Другая ночь

«Ведь она почти ребёнок, ей в новинку те слова, От которых у девчонок прочь слетает голова. Наша милая малышка — и, нельзя её винить, Побежит за мной вприпрыжку, стоит только поманить…» (Из сценария мюзикла «Тень». «В этом зеркале мужчина удивительной красы». Песня Пьетро и Цезаря Борджиа. Автор сценария и песен — Ирина Югансон)

Упоминание Разумовского подействовало на Скрябина странным образом. Лицо его разгладилось, а сквозь остатки ярости проступило хорошо знакомое Анне выражение отстраненного высокомерия и торжества. — Значит, вам известно о нем, — словно смакуя эту мысль, негромко произнес доктор, — а я предупреждал, что не стоит устраивать из важного дела пафосный балаган. Что важнее — получить нужный … материал, или красиво отомстить? Тем более, если все вышло из-под контроля. — О каком материале вы говорите? — холодно поинтересовался Штольман. Скрябин повернул голову, и посмотрел на сидящую у окна Анну. Опускать глаза сейчас перед этим человеком ей вовсе не хотелось, поэтому она перевела взгляд так, чтобы, как и в доме Вернеров, видеть гипнотизера боковым зрением. Голова при этом слегка кружилась от напряжения, но зато внушения можно было почти не опасаться. — Вы напрасно прогнали ту Анну Миронову. В голосе Скрябина ей почудилось искреннее огорчение. Несмотря ни на что, в глубине души шевельнулось сочувствие. — Вы … любили ее? — тихо спросила Анна. Иван Евгеньевич насмешливо хмыкнул. — К счастью — нет! — припечатал он, явно гордясь собою, — влюбляться в любом случае крайне глупое занятие, а уж в такую особу, какой была ваша Тень — самоубийственное. Кое-кто из присутствующих это на своей шкуре успел испытать, — он кивнул в сторону Штольмана, — сегодня тебя обливают холодом, завтра — прилюдно демонстрируют крайнюю степень близости, послезавтра — страстно хотят увидеть в гробу… И все это совершенно по-настоящему, без притворства, без особых причинно-следственных связей. Не характер, а бумажный обрывок на ветру. То на цветок его занесет, то в грязную лужу. Но наблюдать за этим довольно занятно, а уж играть обрывком самому — еще интереснее! — Интереснее, чем … что? — голос Анны дрогнул. Она буквально ощутила, как ее окинули пристальным, оценивающим взглядом. Точно даже не раздевая, а сдирая кожу, чтобы изучить переплетение мышц и работу кровеносных сосудов. Причем, нарисовавшаяся картина восторга у исследователя не вызывала. — В женщине должна быть загадка, — изрек он с издевкой, — вы же, в своей так называемой верности, правильности, невыносимо скучны. Из банальной психической реакции, из обычного инстинкта продления рода сделать некое священное знамя, и гордо шествовать с ним на эшафот? Тьфу! Как прикажите экспериментировать с этим? Можно, конечно, бросать страдалице под ноги иглы и горячие угли, подзуживать толпу, которая всегда рада назначить кого-то изгоем. Все это проделывалось, и не без выдумки порой. Но мне-то ваша реакция была известна заранее. Бледнеть, терпеть, стискивать зубы, и дальше упоенно мучить себя, ради выдуманных чувств и обязательств. Ничего нового. А вот в какую сторону кинет вашу Тень — никогда нельзя было предсказать. Выражение его лица сделалось почти мечтательным. Тоном, которым знаток рассказывает о своем увлечении — марках, или коллекции вин, Скрябин пояснил: — Я, так сказать, легко сам становился ветром, и дул на ту бумажку. Внося еще больший хаос в ее метания. И пожалуйте, — то всем на пару дней являлась эдакая Флоренс Найтингейл, исполненная христианского милосердия и самоотверженности, то грубая обидчивая школьница, которой плевать на чужие унижения. Помните самподстрелившегося мальчишку и его маман? Вижу, помните! — он удовлетворенно кивнул, — вот-вот, ваше наивное возмущение читаю как с листа, а поведение Тени было сюрпризом. Трудно угадать, за какую маску схватится безвольная, но упрямая дурочка. То она вся из себя суфражистка, то светская львица, то расфуфыренная кокетка, то едва ли не монашенка. И все это чередуется, мелькает, и зависит исключительно от того, куда ее занесет волею очередного сквозняка. Можно хвалить, ругать, отталкивать, и тут же возвращать обратно. Хоть монографию по итогам пиши, — хохотнул