Flashback
— Аджосси, — кто-то тихо зовёт и Юнги глаза разлепив, поворачивается в сторону звука. Глаза болят от света и он щурится. — Аджосси? — вообще всё тело болит и хочется его покинуть, взять новое. Глазами хлопает и, когда зрение нормализовалось, присматривается. Тот мальчик, Верийа. Но почему он у него в студии?.. Стоп… А это что ещё за запахи и звуки?.. Юнги осматривается. Бежевые, тёплые тона стен, белый потолок… — Пиздец, — выдыхает репер хриплым голосом, когда понимает, что находится в больничной палате и весь обклеен датчиками, которые выводят данные на мониторы. В правую руку вставлен катетер, к которому присоединена капельница. А левая болит, чешется и вообще — в гипсе. Просто отлично. — Айгу, аджосси! — охает мальчик, и пальчик к его пересохшим губам прикладывает. — Хорошие люди не ругаются, меня так мама учила. — Ч-что, прости?.. — Юнги всё понять не может, что случилось и почему он здесь. По ощущениям он всем телом косплеет мумию египетскую, а вырывающиеся наружу стоны сравнимы с умирающим дедом. — Вам больно, аджосси? — участливо спрашивает ребёнок. — Больно ли?.. — Юнги вообще плохо соображает. Спроси у него день или год — вряд ли ответит. — А машина?.. — туго, но вспоминает из-за чего оказался в таком положении. И нервничает из-за ласточки, которая, скорее всего, теперь покоится на свалке. — Машина? Не знаю, аджосси, — качает головой Верийа. — Мне доктор О о Вас рассказал, что вы поступили. Я пришёл сказать Вам спасибо, аджосси, — на самом деле тайно проник и получит по своей лысой голове, которая прикрыта шапочкой, если его поймают. — Тебя лечить начали? — спрашивает Юнги. Он перевёл некоторую сумму на лечение мальчика несколько дней назад, а, может быть, уже и больше дней прошло. — Да! — кивает. — Но мне операция нужна, а её не делают, потому что какие-то разрешения нужны. Мама, наверное, сбежала. Я не виню её… Я многое понимать начал, пока нахожусь тут. Чтобы она не делала, а такие деньжищи на моё лечение вряд ли бы когда-нибудь нашла. Поэтому, если бросила, что ж… Так нужно значит. Простите, что нагружаю Вас. — Нет, продолжай. Ему почему-то больно слышать это смирение в голосе ребёнка. Он прощает мать, которая его бросила. Святой мальчик. Юнги бы в гневе полыхал, если бы с ним такое приключилось. Посмела родить, а по итогу что — бросила? — Аджосси, а Вы котёнка забрали? — Да… Со мной живёт. Ты не ошибся, он правда глухой. Это даже удобно… Я не буду пугать его, когда музыку сочиняю. — Я же говорил, что он глухой. Аджосси, а как вы его назвали? — Сахарок… — Так глупо? — А как нужно? Людвиг Ван Бетховен? — Это слишком сложное… Ван… Он же не китаец… — Бетховен так-то тоже… У него идёт «van», — медленно рисует целой рукой латинские буквы в воздухе, — это немецкая приставка к фамилии, корень которой уходит в Нидерланды. А в китайском через пиньи́нь идёт «wang» и получается иероглиф-антенка. Разные значения даже… Понял? Айщ, да что ты понял… — смотря, как хлопают глазки ребёнка, осознаёт, что зря тут «дирижировал», превозмогая свои болевые ощущения. — В общем, Людвиг Ван Бетховен — это немецкий композитор, к сорока четырём годам стал полностью глухим. Классическая венская школа. — Сахарок — хорошее имя! — выносит вердикт Верийа, для пущей убедительности кивая. — А Вы этого Бетховена знаете? — Его все знают… — Такой знаменитый? А где он живёт, а то я запутался… — Ну как тебе сказать… — и указывает пальцем наверх. — Нет, ну может, конечно, и не там… — и палец опускается вниз. — Он — чудище, которое живёт на потолке и под койкой? — испуганно произносит ребёнок, округляя свои глаза. — Мальчик, ты вообще слышал хоть раз «Симфонию №5»? А «К Элизе»? — Юнги называет самые-самые знаменитые композиции, но Верийа отрицательно качает головой. — Нам не о чем разговаривать… — Аджосси, простите, если Вас обидел… — смущенно пальчиком дёргает конец больничной пижамы Юнги. — Меня ты не обидел, а вот господин Бетховен точно не простит. Ночью придёт, и утащит в свой подкроватный дом… — ехидно произносит. В прочем, Юнги не злодей, который чудищами детей пугает, и после того, как Верийа подносит ему стакан с водой и даёт напиться, милостиво рассказывает Верийа о композиторе и клянётся дать послушать композиции. «К Элизе» клятвенно обещает сыграть лично и больше никогда не вводить в заблуждение, а про себя думает, что мальчик сам себя в это заблуждение и ввёл. Но не вина Верийа, что он не знает. Они уже непринуждённо продолжают беседу, тот интересуется «Добрым аджосси», а Юнги рассказывает о себе, дивясь тому, что кто-то в этом мире его добрым считает. Для мальчика — он благодетель, надежда, таким он его