Другая ночь

«Помогла тебе наука? Тут, увы, полнейший мрак. Удивительная штука: Кто ученый — тот дурак…» (Из сценария мюзикла «Тень». Песня Теодора-Христиана «Обрисую дело кратко». Автор сценария и песен — Ирина Югансон).

И что же, теперь это будет постоянным явлением? Преступник любого масштаба, затеянное им деяние, расследование, и — в эпицентре опасности Анна. Рядом со своим Шnольманом. Поглощенный стремлением как можно скорее помочь дочери обрести положение законное и надежное, уверившийся в серьезных намерениях ее настоящего избранника, Виктор Иванович как-то упустил из виду характер работы последнего. То, что служит сыщик не за страх, а за совесть, без оглядки на положение и богатство фигурантов очередного дела, — помнил и уважал. А вот то, что его храбрую и сострадательную Аню теперь уж точно от участия в расследованиях не отвадишь — не подумал. Но последние события очень ярко напомнили Миронову и устроенное полякам похищение, и отраву мерзавца Мишеля… Да и то проклятое Рождество опять вставало перед глазами, когда сидела дочь у стены на чемодане, без кровинки в лице, отвечая не им, родным и близким, а сгинувшему сыщику: «Да…» И вот, столь же бледную и ослабевшую, отец увидел ее в больнице, куда они с Машей примчались, узнав о пожаре в Михайловской усадьбе, который не обошелся без присутствия Анны и Штольмана. Сыщик выглядел немногим лучше, чем лежавшая на койке Аня, но отцовского возмущения это не уменьшило. Правда, сдержать эмоции почти удалось. Даже Маша, как ни странно, не спешила отчитывать Штольмана, занятая Анной, и тайно принесенным котенком. Контрабандистка! Даже он, муж, не понял, что любимая супруга прячет что-то под платком. Какие таланты расцветают в семье, удивляться не успеваешь… Впрочем, были эти таланты, были всегда. Просто он не замечал. Или не хотел видеть. Ровно, как и Анины способности. Со своим даром дочь никогда в безопасности не будет, если учесть ее характер, и желание помогать людям. А дУхи просто так, от скуки, являться не станут. Только пожаловаться на несправедливость. А значит, опять: расследование, угроза, полиция, схватка — и Аня там же, рядом. Потому что должна помочь. И ведь не будь дУхов и полиции, все равно она окажется на переднем крае, не умея и не желая прятаться. К эпидемии сыщик ее никакого касательства точно не имел, это напротив, Анино служение было. Именно так — служение. Риск, и жертва, тот же труд на износ, без всякой мысли о себе. И никто не смог ее переубедить. Даже Штольман. «- Какая же она взрослая, Витя, — сказала недавно Маша, — наша девочка совсем взрослая!» Взрослая… Он только вздохнул тяжело. Взрослый человек сам выбирает свой путь. Вот Анна и выбрала. И работу. И героя своего. Героического сыщика. По дороге в столицу они со Штольманом говорили мало и только о деле. Сыщик был напряжен и хмур, и кажется, мороком навязанный семейный статус угнетал его, как никогда. Как и тяжелое чувство вины за все произошедшее. Надежда на освобождение обостряла реакции, заставляя быть собранным и готовым ко всему. Подобное состояние было слишком хорошо знакомо Миронову на собственном горьком опыте. « — Андгрррэ, взгляни, какая восхитительная шляпка!» — услышал он сегодня на улице, и содрогнулся. Имя кавалера, да и голос прелестницы были совершенно иными, но этот тон, одновременно просительный и капризный, эта нелепая попытка грассирования! Обернувшись, он увидел немолодого, солидного господина, на руке которого висела юная особа, чье личико почти невозможно было разглядеть за пышным меховым боа и широкими полями головного убора — ничуть не менее восхитительного, нежели тот, который дама узрела на витрине… Передернуло и сейчас — от всех воспоминаний скопом. Ему удалось отстоять себя, выбраться из этой грязи, вернуться в свою жизнь. К счастью, никаких официальных дел натворить его именем Лжемиронов не успел. Ну, а зубья того капкана, в который угодил сыщик они вдвоем теперь разожмут очень скоро. Прежде всего было необходимо вывести на чистую воду Ланге и разоблачить симуляцию госпожи Нежинской. Шаги в этом направлении были предприняты сразу, по прибытии в столицу, и