он, — «Неожиданные поведенческие реакции, и дрессура, как метод их познания». Главное не позволить так называемую сердечную привязанность себе самому, — добавил доктор, — такие особы сразу чуют слабость, и моментально перехватывают кнут. — Мерзость какая! — не выдержал Коробейников. — Да полно, — бросил в ответ Скрябин, — обычная борьба за существование, не ты — так тебя. Все по законам природы и без надуманных сантиментов. — Вы для этого намеревались заполучить Анну Викторовну? — прищурился Штольман, — чтобы издеваться над ее Тенью, ею самой, запертой внутри, и тем зарабатывать собственное бессмертие? Последнее слово он практически выплюнул. — Я вас недооценил, — медленно проговорил Скрябин, поворачиваясь к сыщику, — впрочем, по теневому Двойнику судить нельзя. Это он был редкостным глупцом. — Здесь давно уже нет Теней, — заявил Коробейников, — а нам удалось выяснить многое. В том числе и то, что у Разумовского была личная … поклонница: Полина Аникеева. Вам понадобилась такая же? — Да! — помрачнев, огрызнулся Скрябин, — вы говорите, у меня вышел плохой Двойник, не чета княжескому! Не знаю, что там пошло не так, он должен был служить годы и годы, почему вдруг его связь с тенью оказалась такой прочной?! Но в любом случае, у князя была фора: возможности, положение, неприкосновенность! А потом еще и обожание Полины, ее знания и умения! Она и так не страдала особой нравственностью, а ради него готова была на любое преступление. — Вы же старались не действовать слишком активно, — сухо заметил Штольман, — опасались попасться? Значит, на защиту князя не надеялись? — У таких людей в должниках лучше не ходить, — сверкнул глазами доктор, — я рассчитывал добиться цели самостоятельно. И у меня почти получилось! Только Двойника пришлось оживить слишком рано, и пожертвовать им ради побега! Черт бы вас побрал с вашей табуреткой! В голосе Скрябина опять прорезались истерично-агрессивные ноты, пальцы скованных рук хищно зацарапали по коленям, сминая ткань брюк. Судя по всему, сомнения в собственном могуществе были крайне болезненной темой для очередного претендента на вечную жизнь. — И вас тоже, — бросил он в сторону Анны, — ваша Тень так слушала меня, в рот смотрела! Да вздумай она помириться со своим любовником, я бы ее все равно обратно переманил! А вы… Знаю таких, не в первый раз. Была одна, тоже прилипла ко мне, как Полина к Разумовскому. Я думал, вот, удача, вот — материал! Только для меня одного. А она тоже оказалась… правильной. Как вы. Ограниченные дуры, что вы знаете о величии гениев! «Гений» был довольно высок и массивен, но перегнувшись через крышку стола, Штольман легко сгреб Скрябина за ворот и встряхнул, кажется даже приподняв с места. — Еще одна угроза или грубость в адрес Анны Викторовны, и табуретку вспомните с благодарностью, — сообщил он негромко, и оттого еще более пугающе, — а вечность будет с вами, только не та, на которую рассчитывали! Дождавшись слабого кивка, сыщик выпустил противника. Тот закашлялся, дергая шеей, а затем спросил с привычной язвительностью: — А что вы мне, собственно, можете предъявить? Кто вам поверит? Воскресший князь, Тени, дУхи, даже гипноз — об этом в законах ничего нет. Побег из лечебницы? — Вы два раза покушались на Анну Викторовну, — напомнил Антон Андреевич, — при свидетелях. — Вам приходилось выполнять некоторые поручения князя, — жестко добавил Штольман, — есть люди, которые вас запомнили, и опознают, если нужно. Внушение, знаете ли, у вас тоже не самое идеальное получалось. Называть имена Юлии Звягиной и Володи он сейчас не хотел. Но и без конкретики, фраза явно поубавила арестованному наглости. А последний гвоздь в крышку нежданно заколотила… Анна. Она выпрямилась, побледнела, и заявила уверенно и твердо: — Это вы, Иван Евгеньевич, пытались обманом обвенчаться со мной. Это ваша рука держала свечу! А когда загорелось мое платье, приказ перестал действовать, и я увидела лицо. А сейчас окончательно вспомнила! — Однозначно подсудное дело, — прокомментировал Коробейников. Скрябин сдавлено зашипел сквозь зубы. Штольман, оставив удивление и объяснения на потом, нанес очередной удар: — Думаю, отец Амвросий теперь, спустя время, тоже сумеет опознать