Другая ночь

Спасибо Atenae за возможность использовать еще один артефакт из РЗВ. Не последний.

«Пустые неуместны страхи — Здесь просто нужен ход конём Того, ну в общем — там на плахе Водой живою обольём…» (Из сценария мюзикла «Тень». Песня министров «Пусть в чем-то мы были неловки…». Автор сценария и песен — Ирина Югансон).

Атмосфера в кабинете генерала изменилась весьма ощутимо. Ровно год назад именно здесь состоялся памятный разговор о Крутине и о возможности восстановления честного имени Якова Платоновича Штольмана. Так же сияло мартовское солнце, вот только вызывало оно в то время лишь раздражение. И резь в глазах. Сыщик, будучи заперт внутри Двойника, отлично между тем понимал, что задание имеет какой-то подвох, что слишком много в происходящем натяжек и недосказанности. К тому же, власть Тени и честное имя — вещи абсолютно несовместимые, и капкан брака с Нежинской доказал это. Но, как бы то ни было, негодяй-гипнотизер должен был быть пойман. А Анна Викторовна, на которую он решил открыть охоту — спасена. Правда, верховодивший сыщиком идиот наверняка провалил бы в итоге обе части задания. Если бы сам выжил после дуэли с Клюевым. Сегодня неприязни к солнцу Штольман не чувствовал. Напротив, боевому, азартному настрою оно вполне соответствовало. — Мое прошение уже подано в Духовную Консисторию. Официальное медицинское заключение о полной вменяемости Нины Аркадьевны … Нежинской прилагается. Называть бывшую фрейлину своей фамилией у него не поворачивался язык. Даже напоследок. Впрочем, генералу было не до таких мелочей. Зимой, принимая Штольмана, он грозил, настаивал, требовал, не смея, да не желая нарушить данный ему приказ. Генерал боялся, но рассчитывался за страх с тем, кто был отдан ему власть — со Штольманом. Вновь и вновь ища лазейки и отговорки, которые позволяли тянуть и запутывать дело о разводе. Сейчас хозяин кабинета, лишенный такой опоры, как покровительство богатого и влиятельного человека, был растерян и подавлен. Он точно в росте уменьшился, а лицо в окружении седых бакенбард потеряло остатки былой важности. — Безусловно, сей факт… снимает все возражения, — торопливо согласился генерал, — ваша жена здорова и приговорена к бессрочной каторге… К тому же, она предстанет перед судом повторно. Виданное ли дело, — он нахмурился, становясь почти прежним, — обманывать закон столь изощренным способом! — Странно, что подобное освидетельствование не было проведено раньше, — холодно заметил Штольман, не сдержавшись, — и закон легко поверил тюремному врачу. Хотя, справедливости ради, пока существовал Разумовский, никакая комиссия не признала бы Нежинскую симулянткой. Да и честного специалиста на роль эксперта никто бы не пригласил. — Кроме того, вы сумели вычислить и уничтожить Крутина, — генерал не имел намерения обсуждать собственный ошибки, — и значит, должны получить обещанное — развод. Сыщик сжал челюсти, чтобы не взорваться. Право на развод он получил сразу после оглашения приговора над Нежинской. Это не милость, и не снисхождение, а законное требование. — И опять в скандале замешан князь Разумовский, — вздохнул между тем генерал, — вы говорите, Крутиным был именно он? — Он был главой и идейным вдохновителем, — подтвердил Штольман. — Распространяться об этом не стоит, — покачал головой генерал, — все-таки древний род, громкое имя. К тому же Разумовский погиб — как и его родственник пять лет назад. Тогда мы тоже не стали обнародовать подробности. Пусть и теперь для всех будет озвучена версия о трагически завершившемся химическом опыте. — Она почти правдива, — Штольман даже не пытался скрыть сарказм, — наследник Разумовского слишком увлекся обрядом. За самонадеянность и был наказан. Контролировать пламя … Он выразительно умолк, позволяя собеседнику самому представить возможные последствия. Тот отвел взгляд. — Ужасающая самонадеянность, — вынес вердикт генерал, — но чего же все-таки хотел «Крутин»? Как связаны многочисленные убийства, древние обряды и Анна Миронова? — Наследник князя собирался обрести бессмертие, — ответил Штольман, — для чего изучал шаманизм — вместе со своими помощниками, госпожой Аникеевой и доктором Скрябиным. Хочу отметить, — подчеркнул он, — что к настоящим верованиям алтайских народов все их … построения никакого отношения не имели. Но Разумовский и Аникеева переиначили сведения на свой лад, разбавив символами и обрядами иных религий. Выискивали то, что выглядело страшнее и требовало больших жертв. Последователей заманивали лжекатарскими воззрениями, подогнав их под мрачную средневековую легенду об истинных знаниях, преследованиях инквизиции и великой любви. В голосе снова прорвалась мрачная ирония. История, которую благодаря Анне он теперь тоже знал, была не столько о любви, сколько о неумении сделать выбор, и нести за него ответственность. На этой почве Двойник Штольмана и «Добрый