видит. Восхищённо слушая о том, чем Юнги занимается. И какая-то гордость внутри репера поселяется: мальчик — не сломан этим миром, он, несмотря ни на что, всё ещё верит в добро и порядочных людей. Верийа отнюдь не глуп, ему просто образования не хватает. Он не ходит в школу, да даже если бы и ходил — знал бы он Бетховена? Обычным детям возраста этого тайского мальчишки такие личности и их деятельность интересны лишь в редких случаях. Ребёнок Юнги был бы младше Верийа, если бы родился, но ему всё равно интересно — к чему бы лежала душа? Искусству или музыке? А, может быть, и вовсе — ни того, ни другого. — Аджосси, Вы плачете? Где-то болит? Юнги моргает, пытаясь унять не прошенные слёзы. — Нет, — тихо говорит он. — Я не хороший человек, Верийа. Хорошие люди не творят всякого дерьма с теми, кого любят. — Ну вот, Вы опять ругаетесь. Расскажете? — Это не для твоих детских ушек, — качает головой Юнги. — Аджосси, я, возможно, умру, и, знаете, думаю, смерти рассказать легче, даже если у неё моё детское лицо… — Ты не умрёшь, — не соглашается с ним Юнги. — И всё же, расскажите. Я умею слушать. Это всё, что мне остаётся. «Я не дам тебе умереть, ребёнок. Ты пойдёшь в школу, у тебя будут хорошие учителя, ты вырастешь и станешь достойным человеком», — обещает про себя мужчина. Он его знать не знает, но не хочет, чтобы несправедливая болезнь его забрала. Может быть, сама судьба свела их. Мин Юнги теперь ясно помнит, как докатился до этого момента. Минус ещё одна кошачья жизнь, хотя это глупо — говорить так о человеке, но ещё со школы его сравнивают с котом, и он так к этому привык, что, скорее верит, чем нет, в свои девять жизней. Хоть что-то правильное в этих жизнях должно быть, он не только разрушать всё должен. — Всё началось… — Юнги резко обрывает себя, когда дверь в палату отодвигается, а ребёнок в испуге под койку соскальзывает. Вошедший Верийа не видит и не замечает даже. — Ты?! — удивляется репер, желая провалиться куда-нибудь под землю, в то место где не найдут. — Скажи мне, что ты не был пьян?! — вместо приветствия кричит на него мужчина. — Когда? Что я уже успел сделать? — настроение мигом меняется и включается защитная реакция — агрессия. — Юнги! — А, ты про аварию… Нет… — Под наркотиками? — Боже, ты кем меня считаешь? — фыркает репер. Прокурор Мин даёт распоряжение своему помощнику, который тенью его является, чтобы тот немедленно выяснил все детали, достал ему анализы сына. — Кем я тебя считаю? — расходится отец Юнги. — Безответственным, бездумным, без всякого уважения к окружению… — слушая это, репер только глаза закатывает. Как-будто и не было перерыва в десять лет, а он только вчера вышел из дома. — В конце концов, ты чуть себя не угробил и людей. Чудо, что машину занесло так, что никто, кроме тебя не пострадал! А народ всё равно наказания требует! У тебя скорость какая была! — Айгу, прокурор Мин, без официальных обвинений я даже с Вами говорить не собираюсь. И вообще, давайте пообщаемся, когда со мной адвокат будет. Айщ, не думал, что у такой важной шишки есть время на такую мелкую сошку, как я. Или что, моё существование вдруг резко мешает Вашей карьере? Прознали, что я Ваш нерадивый сынок… Извините, что родился. — Юнги… Не думай, что эта ситуация проста. — Ну уплачу я штрафы за превышение, а если пару светофоров на красный проехал — не беда. Административка, лишение прав, общественные работы, что там ещё? — призадумывается. — Чего ты нервничаешь? Меня же клятым дебилом назовут, а не тебя. Голова болит, уйди… — Совсем никакого чувства стыда? — Стыд? А что это? — выводить отца — можем, умеем, практикуем. — Да я тебя сейчас! Вбежавшие медработники оттаскивают кинувшегося на сына заместителя генпрокурора. Успокаивают того, говорят, что нельзя ему тут находиться, пациенту всё ещё покой нужен, тот только очнулся и его даже врач проведать не успел, чтобы разрешение на посещение выдать. Требуют немедленно покинуть палату. Но на выходе прокурор встречается со следователем из полицейского участка и Юнги уже вообще жалеет, что очнулся, но временная кома по заказу не приходит. Заранее знает, что на него всех собак спустят и предпочёл бы в этом не участвовать. Но сильно удивляется, как, впрочем, и папаша, что его не сильно-то тревожить собираются, а лишь хотят снять показания, как только лечащий врач разрешит. Его ласточку разобрали и нашли неисправность — не заводской брак, намеренное повреждение системы тормозов. — Кому ты дорогу перешёл? — прокурор уже не так злится и во всю изучает отчёт, бесцеремонно вырванный из рук детектива. На медработников и их требования тому плевать. — Я? Только если Вам, господин