Другая ночь

Автор еще раз клятвенно обещает, что все будет хорошо.

«Дал ли ты в горе ближнему руку, Иль не хватило сил? Спаси ли любимых? Понял ли друга? Сердце свое спроси…» (Из сценария спектакля «Тень», театр ПГУ, 1976 год. «Станешь ты Тенью, иль человеком?». Песня-финал. Автор стихов — Валерий Ананьин).

О том, что Михайловская усадьба полыхает «мало не до неба» сообщил ввалившийся в участок перепуганный мужик. То, что сей факт связан с отсутствовавшим весь день Штольманом, Антон понял сразу. В опыте было дело, или в предчувствии, но душа начальника сыскного нынче не находила себе места. Известие о пожаре подводило под его маятой жирную черту, указывая, куда именно необходимо направить силы. Темные дела, творившиеся в Михайловской усадьбы, тоже имели отношение к князю. И Штольман наверняка сделал из этого определенные выводы. В темно-синих мартовских сумерках полыхающий дом напоминал огромный масленичный костер, разошедшийся не на шутку, презревший попытки удержать его в каких-то пределах. Пламя успело охватить все этажи и крышу, странным образом не перекидываясь на росшие поблизости деревья. На фоне оранжевых всполохов сновали фигуры пожарных и местных жителей, примчавшихся на помощь. Однако, сколько-нибудь унять огонь не удавалось. Антон тревожно осмотрелся, готовый броситься на поиски прямо в дом, но около ограды увидел знакомые силуэты. Склонившись над кем-то, его друзья никакого внимания не обращали на происходящее. Свернув с еле заметной тропки, сыщик рванул напрямик, ломая хрупкий наст на успевших подмерзнуть сугробах. В этот момент Штольман выпрямился, помогая подняться Анне Викторовне, и хрипло произнес: — Довольно, Аня! Ему кажется, лучше, чем вам! — Яков Платонович! — задыхаясь, ответила она. На снегу сидел, надсадно кашляя, всклокоченный мужчина лет тридцати, одетый в кое-как накинутое пальто. — Что происходит? — быстро спросил Коробейников. — Антон Андреевич! — повернулась к нему Анна. Штольман был прав. В сполохах пожара лицо ее казалось совершенно бескровным, а тени под глазами, и на щеках — резкими и очень темными. Искренняя, но бледная улыбка дело так же не спасала. — Антон Андреевич, мы… — Мы случайно оказались здесь, и увидели огонь в окнах первого этажа, — перебил девушку Штольман, стискивая ее руку, и кивая на все еще пытавшегося откашляться мужчину, — поспешили на помощь. Слугу спасти удалось. Однако новый хозяин усадьбы погиб. — Так, — замер Антон пытаясь привести в порядок бешено скачущие мысли, и не ляпнуть лишнего, — отчего же начался пожар? — Судя по всему, имел место некий опыт, вышедший из-под контроля, — Штольман дернул головой, и многозначительно добавил, — химический. — Точно, — просипел слуга, поднимая худое бритое лицо, — хозяин часто … запирался… Не велел беспокоить… И пахло потом… паленым… в комнате… — Вот-вот, — прищурился Штольман, посмотрев в сторону полыхавшего здания, — доэкспериментировался… Слуга между тем поднялся на ноги, запахнул пальто. Задав несколько вопросов, Антон выяснил, что тот поступил на службу к князю Разумовскому еще в Петербурге, за пару месяцев до приезда в Затонск. Хозяина побаивался, о делах его ничего не знал. Как начался пожар, не видел. Почувствовал запах дыма, когда был в своей комнате, наверху. Дверь же, как назло, заклинило, дом-то старый, в порядок толком не приведен… — Думал — все, конец, — опять закашлял погорелец, — да вот, господин и барышня услыхали, вытащили… Спасли. Дай им Бог здоровья… Со стороны усадьбы что-то гулко ухнуло. Взорвалось? Или провалилось прямо туда — в преисподнюю. Анна вздрогнула. Штольман быстро прижал ее к себе, заставляя отвести взгляд от жутковатого зрелища. — Пойдемте-ка отсюда, — решительно сказал он, сам при этом слегка покачнувшись. Втроем они отступили прочь, и вышли за ворота. Слуга остался на месте, растерянно взирая на дом, почти целиком скрытый пламенем. — Что же на самом деле произошло, Яков Платонович? — задал наконец Антон главный вопрос. — Разумовского более не существует, — ответил Штольман, — ни в каком виде. Голос его был резок и сух, точно намеренно лишен всякого выражения. Анна Викторовна торопливо и ласково погладила сыщика по плечу. Посмотрела на Антона — долгим, очень серьезным взглядом. — Это было наше Пламя, — тихо сказала она, — и оно … уничтожило князя. Голос ее пресекся. И опять вмешался Штольман, словно торопясь все взять на себя. — Я стрелял. В князя, и в его тень. Подействовало — точно по рецепту Петра Ивановича. — Я же говорила, что мы должны быть вместе! — без видимой связи, но очень с искренним убеждением выдохнула Анна Викторовна. — Слуга мог слышать выстрелы, — нахмурился Антон. — Значит, мы таким образом пытались подать сигнал, — тут же нашел объяснение