Другая ночь

«И знай — не грех пониже поклониться, Пред кем-нибудь из маленьких сиятельств, Ведь мало ли что может измениться Благодаря стеченью обстоятельств!» (Из сценария мюзикла «Тень». Песня Мажордома «Не пробиться здесь самому…». Автор сценария и песен — Ирина Югансон)

Все-таки подзорная труба — одно из полезнейших изобретений человечества! Никому не показываясь на глаза, можно рассмотреть почти все, что необходимо. Стоит только взять поудобнее, навести резкость… И вот, влюбленная пара, идущая от ворот к дому, видна, как на ладони. Аж прослезиться хочется, какая идиллия! Пастух и пастушка. За руки держатся. Друг на друга смотрят с совершенно овечьим выражением. Или бараньим? А когда, спохватившись, отводят глаза, явно все равно ни на что не обращают внимания. Удивительно, что почти ни разу не споткнулись. Дорожки почти не чищены — ему это безразлично, а в гостях нужды нет. Хотя сегодняшним визитерам он рад. Весьма рад. На ловца и зверь, так сказать. Вернее, для зверя — долгожданный обед. Ах, эти милые пастушкИ, чьи кудрявые головы набиты глупостями, сколь романтичными, столь и неприменимыми к жизни! Ненадолго же хватило ваших высоких понятий… Усмехнувшись, он чуть наклоняет трубу, не желая выпускать из поля зрения заклятых своих «друзей». Нет, прекрасное достижение науки и техники. Если бы с его помощью еще можно было бы услышать разговор. Или сделать точный и бесшумный выстрел… Ведь живые мишени расположились так удачно! Видно, как мужчина остановился, кивнул в сторону дома, что-то объясняя спутнице. Водите даму по местам былой славы, господин Штольман? В настоящем с подвигами негусто, решили на прощание героическое прошлое, в Лету канувшее, вспомнить? Впрочем, вы и тогда, мягко говоря, были вовсе не коне. И если бы Нина Аркадьевна не сорвалась, раньше времени высказав всю правду бедняге Брауну, не было бы у вас ничего. Ни сведений, ни папки. Хотя, Штольману и это не помогло. Тут в пору порадоваться собственной смерти, благодаря которой фараон проиграл по всем фронтам. Ни свободы ему, ни честного имени. Ни любви. Нет-нет, убивать пастушков прямо сейчас не стоит. Это было бы слишком легко и быстро. Для них. Еще и чин великомучеников получат. Делать им такой подарок он совершенно не собирается. Ему нужно их отступничество и слабость, причем настоящие, совершенные истинными личностями. Да, с Тенями работать удобнее, но и веса в такой победе меньше. Все равно что стрелять по сидящей птице. Зато как приятно осознавать, что тебе удалось сломать именно Штольмана и Миронову, вынудив их в кое-то веки признать, что долг и честь — это просто слова. Которые ничего не значат, если у появляется желание! Он прищурился, улыбнулся плотоядно, позволив себе пару мгновений пофантазировать в определенном направлении. Да, «я хочу» — вот что движет человеком, какой смысл в это утверждение ни вложи. Хочу и беру! Вот и вы, Анна Викторовна, сдались. Согласились уехать, оставив Нину Аркадьевну третьей в вашем столь современном союзе? И «рыцарь» ваш согласился — вот что особенно приятно. Потому что «хочу», моя дорогая, только «хочу». Вам, думаю, просто надоело быть посмешищем в глазах сограждан, вот и бежите прочь. Общество, что столичное, что провинциальное — тупое стадо, которому в радость затоптать, особенно, если его к этому умело подталкивать. А вот Штольман оказался «хорош»! Собственно, как я и предполагал всегда. Ну какой же мужчина откажется от красивой женщины, если она на все готова, и не ставит никаких условий? И незачем переживать, хлопотать, добиваться развода. Так даже удобнее. «Моя супруга тяжело больна, и я никак не могу ее оставить! Но люблю только вас одну!» — эта песня будет действовать, вероятно, всегда. Интересно, какие у него планы относительно ваших возможных бастардов? Оцените силу «хочу», Анна