Другая ночь

«Бьют часы: Дили-дон-динь-дон, Мир опять обретает краски, Скоро занавес и поклон, И финал этой странной сказки…» (Из сценария мюзикла «Тень». Финальная песня. Автор сценария и песен — Ирина Югансон)

. Горит-полыхает огромный костер, в котором навсегда исчезают стены большого красивого дома. Но нет ни огорчения, ни страха. Напротив, она чувствует какой-то неукротимый азарт и радость. И хочется громко петь, как в детстве, когда тебя позвали играть в горелки на пустыре: — Гори-гори ясно, Чтобы не погасло! Как же там дальше? Нужно убедить воду посмотреть в другую сторону. Тогда те, кто стоит в последней паре, успеют разъединить руки, пробежать мимо зазевавшегося «ловца», и опять схватятся друг за друга — ладонь в ладонь. Мы обязательно сможем, правда, Яков? Никому не дано нас поймать, а тем более — разделить… Только жарко сегодня, очень жарко… Зачем вздумалось играть рядом с таким большим костром? Или это солнце печет? Но как же нам отвлечь воду? — Глянь на небо, птички летят, Колокольчики звенят! Да, правильно! Но, кажется, это я сама поднимаюсь над землей. Почему? Я не водила в этот раз! Мы должны были бежать с Яковом, и обязательно соединиться снова — перед самым носом у «ловца». И не разжимать рук! Где ты? — Яков… Я не вижу тебя, но чувствую, как ты берешь мою ладонь. И мне становится гораздо спокойнее… Ты не дашь мне упасть, или исчезнуть, ты будешь рядом. А я пробьюсь к тебе, чтобы не только осязать, но и смотреть… Ты был прав, любовь можно осязать. До чего странно, такое пекло вокруг, а моей руке все-таки холодно, хорошо, что ты снова греешь ее. Дыханием. Губами… Костер остался далеко внизу. Я вижу его сквозь облака — легкие, мягкие, разделенные на полупрозрачные клочки и пряди, словно дети пытались сделать из ваты снег. Снег сейчас был бы кстати. Жарко. Господи, как жарко, волосы рассыпались, липнут к шее, мокрые от пота. Неужели даже сюда долетает пламя запаленного костра? Или солнце настолько близко, и — безжалостно? — Тень-тень, потетень! — радостно выкликает откуда-то сбоку звонкий голос, — выше города плетень!!! Встрепенувшись, Анна повторяет эти строки, — сперва про себя, потом вслух, очень медленно, пытаясь понять, отчего ей сделалось так неуютно и страшно. Голос же не разделяет опасений, и продолжает петь. Это ребенок. Ну правильно, дети любят такие песенки, и маленькая Аня любила… И не знала, каким опасным может оказаться не вовремя произнесенное слово. Анна оглядывается, тревожно, торопливо, но вокруг — только синь неба, и белая мякоть облаков. А невидимый ребенок заводит снова: — Тень-тень, потетень, Сели звери под плетень! Горло перехватывает, слипаются губы. Но Анна все-таки говорит, как можно более ласково и убедительно: — Не надо… Не надо про тень! Не зови ее… Кажется ли, но словно маленькая ладошка быстро коснулась запястья. Голос звучит совсем близко, можно было бы, наверное, погладить по голове его обладателя. Или обладательницу… Анна тянет свободную руку, но увы, пальцев касается только слабый ветерок. — Не бойся, — серьезно отвечает голос, — это же обыкновенная тень. От плетня. Или от дерева. Когда жарко — очень хорошо, если она есть. Просто с ней не надо разговаривать, как с человеком. Тень ведь плоская. Она не умеет дружить. И жалеть… — Это правда, — говорит кто-то еще. Женщина. Анна видит ее и очень хорошо. Молодая, красивая. Грустная. В старинном платье — простом и скромном. Такое могла бы носить служанка… Что-то знакомое есть в этих больших светлых глазах, косах, кольцами уложенных на висках, полускрытых наброшенной вуалью. — Раймонда… — прошептала Анна. — Спасибо тебе, — сказала Раймонда, подходя ближе, — тебе и твоему мужу. Вы спасли нас от грязной лжи, которую придумал этот … Недобрый человек. Последнее слово она произнесла с необычайной силой и отвращением. — Почему ты обратилась именно ко мне? — тихо спросила Анна, — я так долго не могла понять тебя… И ничего не знала о твоей вере… Губы Раймонды тронула горькая улыбка. — О нас почти никто ничего не знает. Документов осталось мало, они потеряны или спрятаны. И будут найдены еще очень нескоро! Ведь инквизиция старалась уничтожить все… И всех. Даже саму память об истинных христианах. Но пусть лучше забудут навсегда, чем будут рассказывать лживые небылицы! Женщина гордо вскинула голову и продолжила гневную речь: — Убийство и обман — это самое страшное. А нас оболгали и обвинили в убийствах. В пролитии невинной крови! Даже наши души не могли после этого быть спокойны. Словно мы опять горим заживо, от боли и стыда. От невозможности