Штольман, — тем, кто еще мог находиться в доме. Что же, версия складывалась вполне стройная. Наследник Разумовского увлекался какими-то опытами, которые явно были связаны с огнем. Сегодня он допустил ошибку, сделал неверный расчет, и результатом чего и стал пожар, поглотивший того, кто его вызвал. Ирония судьбы заключается в том, что по сути, именно так все и произошло. Только вот истинную суть этих опасных опытов упоминать нельзя. Как и главную составляющую фатальной ошибки князя. — С-слуга, — заговорила вдруг Анна, — куда он теперь? Ни вещей, ни денег… Нужно забрать в город, а потом… — Я прослежу, — поспешно пообещал Антон, вглядываясь в девушку, и понимая, что дурные предчувствия подступают вновь. Анну явственно трясло, кажется, даже зубы стучали. Штольман снял пальто, накинул ей на плечи, сгреб в охапку. — Проследите, Антон Андреевич, — сказал он, — мы — в Затонск. В больницу. *** Правил городовой, которого с ними отправил Коробейников. Штольман прижимал к себе закутанную Анну. Он почти не ощущал сейчас холода — снаружи. Только вот что-то неотвратимо смерзалось внутри. Анна, едва они устроились в пролетке, попыталась объяснить непослушными прыгающими губами: — Это ничего… Просто огонь… нужен был сильный… Чтобы хватило. А что сейчас? Они надорвались? Перегорели? Отдали слишком много за гибель Разумовского? Но почему больнее ударило по Анне? Или сыщику сейчас просто не до того от страха за нее? Она чувствительнее, больше открыта всему запредельному, к тому же, именно Анна удерживала их общий огонь, позволяя Штольману сделать выстрелы. Волна холода, исходившая от Разумовского и Полины, могла обезоружить, лишить воли, но этого не произошло. Пламя набирало мощь, стояло стеной… У него самого вдруг резко закружилась голова, но сыщик лишь упрямо стиснул зубы, пережидая момент слабости. — Мы не погаснем, — снова шепчет Анна. Конечно, нет. Я не позволю вам сделать это. Вы должны жить, Анна Викторовна, непременно должны! — Быстрее! — кричит он городовому. Кажется, это уже было — ночь, холод, заболевшая Аня. Сдавливающий горло ужас, невозможность дышать… Память о декабрьской эпидемии? Нет, это что-то иное. Что-то из тех видений, которые в последние месяцы являются ему, открывая картины не случившегося, но куда более вероятного, чем нелепые отношения Теней. Другая версия событий, лишенная постыдных, пусть и чужой волей написанных страниц. Там он тоже пристрелил выходца из ада, не мучаясь сомнениями, а подействует ли на того пуля. Просто потому что не подействовать она не могла. «Понимать не обязательно. Главное — стрелять без промаха». * И Анна тогда тоже была рядом с ним. Перед лицом угрозы, назло сладостным увещеваниям, и посулам врага. Ее так же нельзя было оградить, сколько бы он не пытался, потому что сама жизнь у них, как оказалось — одна на двоих. Нити увязаны накрепко, разлучаться — рвать по живому. ** Даже во имя спасения. Он сжимает ее руку, переплетаясь пальцами. Не отпущу. Никуда и ни за что. Город. А ведь еще не так поздно — в домах горят огни, на улицах видны прохожие. Ворота больницы. Крыльцо. Он несет Анну по коридору, навстречу торопится взволнованный Милц. Анна не дрожит больше, но не приходит в сознание. А ведь есть еще одно обстоятельство, о котором, теперь доктор обязательно должен знать. — Яков Платонович, вам лучше уйти… — Нет. Точно подтверждая его слова, Анна повторяет, не открывая глаз, не выпуская его руки: — Яков… Он остается в палате, рядом с ней, вопреки всем правилам и указаниям. Анна же явно пребывает не здесь. Жар у нее небольшой, но на лбу выступает испарина, на висках слипаются пряди волос. Она то и дело хмурится, и тогда лицо становится напряженным, точно Анна силится понять что-то важное… То вдруг всхлипывает, протяжно и жалобно. И невозможно утешить, отогнать болезненный сон. Анна не слышит. Но, кажется, чувствует, не выпускает из пальцев его ладонь. Разлепляет вдруг губы, повторяет — почти весело: — Гори-гори ясно, чтобы не погасло! *** На секунду поднимает ресницы. В огромных глазах — отблеск улыбки, столь же слабой, как просочившийся в окна утренний свет. Штольман пытается поймать взгляд — но ее веки опять смежены. Анна произносит медленно, вдумчиво, точно пробуя строки на вкус: — Тень-тень-потетень, Выше города плетень! **** Замолкает. И говорит, точно увещевая кого-то, неосторожного, неопытного: — Нет. Не надо… Не надо про Тень… ______________________________________ * См. произведение Atenae и SOlga «Чертознай. ** См. произведение Натальи Осиновской (Натальи_О.) «Несколько встреч в уездном городе». Глава Двенадцатая «Последние встречи». *** Русская народная весенняя закличка, а так же песня, используемая для игры в горелки. ****Русская народная песенка.