Другая ночь

Чувствую себя почти Ребушинским, и прошу прощения. Но до свадьбы мы еще не добрались. За «Felicitas varius» спасибо Jelizawietе!

«Но мы заплатим, и не раз Чтоб с вами встретиться, конечно, По эту сторону надежды По эту сторону добра…» (Из песен к спектаклю театральной студии ДВОК «Пенаты» «Тень». «Финал». Автор стихов — И. С. Колечкин).

Визит портнихи должен был состояться только завтра, но картинками из модных журналов мама успела усеять половину комнаты уже сейчас. Анне было интересно — первые двадцать минут. После чего она просто уцепилась взглядом за более-менее приглянувшийся фасон, и упрямо отказывалась разнообразить оный почти любым фантазийным декором. Наоборот, ей хотелось сократить тот, что имелся. В некоторых вопросах мама, увы, оставалась верна себе. Как и Анна, не желавшая превращаться в куклу. Привлеченный шумом и шелестом Пушкин развлекался вовсю, то и дело пробегая по разложенным на кровати страницам, безжалостно их сминая. Нарисованные дамы, похожие на песочные часы благодаря неправдоподобно тонким талиям и широким, точно «воздухоплавательные шары»* рукавам, изгибались самым невероятным образом, с завидной кротостью перенося удары судьбы. Наносимые пушистыми лапами. Спасти красавиц могла только Мария Тимофеевна, ибо сама Анна взирала на творимые питомцем безобразия с нескрываемым одобрением. Но и старшую хозяйку хватало только на эмоциональное «Кыш!», не подкрепленное даже попыткой хоть как-то укротить котенка. — Аня, ты ведь не смотришь! — всплеснула руками Мария Тимофеевна, — ну почему о таких вещах мне приходится думать самой?! Страничка с изображением очередного платья выскользнула из пальцев и мягко спланировала на пол, где тут же была радостно атакована Пушкиным. — Кыш! — Мяя! — Мама, ты же сама говорила, что Пушкин никогда не ошибается, — с трудом сдерживая смех, сказала Анна, — вот, заметь — ему тоже не нравится! — Аннушка, это же твоя свадьба! — снова попыталась вразумить дочь Мария Тимофеевна, — неужели тебе не хочется выглядеть наилучшим образом в такой день? — А я уже выбрала, — безмятежно посмотрела на нее Анна, — зачем тратить время и силы на остальные варианты? — Но вдруг что-то понравится тебе еще больше! — настаивала мама. — Что-нибудь еще можно искать до скончания века, да так и не остановиться, — Анна подняла картинку с пола, пожала плечами и отложила в сторону, — в конце концов, это просто платье! Мария Тимофеевна обреченно махнула рукой, и опустилась на стул возле туалетного столика. — Мама, а помнишь тот наряд, который тебе прислали по ошибке? — спросила Анна, — кто-то же заказ его, значит тоже считал самым лучшим. А ты — нет. — Ох, не напоминай! Забыть самое себя в щедро декольтированном платье цвета электрик Мария Тимофеевна и хотела бы — да не могла. «Новая женщина» … Дама без камелий! ** Мысли самой Анны скакнули к другой странной вещи, которой Тень была рада дополнять любой наряд, тоже вероятно полагая, что результат ее трудов красив и уместен. — Мама, я давно хотела спросить тебя, — нерешительно начала Анна, — что это за фамильное колье, которое ты мне … то есть не мне, но… Отдала в прошлом году, перед аукционом? До того я ни разу его не видела. — Видишь ли, Аннушка, — мама замялась вдруг, опустила глаза, не то застыдившись, не то испугавшись. Анна быстро присела перед Марией Тимофеевной, старая заглянуть ей в лицо. В сердце возник болезненный холодок — стоило ли вспоминать те дни, когда в их жизни самовластно верховодили Тени. А бедная мама, пусть и была свободна от темной сущности, не понимала, что происходит с близкими людьми. — Оно и правда — фамильное, — заговорила Мария Тимофеевна, — только не с мироновской стороны. С нашей, купеческой. Еще прабабке это колье прадед подарил, как дело их в силу вошло. Они же как думали — чем камни больше, тем почетнее. Сразу видно, что капитал есть, раз такое украшение позволить себе могут. Ну а вкус, изящество — до того ли им было, этому же тоже учиться нужно. Сразу-то редко у кого бывает. — Я понимаю, — Анна осторожно погладила мамину руку. Мария Тимофеевна вздохнула. — Многие семьи потом такое наследство переделывать отдавали. Чтобы все-таки не только цена, но и вид был … соответствующий. А у нас не стали. Традиции блюли … Так этот жемчужный жернов и переходил — к бабке моей, потом к матери. А от нее — Олимпиаде достался, как старшей дочери. Ну, а Липа замуж так и не вышла, детей у нее нет. Вот она для тебя его привезла — еще тогда, в 1890-м… Вы с дядей в Петербург как раз уехали, а Липа мне покоя не давала, мол, «замуж надо девке, все глупости сразу и забудет! Вот для Нюшеньки наша красота фамильная, пусть все