ваш портрет. Судя по всему, немало сил отнимают манипуляции с Тенью? Ваши способности явно стали давать сбой, господин Скрябин. Потому и основную часть внушения тащила на себе Полина? Вы оживили Двойника, опять тайно появились в городе, но без помощницы обойтись не могли. И без пластинки. А когда сами попытались воздействовать — в церкви, не очень-то получилось? И с Володей тоже самое. Он смог опознать курьера, потому что Скрябин пару раз приходил к нему после собственного раздвоения. И конечно, опять пытался сохранить тайну с помощью гипноза. Но приказ забыть лицо рассеялся, стоило показать мальчику портрет предполагаемого визитера. — А у князя по-прежнему, как вы говорите — фора, — задумчиво произнес Коробейников, не обращаясь ни к кому конкретно, — он, как ящерица хвост, отбросил госпожу Аникееву, теперь — вас. Бедняга Клюев попал в «Крутины» еще раньше … — Клюев — трусливый идиот, который все баюкал свое «разбитое сердце», — скривился Скрябин, — дальше рассуждений о том, что миру лучше бы не существовать, он так и не пошел. Эстет … — То есть, в кровавых лжекатарских ритуалах он не участвовал? — сделал вывод Штольман. — Нет, — буркнул Скрябин, — поболтать о таинственных культах был не прочь, а для дальнейшего у него силенок не хватало. Тоже самое — совесть, принципы… Только все равно Полина его дожала. Да и Тень Мироновой постаралась, со своим «куда ветер дунет», — ядовито добавил он, — Клюев, можно сказать, свой ритуал провел, и почти успешно! — Он остановился в последний момент, — возразила Анна, — и не захотел убивать меня. Скрябин пробормотал нечто непечатное. — Почему Клюеву позволили устроить этот взрыв? — резко спросил Штольман, — и вам, и князю, Анна Викторовна была нужна живой. Ее могли не успеть спасти! — Полина, вернее, то, что от нее осталось, была слишком примитивна, — нехотя пояснил Скрябин, — насколько я знаю, она постаралась обыграть все так, чтобы помощь пришла вовремя, но рисковала изрядно, за что и получила потом, — он усмехнулся, — выговор. Всего-то и нужно было выставить этого сумасшедшего главным злодеем, а не вас обоих похоронить в его подвале! Да уж, зря Полина старательно изображала загипнотизированную статую, лучше ей было мчаться к особняку Разумовского, чтобы страховать Анну. Свой второй план, с убийством Якова руками барышни Мироновой, она продумала несколько лучше. Правда, он тоже был шит белыми нитками. Далеко не факт, что Полине удалось бы беспрепятственно увести девушку из участка после выстрела. Или в таком случае уже Разумовский явился бы Богом из машины, и похитил Анну из камеры? — Так и будете играть на стороне князя? — зло поинтересовался Штольман, глядя Скрябину в глаза, — и «героически шествовать на эшафот» — за него? Арестованный ответил взглядом ничуть не менее «ласковым». — Нет. Но вы рано радуетесь, господин Штольман. Думаете, князь всецело доверял мне, и не воспользовался своим способностями, чтобы сохранить тайну? Он сильнее. Так что — закон жизни! *** — Аня, когда вы вспомнили, что в церкви был доктор Скрябин? Сейчас? Штольман придвинул стул, сел рядом, взяв ее холодные, безвольно опушенные на колени руки в свои. Анна устало покачала головой. Какой бесконечный трудный день сегодня! Хорошо, хотя бы не совсем бесплодный. — Я на самом деле этого не помню, — призналась она, — просто попыталась… Как вы, с упоминанием Двойника в лечебнице. Он же не рассеялся на самом деле? Сыщик замер, не находя слов. Только бровь ощутимо поползла вверх, помогая выразить многочисленные эмоции по поводу… Анна тихонько погладила тыльную сторону его ладони. — Видишь, я тоже умею… немного обманывать, — она вскинула глаза, в которых промелькнули растерянность и тревога, — это плохо? — В данном случае, это можно назвать следственным экспериментом, причем удачным, — усмехнулся сыщик, — и опасным для вас! — уже строже добавил он. — Зато мы кое-что узнали, — вздохнула Анна, отпуская прочь смутившие было сомнения. «Побеждает сильнейший»? Но сила — она очень разная. И сегодня они обыграли своего противника. А почему это оказалось возможно — ни сам Скрябин, ни Разумовский никогда не поймут, наверное. ______________________________ Продолжение следует.