сказать свое слово. Она посмотрела Анне прямо в глаза, внимательно, требовательно. Серьезно. — Ты ведь знаешь, что это такое — жить в плену чужой лжи, которая делает из тебя чудовище? Анна вздрогнула. Задохнулась от воспоминаний о глупом кокетстве, жестокости, равнодушии, которые щедро расточала Тень. Видение любимого человека, который умирает на больничной койке после дуэли, от раны, за которую ненастоящая Анна собиралась благодарить, словно вышибло воздух из груди. — Да, я знаю, — собственный голос показался чужим, — это действительно, хуже костра… — Тень-тень, потетень! — опять вмешалось невидимое дитя, и легкое дуновение коснулось горячего лба, освежая и успокаивая. — Правильно, — кивнула Раймонда, соглашаясь с ребенком, и глаза ее потеплели, — не терзай себя. Ты и твой мужчина прошли этот путь — и победили. А еще спасли многих. И живых, и умерших. — Почему ты так боялась Разумовского? — спросила Анна, — что же он мог еще сделать тебе? Кроме клеветы. — За кого сильнее всего боится женщина, — задумчиво произнесла Раймонда, не ставя знака вопроса, — за свою семью. За детей. На Земле живут мои потомки. Они должны пройти свои испытания, но лишних страданий я для них не хочу. А … этот Недобрый человек мог разыскать их и отомстить. Потому я показывала тебе правду, но говорить напрямик опасалась. Прости. — Ничего, я уже привыкла, — пробормотала Анна, — духи чаще всего выражаются очень туманно. «Никакого порядка тебе. И в участок их не вызовешь!» — вспомнилось вдруг, и на сердце сразу стало теплее. Она вновь ощутила, что Яков, которого здесь нет, все равно держит ее за руку. Как такое может быть? Впрочем, что удивляться? Они всегда будут вместе. Всегда. — В мире дУхов очень трудно называть имена, — продолжала Раймонда, — а уж имя подобного создания, что связалось с Тьмой… — она содрогнулась, — он легко мог это почувствовать. Дух Полины тоже не желал показывать подробности. Но она могла покрывать избранника специально. А вот Иван Семенович Аникеев точно не переживал за безопасность князя. Однако, этнограф так же вел Анну к правильному ответу весьма обходными путями. Нет, лучше о логике людей и духов они побеседуют потом — со Штольманом. А сейчас, пока Раймонда еще здесь, не лучше ли спросить о других видениях, которые та показывала медиуму? В жизни этой женщины было много боли. Может быть, ей станет легче, если кто-то узнает об этом? — Скажи, что случилось с тобой на самом деле? — решилась Анна, — Полина говорила о тебе, и о Гийоме… Я понимаю, что она лгала, но человек, которого ты любила, — он был? Раймонда нахмурилась. Опустила глаза. Губы ее слабо дрогнули. — Был, — отстраненно произнесла она, — Гийом был. И я его любила. — А он? Раймонда опять посмотрела на Анну, и вздохнув глубоко, вымолвила: — Он никак не мог выбрать что же для него важнее. Быть посвященным, или… быть со мной. Анна не понимала до конца, что значат эти слова, но чувствовала в них, вернее в голосе женщины застарелую тоску, горечь, и … сочувствие тому, о ком она говорила. — В «Книге Ересей» сказано, что катары были против браков и рождения детей, — напомнила Анне Раймонда, — это еще одна ложь, выдуманная лично помощницей Недоброго человека. Мы не считали брак — таинством. Это ведь просто земной союз, необходимый многим, но не более того. Обет целомудрия должны были давать только те, кто собирался стать пастырями. Посвященными. Обычно это были люди немолодые, успевшие познать супружество, родившие и вырастившие детей. Но Гийом был молод… Его уговорили посвятить себя Богу, чтобы спасти душу, запятнанную убийством. — Убийством? — ахнула Анна. — Это была случайность, — неожиданно горячо вступилась за Гийома Раймонда, — он убил пастуха во время ссоры, был осужден и приговорен к виселице. Бежал. Он очень раскаивался, и хотел сделать все, чтобы искупить этот тяжелый грех. Поэтому согласился на посвящение. Он был воистину Добрым Человеком, и ни разу не предал нашу веру, но… Анне показалось, что сердце ее стучит прямо в висках, а голове снова становится неладно и жарко. Любимому всегда хочется найти оправдание, чтобы он не сделал. Но разве это изменит сам поступок? — Инквизиция легко могла заподозрить в одиноком человеке проповедника из Добрых Людей, поэтому тот, кто приносил обет целомудрия часто находил себе пару из других верующих. Они изображали супружескую жизнь, но не становились … любовниками. — Фиктивный брак, — прошептала пораженная Анна, — и Гийом предложил это тебе? — Да, — качнула косами Раймонда, — моя семья жила тогда в Валенсии, куда мы бежали из