видят, что мы не лаптем щи хлебаем… Уж найдется кто, не хуже… князя…» Весьма похоже изобразив настойчивый, резкий голос сестры, на последнем слове Мария Тимофеевна сбилась и закашлялась. — Мама, не надо… — попыталась остановить ее Анна, но та уже взяла себя в руки. — Я тогда поблагодарила просто, взяла колье и спрятала в своей шкатулке. Подумала, что ты все равно носить не будешь такое. Потом мы уехали в Париж, а когда вернулись, и началось… это все… На глазах Марии Тимофеевны выступили слезы, которые она попыталась торопливо стереть. — Ты была такая … странная тогда, Аннушка. И в Париже, а уж в Затонске… То есть, я теперь знаю, что это не ты, но… Просто подойти было страшно порой, так посмотришь, что просто мухой надоедливой себя чувствуешь. И Виктор Иванович стал на себя не похож, слова доброго не услышишь. Хоть волком вой, — вырвалось у нее сдавленное признание, — только статьями и спасалась, спасибо Алексею Егоровичу. Да романом этим дурацким. В голове-то все иначе, только придумывай себе. Но так хотелось, чтобы и дома, наяву с тобой по-человечески. И вот когда ты, то есть она, собиралась на аукцион… Платье надело такое … яркое, лицо накрасила … Я подумала, может быть, если отдам моей девочке колье, раз она теперь такое любит, то все изменится? — И будет по-человечески? — тихо спросила Анна, чувствуя, что сама вот-вот расплачется. — Да, — закивала Мария Тимофеевна, мучительно пытаясь улыбнуться, — подкупить, да, получается? Нельзя это, я знаю, и не вышло ничего, хотя колье-то ей понравилось. Куда только не надевала, Господи Боже мой! — Мама, что ты, какое подкупить! — воскликнула Анна, прижимая мамину ладонь к щеке, — ты хотела, чтобы тебя услышали! А Тень не могла, не умела… Да и у меня … не всегда получалось. Прости меня! Я ведь правда, очень тебя люблю, но просто я — другая. — Конечно, Аннушка, — мамина улыбка перестала напоминать болезненную гримасу, — я знаю, вижу. Ты взрослая, ты сама можешь выбирать. А я просто … просто хочу, чтобы ты была счастлива. — Я очень-очень счастлива, мама. Голубые глаза дочери просияли так, что слезы у Марии Тимофеевны высохли сами собой. И тут же едва не навернулись вновь — уже от радости. Конечно, Аннушка счастлива. И новое платье пусть будет по ее вкусу, она, мать, только капельку подправит. Посоветует… А уж фамильное колье пусть себе в шкатулке и лежит. Дочь наверняка захочет на свадьбу свою новую брошь надеть, которую жених подарил. Вот это украшение — изящное, строгое, — точно в самый раз будет. Пушкин, которому без внимания зрительниц быстро наскучили расфуфыренные дамы с модных картинок, подошел к хозяйкам, решительно напомнив им о собственном существовании: — Мя! *** Все это было вчера вечером, а сегодня, после завтрака, Анна отправилась в больницу, чтобы узнать, побывала ли там ее новая знакомая — «дуэнья». На самом деле, это был скорее предлог, хотя она была готова походатайствовать за девушку перед доктором Милцем. Куда больше Анне хотелось самой снова начать прием. Потому что даже приятные предсвадебные хлопоты, и мысли об устройстве их с Яковом комнат не могли занять ее целиком. Анне обязательно нужно дело, такое, чтобы помогать кому-то еще. Иначе от одного хозяйства она просто сойдет с ума. Хотя бы в этом отношении странная петля, которую сделала ее судьба, подчиняясь Тени, привела к хорошему результату. Анна — врач, и ни за что не оставит свою работу. Просто прервется на несколько месяцев, по очень уважительной причине. В сентябре у нее появится новое, незнакомое, трудное и приятное занятие. Родится ребенок, которому будут очень нужны ее внимание и любовь. Но забывать об окружающем мире тоже не хотелось бы. Конечно, она всегда и в любом случае продолжит помогать Штольману в расследованиях. Но ведь духи тоже не всегда являются за справедливостью, даже если их зовут. Зато она может выслушать своего сыщика, и что-то подсказать, даже без видений и привидений. Иногда это получается. Впрочем, гадать, как все сложится, рано. А вот какие-то дела на ближайшие месяцы придумать необходимо! И ведь даже в школу к Кречетовым часто ездить не получится. А если приглашать ребят на дополнительные уроки рисования к ним, в дом на Царицынской? Оборудовать класс во флигеле, где они точно никому не помешают… Мама, наверное, даже обрадуется и горячо поддержит эту идею. Напишет еще одну статью. Ей ведь и самой теперь мало одних домашних дел для счастья. А вдруг кто-то из этих детей тоже хочет в будущем стать врачом, как Люда Голубева? Тогда Анна сможет их поддержать, что-то рассказать из медицины — самое простое, но интересное. Помочь с изучением иностранных языков. Интересно, в программе