептическое отношение к мистике, оказывается, все равно никуда не делось. Вернее, оно преобразовалось в умение логически оную препарировать. — Тень Полины заняла ее тело, — заметил он, — но при этом оказалась не слишком жизнеспособной. Для поддержания сил ей требовался постоянный прием лекарства с кокаином. Из камеры она сбежала, сделавшись бесплотной. Но значит, и человеком стать уже не сумеет. Не так быстро, по крайней мере. Труп Аникеевой захоронен, и вселиться в него уже не получится. — Но ведь и князь стал Тенью после смерти! — возразил Антон Андреевич, — и его тело тоже лежит в могиле. — Потому что дело тут именно в наличии души, — парировал дядя, — сколь бы черной она не была, но князь сумел объединить ее со своей Тенью, что и дало последней возможность обрести тело, и сохранить разум. — Подождите, — вскрикнула Анна, — подождите… Уже виденная картинка встала перед глазами — Полина, совершающая призыв, повелительно выкрикивает: «Я — это ты!» И тут же в глазах сгущается туман, который превращается в снег на смутно знакомой аллее парка. На белой дорожке хорошо заметны пятна крови. Голос Разумовского звучит в голове, он приказывает кому-то, холодно и страшно: — Ты — это я. Сердце гулко стучит в висках, воздуха не хватает… Придя в себя, Анна понимает, что опять ее крепко и надежно держит в объятиях Штольман, а она сидит, уткнувшись в его плечо. Поднимает голову, медленно и неохотно отрываясь от Якова, машинально уверяя, что все уже хорошо. Судя по взгляду светлых глаз, одновременно яростному и тревожному, верят ей не слишком. — Все дело в словах, — торопиться сообщить Анна, — мы просто просили Тени помочь нам… И уже они сами… захватывали нас, получив свободу. А чтобы по своей воле объединить себя и Тень, нужно сказать, что она и ты — одно и тоже. Но Полина, на которой Разумовский и поставил эксперимент, сказала неверно. Тень присоединилась к ее телу, но не душе. Душа стала словно бы лишней, и была изгнана. Ну а князь… — голос сорвался, — нашел способ использовать то, что получилось … И учел ошибку Полины. Говорить: «Я — это ты», значит, признаешь главенство Тени, а вот если «Ты — это я» … Анна остановилась, не в силах объяснить, но дядя подхватил: — В таком случае, человек словно берет Тень на службу. Присоединяет ее к себе… А не наоборот. Не выпуская руки Анны, Штольман молчал, обдумывая сказанное. Судя по всему, Полина готовила свою Тень к самостоятельности, подвергая мучениям Юлию. Пытаясь копировать действия шаманов, которые истязают непокорных преемников. Преступления Разумовского, вероятно, запросто могли точно так же питать уже его Тень. Лжекатарская секта, основанная на убийствах, и других кровавых ритуалах стала еще одним источником силы. Скрябин был куда осторожнее Полины, особенно, после происшествия с Юлией. О его участии в новой секте никто не знал, среди коллег он сумел создать впечатление ярого материалиста и врага суеверий. Притом, доктор тоже растил будущего Двойника, но вот объединяться с ним не стал, напротив, подменил им себя в сумасшедшем доме. — Ищем Скрябина, — повторил Штольман, посмотрев на Коробейникова, — князь — под другим именем, с измененной внешностью так же может быть в городе. Или появится очень скоро. Нужно будет наведаться к Ольге Матвеевне Вернер. Узнать, не предлагал ли ей кто продать особняк, купленный прокурором у Клюева. Разумовский любит красивые жесты. Чем не символ — вновь заполучить свой бывший дом. __________________________________________ * См. работу Лады Антоновой «Яков. Воспоминания». Новелла «Драма». «Чутким своим сердцем она чуяла беду. И меня спасало только то, что ей в голову не могло прийти, как ужасно все было на самом деле. Потому что, каким бы мерзавцем не был Разумовский, я более не имею морального права убить его. Я мог бы это сделать ради того, чтобы ее спасти. Но просто от ненависти — нет, не могу. Я не хочу становиться убийцей ради ненависти. Хотя не поколебался бы — ради любви…» **См. повесть Atenae "Конец игры". Глава "Рыцарь Печального образа". "А он все клятвы ей уже мысленно дал, вот только до признаний дело никак не доходило, всё кто-то мешал, отвращал, останавливал, чтобы барышне жизнь не губить. И то – партия на зависть: ссыльный чиновник, служащий по сыскной части, невеликого достатка и лет немалых. Мироновы от кошмара видеть его женихом крестились, должно, обеими руками – и правы были..." Продолжение следует.