De libertate.

«Ты меня не обидишь холодом И неважно, кто с чем останется. Я дышу этим вечным голодом — Я пишу, и мне это нравится.» Мильковский

Вадим нашел Алтана в своей комнате, в облаке муторно-сладковатого дыма. Тот развалился на кровати полулёжа, с самокруткой в зубах, и выглядел настолько отрешённо, что, казалось, не замечал ничего вокруг. Во всей этой дымке и многослойных из-за комнатного холода шмотках он был похож на древнего колдуна в мантии, читающего своему божеству призывные мантры. Но никакое божество — что бы там Алтан мысленно не говорил — к сожалению, не призвалось. Зато призвался Дракон. Как обычно, без стука. Блестит своими хитрыми металлическими глазами. Пьяный, взъерошенный. Абсолютно раздражающий в своей беспардонности, он вторгается в личное пространство Алтана слишком… слишком. Алтан давно уже начал замечать, что Вадима всегда в пространстве чересчур много, даже когда они не вдвоём — он заполняет своим хриплым шероховатым голосом всю окружающую среду. Иногда Дагбаеву даже начинало казаться, что Вадик — не просто часть детдомовской микрофлоры, он — ее сердце. Он везде, от первых до последних этажей — с каждым знаком, каждому надоел, каждого разворошил. Везде его хитрый и неувязистый з долбоебической манерой поведения взгляд. Везде его проклятая зубочистка, торчащая из скалящихся зубов. Вот и сейчас, он входит в комнату Алтана почти беззвучно. Останавливается в дверном проёме с таким видом, словно всё вокруг — уже его собственная територия. Так подумать, то у них ведь здесь, в детском доме, вообще ничего собственного нет. Может быть, поэтому Вадим старался сделать вид, будто бы ему принадлежит всё и сразу. Даже, мать его, Алтан — вроде бы лидер, а всё равно ни слова ему не говорит. Не прогоняет. Не терпит ведь — добровольно соглашается. — Золотко, угадай чё? — скалится, деревянную зубочистку во рту ворочает. Ждёт. Сколько там они не виделись? Минут двадцать? К девке ходил какой-то. Ну конечно. Алтан обводит взглядом Вадима практически в полный рост, останавливаясь на его лице — угловатом, грубом. Кривится, видя на щеке некрасивый мазок тёмнр-красной помады. И, кажется, даже сквозь сладкий пьянящий дым чувствует запах дешёвеньких женских духов — а, может быть, правда, просто кажется. Алтану ведь всё равно, где Вадим бывает и с кем. Всё равно да не очень, наверное, из-за какой-то дружеской ревности, мол, на кой чёрт бегаешь по бабам, когда допизделись же вместе, бухла притащили, травы всякой, чего тебе не хватает — а самому Алтану не хватает личного пространства в присутствии Дракона, ведь у того всегда за собой какие-то хвосты. Как вот помада. Раздражающая деталь. Тень присутствия кого-то третьего. — Ну? — переспрашивает Алтан практически безразлично спустя несколько мгновений, когда всё-таки пересекается з блестящими глазами Вадима. Тот скалится, воспринимая равнодушное спокойствие Дагбаева вместо приглашения, и в пару шагов оказывается рядом. Опускается на кровать, ложась у него в ногах и почти что касаясь своим подбородком его коленей. Алтан морщится почти брезгливо, манерно, но ноги не отводит. Только сам отворачивается и снова тянется за самокруткой. — Волков походу реально тот спор на рыжего серьёзно воспринял, — Вадим перехватывает его руку, тянет к своему рту и делает быструю затяжку, — Я их в туалете видел. Полуголыми, прикинь? Опять сплетни. И опять про Разумовского. Много чести столько о нем говорить, но такая уж у Дракона была привычка — собрать весь детдомовский мусор и тащить в себя. Они в этом с Алтаном были немного похожи, только