Викторовна, если ваш Штольман принял тот факт, что его дети будут носить иную фамилию. Хотя, в таком решении есть свои резоны — никаких обязательств! Я на этом фоне могу считать себя просто героем нравоучительного романа, который и гимназисткам в руки не страшно дать. Ибо предлагал вам абсолютно законный брак. Со всеми правами — ну и обязанностями, разумеется. Жена должна почитать мужа, и слушать его. И, если супруг просит вызвать духа — не стоит возражать и капризничать, прикрываясь дурным самочувствием. Полина никогда не перечила мне, и за счастье почитала помочь. Встретив вас, я решил было, что все повторяется, и девушка с даром будет рада принять покровительство, в благодарность выполняя некие просьбы. Увы, родители воспитали вас из рук вон плохо, Анна Викторовна! Никакого уважения к старшим. Ну что же, гости на пороге — пора их встретить. Верно, дорогая? Не ревнуй, ты же понимаешь, что с тобой никто не сравнится! Даже теперь. Миронова, как и ее спутник — только плата, и за возможность твоего воплощения в том числе. Теперь они дадут свое согласие. Добровольно… Пойдем вниз? *** От ворот до усадьбы — слабая, еле заметная тропинка среди плотных сугробов. Шаг, еще один… Сперва казалось, что дом и не приближается вовсе, а потом он резко оказался рядом. Страшно? Да. Они со Штольманом должны победить! Но какой будет цена этой победы? Впрочем, раздумывать об этом бессмысленно. Потому что никто из них ни за что не повернет назад. Изображать веселье нет никаких сил. Поэтому они оба стараются просто скрыть напряжение и готовность к схватке. — Вы уверенны, что князя не насторожит наш визит? — спрашивает она, жадно глядя в глаза своего любимого сыщика. Когда еще доведется так смотреть. И доведется ли. Его взгляд очень серьезен, и направлен словно внутрь себя. Лицо опять кажется осунувшимся и усталым. Если все закончится хорошо… Нет, когда все закончится хорошо, она сделает все для того, чтобы Яков отдохнул как следует. Несколько суток. Или даже недель. Никому не позволит потревожить судебного следователя! — Сейчас самому Разумовскому нужна наша, якобы случайная встреча, — отвечает Штольман, — он убежден, что мы вот-вот уедем из города, и из страны, опьяненные мнимой удачей. Подходящий момент, чтобы не просто остановить нас, но поиздеваться всласть. Унизить, припугнуть, поймать на лжи… — И заплатить нашими душами Тому, кто за багровой дверью, — почти беззвучно произносит Анна. — Обойдутся. Оба, — коротко произносит Штольман. Неужели он все еще не верит до конца? Или для него все это — только детали, не имеющие решающего значения? Зло есть зло, и оно должно быть уничтожено. — Пойдемте, — Штольман крепко берет ее под руку, — не будем заставлять Его Сиятельство ждать. В хрипловатом голосе ей явственно слышится знакомая усмешка. *** В доме холодно — вряд ли его протапливали как следует. Возможно, князю в его нынешнем воплощении температура вовсе безразлична? Или в его личной комнате иначе? Здесь же, в зале, кажется, что дыхание срывается с губ облачками пара. Вокруг пусто. И сумрачно — несмотря на большие, ничем не занавешенные окна. Дневной свет словно остался за порогом, не в силах даже сквозь стекла разогнать тени Михайловской усадьбы. Как будто ядовитый туман, созданный Брауном, не пожелал покидать место своего рождения. — Рад приветствовать вас в моем скромном обиталище, Анна Викторовна! — раздается голос — тягучий, довольный, подчеркнуто-приветливый, — проходите, чувствуйте себя, как дома! Навстречу из темноты выступает карикатура. Нелепое, искривленное отражение: немолодой мужчина с гордо вскинутой головой, стройная женщина рядом с ним. Нет, сей кавалер не столько горд, сколько высокомерен и спесив. А его спутница похожа на обрывок полупрозрачного тумана, пусть и сохраняющего очертания изящной женской фигуры. Тень