человек» Гийом наверняка нашли бы общий язык. Теперь нужно было объяснить самое главное, осторожно обойдя все подводные камни. — Анна Викторовна требовалась им, как символ, — продолжал сыщик. И — объект мести. «Крутин» знал, что ею интересовался его убитый родственник, но госпожа Миронова тогда отказалась помогать князю. Принеся ее в жертву, новый Разумовский надеялся заручиться поддержкой духа убитого Кирилла Владимировича. Потому что дар Анны Викторовны сам по себе на бессмертие не влияет никак. Ни на свое, ни на чужое. Скрыть настойчивый интерес «Крутина» и его помощников именно к Анне, и многочисленные попытки похитить ее, к сожалению, невозможно. Пусть остается личная ненависть, и месть за родственника, попытка выслужиться перед ним. А вот внимание к способностям Анны разжигать не следует. Черт знает, чем это может закончиться, если учесть увлечение представителей правящей фамилии мистикой. Пусть все ограничится извращенными обрядами, порожденными больной головой гипнотизера, ради дурацкой идеи всемогущества. Слишком много людей искренне считают себя достойными вечной жизни, поэтому мотив выглядит весомыми. — Значит, бессмертие… — задумчиво повторяет генерал, хмуря брови. Что, тоже не отказался бы от подобного? Или сам не знает ответа на этот вопрос? — В представлении «Крутина» и его последователей — да. Как результат многочисленных убийств, и издевательств над человеческой психикой. Причем, результат может и не наступить, а вот преступления должны быть совершенно реальны. Даже если генерал препятствовал расторжению брака Штольмана намеренно, подчиняясь не внушению, а шантажу, или принимая взятки, идеи кровавых жертв явно вызвали у него отвращение. Но сколько других людей, обладающих властью, могут посчитать иначе? Поэтому о Тенях ни слова произнесено не будет. Пусть бывшую покорность Штольмана списывают на что угодно, хоть на результат несправедливого заключения. Но саму возможность призыва темной сущности более никто не должен знать. Ведь додумается же кто-нибудь вырастить из Тени помощника, заплатив положенную цену. Кстати, о подобных умельцах… — Скрябина необходимо как можно быстрее доставить в Петербург, — напомнил Штольман, — под усиленным конвоем тех, кто не восприимчив к гипнозу. Этот человек действительно обладает определенными способностями, и очень опасен. — Яков Платонович, — внимательно посмотрел на него генерал, — мы получили информацию, что человек, поступивший осенью в ярославскую лечебницу, ее не покидал. И тем не менее, Скрябин вновь появился в Затонске, и был опознан и вами, и другими свидетелями. Кто же сидит в сумасшедшем доме? — Скрябин был ценен для Разумовского, — произнес Штольман, — князь сумел организовать ему побег из лечебницы, а, чтобы предотвратить поиски был найден очень похожий мужчина, и совершена подмена. С помощью гипноза последнего довели до сумасшествия в прямом смысле. В состоянии этого несчастного сомневаться не приходится. А кто он такой и откуда, боюсь, выяснить уже не удастся. — Еще одна жертва, — слишком старательно вздохнул генерал, — и его близкие, если они есть. От Скрябина, если он что-то знает, помощи ждать ныне тоже не приходится. Штольман вопросительно вскинул бровь, впрочем, уже догадываясь, что услышит далее. — За Скрябиным мы послали в Затонск сразу же, получив ваше сообщение о его аресте. До столицы, увы, он не доехал. Был застрелен при попытке к бегству. … Вода в канале еще была скованна льдом — на первый взгляд, нерушимо и надежно. Нужно было хорошенько присмотреться, чтобы заметить муть цвета влажного сахара на самой кромке, рядом с гранитной облицовкой. А это значит, что весьма скоро белые глыбы перестанут составлять единый монолит, между ними разойдутся, углубляясь, трещины, и освобожденная вода отразит наконец яркое весеннее небо. «А ведь прав оказался Антон Андреевич, припомнив Мореля, — прищурился замерший у перил Штольман, — Скрябин вовсе не был сломлен арестом, и мог попытаться бежать. Но скорее всего, его посчитали слишком опасным — даже для тюремной камеры. Главное, — сыщик сжал пальцами металл, холодивший руку сквозь перчатку, — чтобы не вздумал поделиться подробностями своей смерти с Анной…» С доктора станется нагрянуть к медиуму, дабы продолжить прижизненный спор о целях и смыслах. Или пошутить — в духе князя Разумовского. А сыщика опять не будет рядом. Скоро все закончится, и Штольман получит свободу. После чего сразу отправится домой. Домой? Он только головой покачал, удивляясь сам себе. Но ведь и правда, именно этим словом он назвал мысленно особняк на Царицынской. Где его очень-очень ждали. Где он был по-настоящему нужен. … — Яков Платонович, теперь ваше прошение будет удовлетворено, это я могу вам твердо пообещать. Но, думаю, вы и сами понимаете, что после всего произошедшего, после брака с государственной преступницей, пусть и расторгнутого, ваша