Алтан тащил всякий хлам с барахолок и сэкондов, стараясь не оставлять вокруг себя ни единой щели свободного пространства, а Дракон то же самое делал с людьми. — А чего ты ожидал? Один слабохарактерный, второй просто дурак. Сам же мозги ебал ему. — Так я стебался же. Интересно было, через сколько он втащит мне за такую шутку, а он внатуре с Разумовским пошёл сосаться. Я сначала думал, что пиздит, но ты сам всё видел, — Вадим почти игриво вильнул бровями, наконец подсаживаясь к Алтану поближе, — Даже мы с тобой так «на брудершафт» не пьём, а? — С девками своими пей. У тебя вариантов достаточно, — на этот раз Дагбаев даже не взглянул в его сторону. — Как ревнивая жёнушка, ей-богу. Телефон ещё мой проверять начни. — Уже. Так что там с Волковым? Он правда… — Ну, начало ты сам видел, — перебил Дракон, продолжая ехидно стрелять глазами. Казалось, ему доставляет удовольствие вытягивать из Алтана заинтересованность по кусочкам, искать подтверждение внимания к себе — пусть даже методом грубых, местами похабных шуточек, которые Дагбаев едва выносил, однако природную разговорчивость сдерживать Вадиму всё же не удавалось, — И, как они потом полюбовно вдвоём ушли, тоже. — Да к чёрту их, — выдохнул Алтан и откинул голову на подушки. По его выражению лица сложно было понять, потерял ли он интерес к ситуации окончательно или просто неразговорчивый от колличества выпитого и выкуренного, — Оба педики, значит. И оба — конченые. Я тебе сразу сказал, что затея — дрянь, а ты всё никак не угомонишься. — Да ладно те', золотко. Весело же получилось. Забавно. — Особенно твоему Волкову. Хотя, знаешь, я всё-таки ждал, что до него дойдет и он откажется, нахуй тебя пошлёт то есть с твоими спорами. Вроде же не такой отбитый — в «Радуге» меньше года, ещё и в выпускной группе. Жизни детдомовской не видел, и чучело это ему, вроде, жизнь не портило — откуда тогда такая озлобленность? Он же пёс домашний по большей части, а тут вдруг развлечения нас, убогих, заценил. — Да не домашний, — Вадик пренебрежительно фыркнул. Вытянул прямо из пальцев Дагбаева почти до фильтра обгоревшую самокрутку, затянулся. Красиво. Как будто в другом мире, где нет ни этих двух, ни даже Валерки. Вообще ничего, кроме них двоих, — Я-то хорошо знаю, живу с ним всё-таки. Было время… понаблюдать. — И? — Избалованный мальчик с манией величия. Не привык слышать отказы и не быть в центре внимания. Вот и привлекает его, как может, даже вон с Разумовским связаться не побрезговал. Хотя они, вроде, на полном серьёзе тусили вместе. — Это Волков тебе сказал? — Он как раз говорил обратное. Врать не умеет. И после каждой свиданки с рыжим аж светится. Фу. — Ну вот пусть с ним и остаётся. Чучело в кожанке заднеприводное, — Алтан снова брезгливо поморщился, забрал у Вадима окурок и сунул в пепельницу на подоконнике, едва заметную в ворохе комнатной зелени. — Насчёт последнего я бы поспорил, — улыбнулся Вадим, не сводя глаз с расслабленного Алтановского лица в попытке вновь зацепить его своим взглядом, — Может, там никто никого и не трахнул. Сегодня, по крайней мере. — Ты две минуты назад заявил, что их полуголыми видел. Так и тянет спросить: в памяти провалы или ты просто тупой? — Они вдвоём половину нашей алкашки выжрали. При том, что этот вообще не бухает, неопытный, так сказать. И Волков не лучше — два слова связать на мог, когда выходил. Что-то мямлил себе под нос, а потом вообще заткнулся. Разумовский такой же, на ногах не стоял настолько, что Олег его прямо под ручку выводил. Я их когда в толчке увидел — они оба полуживые были и чуть не