Полины… Застывшее лицо, страшная немая улыбка, кривящая губы. И не рядом князь держит свою помощницу, а так, чтобы она оказалась между ним и визитерами. Сквозь плечо и левую щеку Полининой Тени хорошо виден ворот дорогого светло-серого сюртука, идеально повязанный галстук, в котором таинственными бликами вспыхивает булавка. Лицо князя — плохо подобранная маска радушия, которая вот-вот упадет, прорезавшись трещинами. Яков делает шаг, таким образом, чтобы Анна оказалась несколько позади. Она же не отпускает его руку, не желая прятаться. Как и в доме Вернеров, смотрит мимо, в стену за спиной Разумовского. — Откровенно говоря, вы меня разочаровали, Анна Викторовна, — задумчиво, с сожалением произносит князь, качая головой, делая вид, что сыщика он вовсе не видит, — так низко оценить себя — причем, оба раза! Так серьезно ошибиться! Тогда, пять лет назад, у вас был шанс… — Стать женой предателя и убийцы? — резко прерывает его Штольман. Разумовский морщится, словно услыхав жужжание надоедливого комара. — Шанс получить спокойную обеспеченную жизнь, — поясняет он, обращаясь исключительно к Анне, — для себя, родителей, будущих детей. Любому человеку, а уж тем более женщине необходимо понимать, кому можно продать себя с наибольшей выгодой. Если все рассчитать правильно, то рано или поздно появляется возможность купить кого-то уже в свое собственное пользование. — Как вы — Нежинскую? — осведомился Штольман. — Она выбрала неподходящего … покупателя, — добавила внезапно Анна, — тюрьма, сумасшедший дом. И вы, Кирилл Владимирович, ничем не помогли ей! — Ну, Анна Викторовна, — Разумовский снисходительно усмехнулся, — такие вещи надо понимать в сравнении. Лечебница как-никак лучше каторги, а уж тем более — петли. Если же учесть, что приобретением Нина Аркадьевна оказалась очень неудобным, и все время норовила продаться кому-то еще, что вредило делу… Ей еще очень повезло, что я принял участие в ее судьбе. — Только потому, что Нежинская могла принести пользу в задуманной вами игре, — Штольман спокойно посмотрел в глаза князя, где за показным вниманием радушного хозяина, ведущего светскую беседу, словно лед под слоем подтаявшей воды, проступала непроницаемая мгла. — Разумеется, — пожал плечами Разумовский, — с паршивой овцы… Но вы, Анна Викторовна, напрасно беспокоитесь. Ваша полезность была бы несомненной, и уж куда более длительной. Я между прочим, спас вам жизнь. Ведь Жан Лассаль получил приказ от Нины устранить вас. И сделал бы это. Но я убил его сам, едва обретя силы после моего нового рождения. — Вы мстили ему за вашу смерть, — прищурился Штольман, — а вовсе не пытались спасти Анну. — В любом случае, от меня ей в ту пору точно ничего не грозило, — скорбно покачал головой князь, — в обмен на помощь и преданность. Он ласково, точно кошку, погладил призрачную руку Полины. Тонко улыбнулся — с намеком. — Кроме позора ваших преступлений! — не сдержавшись, в запальчивости высказалась Анна. Она с большим трудом удержалась, чтобы не посмотреть ему в глаза. — Можно подумать, ваш выбор помог избежать позора, — уже с откровенной мстительной злобой процедил князь, — сначала ночь в гостинице — без венца. Затем положение любовницы женатого обманщика. В перспективе — камелия без всяких прав, с детьми, которых не примет никакое порядочное общество. Может быть, имя княгини Разумовской на этом фоне выглядит уже и не так плохо? Неужели ничуть не раскаиваетесь, Анна Викторовна? Почему вы столь упорно держитесь за этого… полицейского? Вы все-таки вы стали старше, должны были поумнеть… Не жалеете о своем решении? — Нет! — решительно и гневно отвергла его предположение Анна. Штольман вытащил револьвер. Но Полина, темная, текучая, заслонила князя, мешая целиться, искажая, скрывая, путая. Волна холода коснулась их лиц, запредельного, всепроникающего