оказались весьма успешными. Настоящий профессор, возмущенный столь наглым использованием своего имени, примчался в Петербург накануне. По его заявлению и был задержан доктор-самозванец, что дало Штольману возможность навестить в клинике свою «супругу» так, чтобы к этому визиту никто не успел подготовиться. И дама, еще пытавшаяся поначалу продолжить игру, все-таки не выдержала. Миронов понял это, появившись в палате позднее, уже вместе с полицией. Седой парик, серый халат, наспех надетый поверх обычной, не лишенной изящества и кокетства одежды. Скромная дверь в стене, за которой обнаружился короткий коридор, ведущий в жилые, удобные комнаты, где явно обитала дама, вовсе не страдающая потерей разума. Уйти оттуда было нельзя, а вот комфортно существовать — можно. Туалетный столик, журнальные новинки и романы, иные, приятные женскому сердцу мелочи… Все это невозможно было объяснить даже экспериментальными гуманными методами, ибо с зафиксированной в документах историей болезни и лечения пациентки никак не соотносилось. Сестра, в обязанности которой входило быть при госпоже Нежинской кем-то вроде горничной, узнав об аресте начальства, запираться тоже не стала. — Доктор говорил, что даму спрятать нужно, от родственников, которые наследства ждут — не дождутся. Что муж ее к деньгам подбирается, опеку, вон, над пасынком для того и получил… Штольман только желваки на щеках катнул, услышав такую версию событий. Вряд ли сестра сама в нее верила, женщина не выглядела глупой и ненаблюдательной. Но по крайней мере, она не отказывалась подтвердить полную вменяемость пациентки. — Для того, чтобы отменить прежний диагноз, этих показаний, разумеется, недостаточно, — подвел итоги Штольман, оставшись с будущим тестем наедине, — но и без внимания их оставить не смогут. — Несколько дней госпожу Нежинскую понаблюдают в государственной лечебнице, — кивнул Виктор Иванович, — после будет назначена официальная судебно-психиатрическая экспертиза. * Получив заключение, мы сможем подать новое прошение о разводе. Никаких сомнений в результатах экспертизы у адвоката Миронова нет. Если уж даже Штольман, не будучи специалистом, пристально понаблюдав за поведением «жены», разгадал обман, то разве настоящие врачи не поймут, что дама морочит им головы? Если бы еще получить признание Лжеланге. Хотя, как оказалось, не настолько он и Лже… … — Это моя настоящая фамилия, господа. Не такая уж она и редкая, чтобы ее не могли носить несколько человек, даже не связанных родством! — Но выдавали вы себя за вполне определенного человека, которым не являетесь, — сухо напоминает ему Штольман. Ответный взгляд арестованного столь же остер, и лишен какого бы то ни было раскаяния. — Если люди так думали, принимая меня за него — кто же им запретит? — пожимает плечами Лжеланге, — и какую я могу нести за это ответственность? Я изучаю психику и работу мозга, но читать мысли не обучен! — Вы нарочно создавали впечатление, что знаменитый профессор — это именно вы. Потому что сами никакими достижениями не блистали, а чужая слава делала репутацию вам, и вашей клинике. — Я прекрасно справлялся и без этого, — огрызается Лжеланге, — у меня самого есть медицинское образование, я не шарлатан. — Зато любитель жестоких методов лечения, — припечатал Штольман, — судя по всему, они доставляют вам особое удовольствие? — Я просто иду в ногу со временем, и использую современные достижения науки и прогресса, — усмехнулся доктор, — если на вашу жену, — он намеренно выделяет последнее слово, — они не подействовали, это еще не значит, что подобные методы вовсе бесполезны. — На госпожу Нежинскую, — подчеркнуто спокойно парирует сыщик, — они подействовать и не могли, потому что она совершенно здорова. Но в вашей клиники находится несколько настоящих пациентов. Родственники доверили их вам, услышав громкое имя. Следы лечения током на их коже вовсе не нарисованные. — Лекарство не бывает сладким, — заявляет Лжеланге, — особенно, в тяжелых случаях. Спросите любого знающего человека… — Я спрашивал, — резко прерывает его Штольман, — и настоящего Николая Николаевича Ланге. И доктора Малинина