карьера в Петербурге невозможна. По крайней мере, в ближайшие несколько лет. — Должность судебного следователя в Затонске меня вполне устраивает… Он уже уезжал когда-то в этот провинциальный город, — практически умирать. Но именно там начал жить, обретая то, в чем ранее, как он сам убеждал себя, вовсе не нуждался. Доверие. Друга. Единственную любимую женщину. Готовую принять и невыносимый характер его, и собачью работу, которая будет с ним всегда и везде. Хоть в столице, хоть маленькой городке, который не сразу отыщешь на карте. Вряд ли Аня опечалится перспективе остаться в Затонске. Не слишком-то хорошо зарекомендовал себя в ее глазах блистательный Петербург. Нужно, наконец, привезти ей подарок — может быть, не столь оригинальный, как это получается у него всякий раз, когда хочется порадовать Анну Викторовну. «Цветочек Аленький, Наливное яблочко, Еловая веточка… Кот Ученый» — словно наяву, услышал он родной глубокий голос, полный лукавства и нежности. Ну да, а еще была книга господина Чехова. И банка с ежевичным вареньем. Может быть, пора подарить нечто более… традиционное? В ювелирной лавке в этот час не нашлось никого, кроме ювелира — седого хрупкого старичка, бросившего на посетителя острый внимательный взгляд поверх очков. — Добрый день, сударь. Что могу вам предложить? — Нечто, достойное самой прекрасной женщины на Земле, — абсолютно серьезно произнес Штольман *. Однако ни его тон, ни строгий взгляд не обескуражили собеседника. Тот понимающе улыбнулся и сделал рукой такой жест, точно готов был предоставить в распоряжение покупателя все бриллианты мира. Серебра, злата и драгоценных камней в лавке нашлось немало. Вот только того, что могло бы подойти именно Анне сыщик среди предъявленных ему «сокровищ Али-бабы» не видел. Это точно не должно быть кольцо — его Штольман купит только после получения на руки официальной бумаги о разводе. Суеверия здесь не при чем. Просто — сейчас не нужно. Из ожерелий на глаза упорно лезло весьма громоздкое, тяжелое украшение, способное, кажется, переломить женскую шею. Нечто подобное сыщик часто замечал на Анне-Тени, каждый раз чувствуя фальшь, точно в неверно взятой, режущей ноте. К барышне Мироновой сей образчик ювелирного искусства не мог иметь никакого отношения… И вдруг что-то привлекло внимание Штольмана среди слепящего многоцветного сияния. Сыщик прищурился, отсекая лишнее, протянул руку. — Позвольте взглянуть… Брошь. Широкая затейливая оправа черненного серебра. Овальный камень — гладкий, молочно-белый. Загадочный… Штольман осторожно повернул брошь — внутри камня точно пробежали легкие синие молнии. А на краю вспыхнула теплая солнечная искра. — Это лунный камень, — пояснил ювелир странным тоном, — самоцвет из Индии. Очень … достойный выбор, сударь. Брошь не хотелось выпускать из рук. Казалось, что она уже принадлежала Анне когда-то, но была утеряна. И вот настала пора вернуть украшение истинной хозяйке, потому что без нее оно не способно существовать. — Удивительно, — пробормотал ювелир, как завороженный, наблюдая за брошью, наполнявшейся в ладони Штольмана мягким радостным сиянием. — Что же именно? — поинтересовался сыщик, с трудом отводя глаза от лунного камня. — Вы первый, кто заметил это украшение за … пять с лишним лет! — горячо заговорил ювелир, — прежде моя лавка находилась в Москве, и там я впервые выложил брошь на прилавок. И — не поверите, она точно стала невидимкой. Никто не обращал на нее внимания, не желал рассмотреть поближе, — даже, если я настойчиво предлагал! Я уже решил, что легенды об индийских сокровищах и впрямь придуманы не просто так, и камень не желает принадлежать жителям иной страны. И вдруг вы замечаете его под грудой иных, куда более дорогих и красивых изделий. Ну, не волшебство ли, сударь? «- Он волшебный!» — снова звучит в ушах любимый голос — взволнованный, искренний. Штольман с трудом удержался, чтобы не обернуться в поисках его обладательницы. — Волшебство, — коротко улыбнувшись, согласился он с ювелиром. Брошь торжественно укладывается в коробочку, на темно-синий бархат, который делает таинственное сияние лунного камня еще более глубоким и чистым. Коробочка тщательно закрывается и перекочевывает во внутренний карман сыщицкого пальто. Кажется, еще одна вещь в этом мире скоро займет свое законное место. ________________________________________ * См. работу Atenae «Семейные праздники»: «На тёмно-синем бархате лежала брошь: гладкий, как слеза, молочно-белый камень в оправе чернёного серебра. Впрочем, белым камень казался лишь на первый взгляд. Стоило чуть шевельнуться, как в глубине его родились таинственные синие отсветы, а по краю прокатилась пылающая солнечная искра. — Вам нравится, Анна Викторовна? — спросил над головой тревожный голос Штольмана. — Ох! Что это такое? — Мне сказали, что это лунный камень. Самоцвет из Индии…» Продолжение следует.