падали. Разумовскому вроде ваще хуево стало, так он рожей об стену прям уебался. Пиздец смешное зрелище: у обоих штаны спущены, Волков его за пояс трясёт — наверное, совсем вырубился после удара, в таком-то состоянии. Долго так тряс, монотонно, а потом заметил, что Разумовский вообще голову не держит и только о стену ей бьётся, как припадошный. Короче, два придурка, даже потрахаться не смогли. — А, может, они тебя стеснялись? — на лице Алтана не отразилось ни одной эмоции. Он только лениво потянулся, вдыхая остатки выкуренного дыма в воздухе, и поудобнее разлёгся на своей импровизированно-широкой кровати, — Ты ж это действо не до конца досмотрел. — В таком состоянии в жопу трахнуться нереально. У Волкова вообще вряд ли встал бы. А невставший член в чьё-то очко без смазки пропихнуть… Знаешь, трудно. — Не знаю, не пробовал. Рад, что ты осведомлён. — Издеваешься? — Ничуть. Вы с Волковым в одной комнате живёте. Может, пробовали на досуге. Слишком уверенно ты про его член невставший говоришь. — Могу про твой поговорить, если хочешь. — Да что, блять, с тобой не так? Алтан запрокидывает голову, глаза закатывает. То ли от обильного дыма, бьющего по мозгам, то ли от усталости и раздражения. Ему всё не так, всё не нравится. Эти двусмысленные вкиды, этот Волков, о котором Вадим всё время пиздит, сам Вадим и головокружение, которое всегда приходит в его присутствии на уровне белого шума в голове. Хотелось тишины. Внешне, внутренне. — Золотко, — тот сразу всё понимает. Научился чувствовать грань, когда что-то не так. А «не так» с Дагбаевым бывало слишком часто. Всегда, наверное. С самого попадания в детский дом и даже учитывая, что со всеми домовскими тут не всё в порядке. В отличие от Вадима, который своих родных даже не помнил, как не помнил и жизни вне этих стен, Алтан попал в приют в двенадцать — достаточно сознательный возраст для того, чтобы помнить реанимацию, похороны и весь тот бюрократический ужас, который ему пришлось пройти, чтобы оказаться в «Радуге». Может, он бы когда-нибудь и забыл, только прямо перед его глазами в этой же «Радуге» металось то, что каждый раз обо всём эму напоминало. Никто не обратил внимания на то, что Дагбаев и Разумовский попали в детский дом почти одновременно, с разницей в пару недель. Оба потеряли родителей, вроде как, в пожаре — и больше никто никому ничего не говорил, только первый срывался на второго, как мог. Все нападки списывались на травмы, тяжёлые мальчишеские характеры и просто на то, что их жизнь теперь по пизде пойдет — оба это понимали, как и все ребята здешние. Не первые и не последние цапаются, такое уж место взаимной ненависти. Но чтоб настолько неприкрытой — многие удивлялись, но отмалчивалась и не спрашивали, чтобы самим под горячую руку не попасть. Удивлялись, чего Разумовский терпит, а потом махали рукой на него, мол, тряпка, и забивали. Все на него рано или поздно забивали. Кроме Алтана. Он с того дня почти ничего не помнил. Только как мама улыбалась, собираясь на очередную частную выставку чего-то там по поводу искусства. Помнил её сережки жемчужные и такое же кольцо из комплекта — с тремя маленькими жемчужинками, надетое на указательный палец. Помнил большой трехэтажный дом за городом и много машин на улице у въезда. Рыжеволосого мальчишку его возраста, который ему сразу же не понравился: хоть и мелкий, а смотрел на всё слишком высокомерно, зашуганно и всё равно восторженно — родители у него были такие же, оба рыжие, высокие и какие-то нелюдимые. Держались вдалеке, только иногда подходили к столу за шампанским и перекидывались