из ярославской лечебницы. И других. Ваши методы уже устарели. Ныне лечить душевные болезни физическими истязаниями считается бессмысленным и негуманным. — Наивность, — свысока бросает Лжеланге, — особенно, если дело касается скорейшего выздоровления. — Из ваших пациентов ясный рассудок пока не обрел никто, — в упор смотрит на него сыщик. — Господин Штольман, — голос собеседника наливается ядом, — вы не можете не понимать, что коли мне доверили вашу жену, значит, так было нужно. И действовал я не по своему хотению. Можете ли вы представить себе, кто покровительствует моей клинике? Штольман неожиданно улыбается, сверкнув зубами. — Если вы надеетесь на заступничество некоего князя — то напрасно. Его больше нет. Вы же все это время не только пользовались чужим именем, но и помогали избежать наказания государственной преступнице. Становясь таким образом, ее сообщником. Думаю, вы догадываетесь, чем это может вам грозить? *** Как лицо заинтересованное, присутствовать в комнате, где проходила экспертиза он не мог. Оставалось мерить шагами коридор, то и дело напряжено прислушиваясь, понимая притом, что из-за толстой двери не пробьется ни звука. Виктор Иванович стоял у окна, с видом серьезным и непреклонным. В том, что касалось приобщенных к делу свидетельств, было сделано все возможное. Теперь оставалось верить в профессионализм и непредвзятость назначенных экспертами докторов. «- Вы любили ее? — Любил… Когда-то…» Двойник радостно уцепился за прозвучавшую подсказку, стараясь оправдать лишний раз в собственных глазах женитьбу на Нежинской, и не желая притом сердить Анну. Нечто печально-романтическое, поддернутое туманом былого, звучало, как ему казалось, очень уместно. И плевать было Тени сыщика, что не существовало слова, которое менее всего подходило бы для определения взаимоотношений Штольмана и Нины Аркадьевны. Это слово он пока не смог сказать вслух даже Анне. «Без вас моя жизнь была бы пуста…»… «Нам надо быть вместе…»… «Я никуда не уйду больше…» — произносил. А то слово, что вмещает в себя все — не шло с языка. Хорошо, что Анна давно научилась видеть «люблю» в его глазах, слышать в корявых, странных, иногда словно и не о том сказанных фразах. Он скажет его ей. Обязательно. Когда все закончится. А вот к Нине это слово не относилось никогда. Они были противниками — и любовниками. Это будоражило кровь, пьянило чувством опасности, возбуждало страсть. Давало работу уму. Нина интриговала и влекла, но в какой-то момент стала вызывать жалость. Не умела фрейлина остановиться вовремя, ввязываясь в такие игры, которые не могли закончиться для нее ничем хорошим. Потому Штольман так долго пытался спасти Нежинскую, — по сути от нее самой. Но то, что походя, легко и почти бездумно она приносила в жертву других людей, в конечном счете уничтожило его жалость. Этой зимой, сменив изгнанного Двойника, еще не до конца понимая, какая роль отведена была фрейлине во всем происходящем, он уже не мог верить ей — и сочувствовать. И как выяснилось, правильно делал. Выбираясь из болота собственных ошибок, Нина по-прежнему топила других, не испытывая сомнений и угрызений совести. Даже трагедия осиротевшего мальчика стала для нее просто способом избежать наказания. А этот приказ Лассалю? Он задохнулся на миг, стиснув кулаки. Если бы не мстительность князя, пять лет назад Аню могли бы найти где-нибудь в овраге, с перерезанным горлом. — Яков Платонович! Вы слышите? Рядом стоял Виктор Иванович, и с тревогой всматривался в лицо Штольмана. — Что? — хрипло спросил тот. — Экспертиза завершена. Нина Аркадьевна признана полностью вменяемой, и способной отвечать за свои поступки. ____________________________________ *«Освидетельствование безумных и сумасшедших изводится в присутствии окружного суда чрез инспектора члена врачебной управы и двух врачей по назначению сей управы. В столицах приглашаются для сего штадт-физик и два врача, назначенные физикатом или медицинской конторой…» («Устав уголовного судопроизводства 1864 год» 4. Освидетельствование обвиняемого, оказавшегося сумасшедшим или безумным). https://studfile.net/preview/16810954/page:16/