холода, от которого стынет душа. — Неужели думаете, что меня теперь можно убить? — расхохотался князь, — к тому же, вы забыли маленькую деталь — выстрел в неоконченной дуэли остался за мной. Моя очередь… — Вы ее уже использовали, — жестко произнес сыщик, — выпустив Тени. — В чем-то вы правы, — ответил Разумовский, — хороший был удар. Неожиданный… Жаль, целиком соединить вас с ними не получилось. Какие типажи — как из настоящей, не приукрашенной розовыми выдумками жизни! Но ведь не все потеряно… Вы ничего не сумеете сделать мне, господин Штольман. А вот помочь самому себе, ну и Анне Викторовне… Дышать Штольману становилось все труднее — точно он и правда, уходил под ледяную воду, которая стискивала со всех сторон, внушая отчаяние и ощущение полной безысходности. Тень нельзя убить… Она останется, и будет все так же наслаждаться властью над их судьбой. Никто не даст разрешения на развод, и Нина будет его официальной супругой, покуда смерть не разлучит… — Я могу вам предложить кое-что, — голос Разумовскому вкрадчив и негромок, — чистейший паспорт. Новые имена. Деньги — большие деньги, для того, чтобы где-то там, в другой стране, начать иную жизнь. Вы же все равно собирались уезжать, не так ли? Теперь это будет сделать легче. Ну а о Нине и ее мальчике я позабочусь. Не беспокойтесь, они будут жить. — Покупаете? — хищно улыбается Штольман. Сделка с мерзавцем, который продолжит свои теневые дела. Им же — фальшивая свадьба. Фальшивая жизнь. Зато вместе. Как будто… Ценой самих себя. — Подите к черту, Ваше Сиятельство, — он целится вновь, упрямо вглядываясь сквозь Тень госпожи Аникеевой, — скажите своему хозяину, что ничего от нас не добились. — Вы ведь уже отступились! Умереть успеете, но неужели не хочется перед этим пожить? — Так — нет! — выкрикивает Анна. У нее зубы стучат. Волосы, выбившиеся из-под шали, покрываются инеем. Все плохо. Нет сил. Слабость. Холод. Смерть. Выход один — соглашаться. Но соглашаться нельзя. И умирать нельзя! Очаг не должен погаснуть. Любовь не перестает. И род не прервется! Пламя — их пламя, золотое, настоящее, жаркое. «Отдохнуть вам надо…» «Драгоценная моя Анна Викторовна…» Пламя короткой яркой вспышкой прорезает сгустившийся мрак. Рвет Тень Полины. Оставляет опаленную дыру на сером сюртуке. Но Разумовский, хоть и пошатнулся чуть, продолжает стоять на месте. — Меня теперь нельзя… убить, — он задыхается, но слова звучат уверенно и твердо. Вы — Тень, Ваше Сиятельство. Вернее, сплав Тени и грязной души. И новая тень у вас имеется. Вот она, ее хорошо видно в свете огня, она змеится по пыльному паркету, длинная, кривая и черная. Как ваша сущность. Сущность. «Лечение сцени…». Штольман вновь поднял револьвер, прицеливаясь туда, где у тени на полу должно находиться сердце. Опять гремит выстрел. Плоская дыра с левой стороны серого модного сюртука наполняется кровью. На лице Разумовского сменяют друг друга возмущение. Недоверие. Ненависть. И страх… Полина пытается окутать тело князя, просачивается сквозь, не в силах удержать нечто тряпочное, бесформенное, что так долго весьма успешно притворялось человеком, а сейчас падает бессильным кулем. Полина рычит, шарахается прочь. Медленно поворачивается к Штольману и Анне. И видит пламя. Невыносимо яркое и горячее, оно окутывает сыщика и барышню, не касаясь, не причиняя вреда. Им, но не тому, что осталось от госпожи Аникеевой. Новая волна холода, которую она пытается направить вперед, рассыпается, оседает не то тусклыми каплями, не то хлопьями пепла. Вместе с ней тает и Тень, скручиваясь, как обрывки бумаги в камине. Две дорожки пламени приближаются к телу Разумовского. Или что там, в его тряпье? Проверять он точно не пойдет. И Анне не позволит. Ее колотит всю, хотя в зале становится все жарче. Прочь! _____________________________ Продолжение следует.