кивками с остальными гостями. А потом их мелкий куда-то делся. Алтан бы этого даже не заметил и не запомнил, если бы после того, как крыша трёхэтажного особняка рухнула внутрь охваченного огнём дома и всех, кто приехал на выставку, увезли под вой сирен в ближайшую больницу скорые, этот странный рыжий парнишка не отделался одним только испугом и разговором у психотерапевта вместо операционной. Выжили только они вдвоем. У Алтана — шрам от ожога на всю ногу. А у Разумовского — ничерта. И Дагбаев его за это ненавидел. Не могло так быть, неправильно это было. И то, что он никаких показаний не давал, отмалчивался всё время, пока их обоих допрашивала полиция в присутствии социальных служб. Возможно, Серёжа в пожаре и не был виноват, но им было по двенадцать и они не могли рассуждать здраво. Алтану нужно было найти кого-то, кого он обвинит во всем. Потому что принять тот факт, что его мама, может быть, погибла по чистой случайности, он не мог. Рука з жемчужным кольцом на пальце, торчащая из-под белого полотна, которым была накрыта носилка с ее мертвым телом, до сих пор снилась ему в самых страшных кошмарах. Алтан тяжело выдыхает, нашаривает ладонью очередную сигарету. — Тебе не хватит? — Вадим взгляда с него не сводит, наблюдает. Может, будь Дагбаев не таким неприкосновенным, было бы чуточку проще отбирать у него траву, которую ему покорно тащит Валерка, было бы проще говорить ему что-то банальное, что говорят все близкие друг другу, было бы проще просто находиться с ним рядом, не ожидая очередного срыва. Ведь Вадиму, на самом деле, несмотря на внешнюю лёгкость в отношении ко всему, было с Алтаном тяжело. Однако, будь по другому — было бы не то, не так. А разве ж ему кто-то, кроме вот конкретно этого Алтана, был нужен? — И кто она? — вместо ответа спрашивает Дагбаев. Ему даже уточнять не приходится — Вадим сразу понимает, что речь о помаде. Ну ничего, так и надо, пусть побесится. Вадиму всегда нравилось, как Алтан реагировал. Как самодовольно и брезгливо кривился при виде любых следов прибывания Дракона с какой-то девкой, потому что свою привязанность умел выражать только так. Ревностью. — А тебе разница есть? — смеётся Вадим. Наклоняется к Алтану поближе, зубами выхватывает из его пальцев самокрутку, — Подожжёшь? — Нет. Без разницы, — достает из кармана зажигалку, подносит к его рту. Вадим затягивается, выпускает струю серого дыма, и Алтан почти судорожно вдыхает его тоже. Голова с каждым вдохом ещё больше кружится. Вадим тянется к полупустому стакану с вискарём. — На, пей. Легче станет. Чуть ли не впервые за всю ночь улыбается и Алтан. Даже не привстает — только шею вытягивает, зубами цепляется за край стакана и наклоняет к себе. Почти брудершафт, блять. Горло горячо обжигает, приятно. — Надо же, с рук. Почти домашний. — Зато ты уличный. Так кто она? — Разве важно? Пришёл-то я в итоге к тебе. — Ещё раз придёшь з подобной гадостью на себе — не впущу. Совсем, — теперь Дагбаев уже встаёт, оказываясь прямо напротив Вадима, и протягивает к его лицу ладонь. Проводит большим пальцем по красному следу, вдавливая ноготь в кожу так, что под ним остается помада, а на щеке — царапина, — Так что в следующий раз думай, с кем шляешься. — Буду скрывать тщательнее, — Вадим снова смеётся, и пальцы Алтана смыкаются у него на подбородке. — Как будто сейчас ты вообще что-то скрываешь. — Одно твоё слово, Золотко, и, клянусь, никого не будет. — Нужен ты мне, — произносит медленно, сквозь зубы, по слогам. Близко-близко, почти касаясь губами тлеющей сигареты в зубах Вадима. — Знаю, что нужен.