у Веры Николаевны значится латынь? Вот почему жизнь все время такая — пятнистая, прямо как весенние тротуары, сплошь покрытые островками темными и даже сухими, но… Тут же рядом сверкают лужи, а то и белеют снежные сугробы? Вроде все хорошо, а спокойствия по-прежнему, не видать. Нужно что-то решать, придумывать, организовывать. Может быть, это и есть счастье? Или хотя бы его важная часть? … «Дуэнья» оказалась девушкой решительной, и в больнице побывать успела. На Александра Францевича она произвела впечатление очень благоприятное. Суля по всему, вакантное место медицинской сестры пустовать не будет. — Так что, голубушка, не волнуйтесь за нас. Готовьтесь к свадьбе, и … другому событию, — с доброй усмешкой взглянул на Анну поверх очков доктор Милц, — нервничать вам сейчас не следует, а рисковать собой — тем более. Сами понимаете — как врач. Так что, будучи пациенткой, соблюдайте дисциплину. Ну вот. Раньше ее из участка выставляли, теперь из больницы. Доктор прав, конечно, но все равно было немного обидно. Зато осмотр, на котором настоял Александр Францевич, подтвердил, что после событий, связанных с пожаром в Михайловской усадьбе Анна полностью восстановилась. А вот из участка ее так просто не выгонят! Не имеют права. Она идет к своему мужу, хорошо — жениху, который вечно забывает пообедать. Принесет ему, и Антону Андреевичу что-нибудь вкусное. Насмотрится на Якова, и наберется сил перед визитом портнихи. Вот уже без последнего она бы с удовольствием обошлась! Но маме это будет приятно, да и свадебное платье все-таки само собой не сошьется, без участия невесты. Анна вышла в коридор, размышляя о грядущем, улыбаясь и хмурясь попеременно. И едва не столкнулась с госпожой Вернер. — Ольга Матвеевна, здравствуйте! — Анна обрадовалась было, но тут же спросила с волнением, — что-то случилось? С Зоей? Она внимательно и ласково посмотрела на девочку. Лицо ее было задумчивым, даже печальным, но болезненным не выглядело. — Не беспокойтесь, Анна Викторовна, — сердечно ответила госпожа Вернер, — Доктор Мезенцев просил показываться ему время от времени. Он хочет быть уверен в том, что гипноз не оставил последствий. Кажется, — она крепче сжала руку дочери, — все в порядке. — Как ты, Зоя? — спросила Анна. — Голосов больше нет, — серьезно ответила Зоя, — иногда мне снится папа, но это очень хорошие сны. Мы в них вместе. Только просыпаться потом грустно… Зоя моргнула несколько раз, и вдруг слабо улыбнулась: — Меня теперь Варежка по утрам облизывает. Щекотно… — Ваше существо невозможно выпроводить из комнаты, — с притворной строгостью объяснила Ольга Матвеевна, — я уж и рукой махнула — пусть. — Варежка? — переспросила Анна. — Да, — закивала Зоя, — это Гришин друг, Леша посоветовал. Как он сказал, мама? Фил… Фетлист… — Felicitas varia ***, — пришла на выручку Ольга Матвеевна. — Счастье пятнистое? — перевела Анна, чувствуя, как тепло становится на душе. — Да! — подтвердила Зоя, — полностью — Фе-ли-ци-тас Варья. А по-домашнему — Варя. Варюшка. Или Варежка! — Ей очень идет, — согласилась Анна. Была в этом какая-то справедливость. Породистого котенка, занявшего место трехцветной дворянки, сравнили с пуховой рукавицей. А теперь изгнанная пятнистая малышка получила ласковое прозвище «Варежка» от настоящих, любящих ее хозяев. Вот оно — счастье. Пятнистое. Чтобы не слишком скучно было. … Анна быстро шла по улице, очень надеясь, что Яков Платонович находится в Управлении. Потому что ее визит обязательно принесет ему счастье. И купленные горячие пирожки. Рыжие и тоже немного пятнистые. _________________________________ * «А какие встретите вы дамские рукава на Невском проспекте! Ах, какая прелесть! Они несколько похожи на два воздухоплавательные шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина…» (Н. В. Гоголь «Невский проспект») У Гоголя высмеивается мода на широкий рукав, распространившаяся во второй половине 1820-х годов, и державшаяся примерно до середины 1830-хх. После чего рукав сдувается, иной раз образуя лишь небольшие буфы. Однако, в 1890-хх мода возвращается на новом витке, и рукав «бараний окорок» вновь украшает платья модниц, вкупе с тончайшей талией и юбкой-колокольчиком превращая женскую фигуру в «песочные часы». **Имеется ввиду роман А. Дюма-сына «Дама с камелиями», посвященный куртизанке Маргарите Готье. *** Felicitas (лат.) — счастье, удача, благополучие Varius(лат.) — пестрый, пятнистый P.S. Если отрыть эту главу на литературном форуме «Перекресток миров», внизу можно будет увидеть иллюстрации из модных журналов 1895 года. Вот с какими дамами заигрывал Пушкин)) http://fanlit.lifeforums.ru/viewtopic.php?id=2229#p40533