Арьеже. Гийом стал пастырем в нашей общине. Ему нужна была жена, чтобы скрыть свое истинное положение. Я же была вдовой с маленькой дочерью, и согласилась помочь посвященному. Кто мог предположить, что мы… захотим стать супругами по-настоящему? Анна ничего не ответила, хотя подобный исход казался ей наиболее закономерным. Молодые люди, единоверцы, хранящие общую тайну, живут в одном доме, вероятно — в одной комнате. Взаимный интерес и человеческая симпатия перерастают в нечто большее. И вот фиктивный брак кажется уже слишком тесным. — А потом оказалось, что я жду ребенка, — глухо проговорила Раймонда, — и это было свидетельством нарушения обета, данного Гийомом. Он уже не имел право спасать души других, и сам должен был вновь пройти обряд покаяния и посвящения. — И вам никак нельзя было заключить истинный брак? — понимающе и грустно спросила Анна, от души жалея Раймонду, да и ее возлюбленного тоже. — Можно, — услышала она неожиданный ответ, — если пастырь хотел стать обычным человеком, насильно его никто не держал. Он мог снять с себя обеты, создать семью. Или она — женщины у нас тоже имели право проповедовать. Но пойми, для Гийома это было делом всей жизни! Он не мог оставить служение. Она сглотнула, и добавила гораздо тише: — И от меня отказаться не мог. Он попросил своего друга, Пьера Маури, жениться на мне, и признать нашего будущего ребенка. Вот этого Анна понять уже никак не могла. Но возмутиться не успела. — Пьер согласился, и Гийом сам провел церемонию, назвав нас мужем и женой. Этот брак тоже должен был быть фиктивным, но Гийом все равно не выдержал. Он мучился, ревновал, хотя никаких оснований для этого не было! И через два дня разорвал наш с Пьером союз. — Значит, он все-таки решил быть с тобой?! — Нет, — ответила Раймонда, — Гийом желал покаяться перед другим посвященным, очиститься от совершенных грехов, и снова стать Добрым Человеком. Но кроме него самого пастырей уже почти не осталось. Гийом уехал, чтобы все-таки найти посвященного. Но рядом оказался предатель, который выдал Гийома властям. Раймонда отвернулась. Могут ли духи плакать? Неизвестно. Но кажется, именно это сейчас пытается не сделать Раймонда. Анна шагнула вперед, протянула руку… Но коснуться духа не удалось, сколь бы живым и настоящим сейчас он не выглядел. — Гийома арестовали и судили, — очень спокойно произнесла Раймонда, — а потом … сожгли на костре. Он держал себя очень достойно, и не отрекся от нашей веры. — Он отрекся от тебя, — не выдержала Анна, у которой запершило в горле, — и от ребенка. — Да, — согласилась Раймонда, — ему было трудно. Я знаю. И … прощаю, — выдохнула она, — вот только любить как прежде, уже не могу. Вот чем был тот костер, на котором Анна видела таинственную гостью из прошлого! Мучительной болью от клеветы, тоской по былому чувству, разочарованием в любимом человеке. У которого так и не хватило душевных сил ни на то, чтобы отказать вовремя, ни на то, чтобы ответить за свои поступки. А ведь Двойник Якова вел себя именно так… — А что было с тобой? И с твоими детьми? — быстро спрашивает Анна, страшась возможного ответа. — Мы успели бежать, и скрыться. Я и мои дочери остались живы. И вновь — видение в котором Раймонда уходит куда-то прочь, держа за руку старшую дочь, и прижимая к груди малышку. Дорога — трудная, опасная и бесконечная, но женщина шагает вперед. И как же это хорошо — знать, что она дойдет. От облегчения Анна прикрывает глаза, и снова ощущает волну жара, опаляющего лицо. — Тень-тень-потетень! — громко и немножко сердито кричит детский голос. — Аня! — а это уже встревоженно и хрипло. — Тебе пора очнуться, — говорит Раймонда, — помни: у вас все будет совсем иначе. Вы никогда не отречетесь друг от друга. — Никогда, — повторяет Анна, чувствуя, что опора уходит из-под ног. Облака и небо смешиваются, сливаются в полосы, исчезают. Но ей не страшно. Потому что Яков крепко держит ее за руку. Они выиграли! Они пробежали по обе стороны от хитрого «ловца», обманули его, отвлекли, и сумели снова сцепиться ладонями. И никто никогда не сможет их разделить. _______________________________________ Сведения о катарах, Раймонде Марти и Гийоме изложены по источникам: Готье Ланглуа «Белибаст, несовершенный катар». https://credentes.livejournal.com/4847.html «Катаризм и отказ от телесности…» https://ru-middle-ages.livejournal.com/215673.html На самом деле судьба Раймонды неизвестна. Но нет и никаких сведений о том, что она была сожжена на костре. Автор в данном случает дает свою версию ее дальнейшей жизни. Продолжение следует.