прокурор. — Юнги, не до шуток. Судя по отчёту, работали чисто. Профи. — Хочешь узнать мою версию, папа? — усмехается Юнги. А полицейский от этого обращения даже глаза округляет. Прокурор Мин кивает, соглашаясь выслушать версию сына. — Так вот, кто-то из твоих недругов узнал, кем я тебе прихожусь и вот он результат. Спасибо, что относительно цел. Так что ищите врагов среди тех, кого в тюрьму засадили за всю свою долгую карьеру. — Хм… — принимает к сведению господин Мин. — В любом случае, это дело забирает центральная прокуратура, — ставит в известность полицейского отец Юнги. Тот бы и рад возмутиться, вечно прокуроры сами себе на уме и лавры у полиции отбирают, но в этом случае не посмел. Лишь предупреждает, что официально запрос в участок нужно сделать, а господа из прокуратуры так на него смотрят, что понимает — не тех он учит. — Не подавись от дел, — фыркает репер. — Всё, уходите… Прокурор Мин даёт знак, чтобы их наедине с сыном оставили. Персонал больницы и рад возмутиться снова, но решает посмотреть на вопиющее нарушение их правил сквозь пальцы, поняв, что уступить проще. — Знаешь, как за тебя мать переживает? — теперь решает выполнить отцовский долг. — Я в норме… И относительно даже не конструктор, — шутку отец не оценивает. — Ты делаешь ей больно. Впрочем, ты делаешь больно всем. — В этом мы хотя бы похожи… — Айгу, — раздалось в vip-палате ойканье. — Кто тут? — прокурор пытается отыскать источник постороннего звука. Верийа вынужден выползти из своего укрытия и во весь рост предстать перед прокурорскими очами. — Что у тебя в палате делает ребёнок? Чей он вообще? — удивляется господин Мин. — Мой, — опережая открывшего рот мальчика, говорит Юнги, повергая в ещё больший шок отца, у которого начинается вычислительный процесс в голове. А Юнги и посмеяться бы рад, но тело определённо против, поэтому только скорчиться от боли выходит.End flashback
***
Узкие улочки частного сектора в городе, котором уже несколько лет не был, кажутся такими незнакомыми. Он намеренно оставил машину, чтобы прогуляться, и правильно сделал. Потому что даже пешком едва смог найти нужное крыльцо. Что он вообще тут делает? Не стоило вестись на провокацию Харин. Она отослала адвоката по бракоразводному делу вместе с документами и сказала, что подпишет их только тогда, когда Намджун сам их привезёт. И вот он здесь. Стучит в её дверь. От мысли, что откроет её отец, стыдно. Он ведь обещал беречь и в горе, и в радости. Но Харин сама виновата, раз предпочла другого. Намджун морально подготовился к объяснениям с родителями, однако чего он точно не мог ожидать, так это того, что его встретит Ким Сокджин. Бывший бармен даже бровью не ведёт, увидев хёна. А Намджун сперва опешил, но вид любовника в доме почти бывшей жены только придаёт уверенности в своём решении. Даже в глаза родителям теперь можно смотреть без стыда. Сокджин ничего не говорит, молча отходит от двери, освобождая проход, и Намджун со всей гордостью, что подобрал в той подсобке, проходит внутрь. Его ждут. Родители сидят на небольшом диванчике в гостиной, а Харин стоит у окна. Затылком чувствует взгляд на себе и разворачивается. Хочет сказать «Привет!», но слова застревают в горле. Намджун на себя не похож. Похудел, осунулся, синяки под глазами. Она даже уже хочет отказаться от своей затеи его проучить, но он как всегда всё портит. Девушка видит в руках мужа папку и понимает, что тот приехал не мириться. — Вот скажи мне, зачем ты заставила меня сюда переться, если твой любовник уже с тобой в одном доме живёт? — не выдерживает бывший репер и после приветствия в сторону родителей начинает «наступать». — Намджун, — привстаёт с дивана отец, но Харин его останавливает коротким: «Папа», и пристальным взглядом вынуждает присесть. — Расскажи ему, — просит отец дочь, но та непреклонна. Хотя и не беспощадна. Она даёт мужу последний шанс. — Ты хочешь что-то спросить, Намджун? — Харин делает несколько медленных шагов навстречу реперу, но тот лишь протягивает папку с бумагами и её печать — надо же какой честный, мог же провернуть всё и без её участия. — Подпиши и всё. У меня нет желания оставаться здесь ни минуты, — косится на бармена, который, заметив, что маме Харин стало плохо, вместе с отцом уводит её в комнату. — Я подпишу, но имей ввиду, что когда ты осознаешь, как сильно проебался, я больше за тебя не выйду и не откажусь от развода даже после того, как пройдёт месяц. Ким напрягается, внутри каждый орган сжимается. Харин ведь слов на ветер не бросает. Но Намджун слишком горд, чтобы пойти на поводу её манипуляций. — Подписывай. Я задыхаюсь тут. Девушка поджимает губы и смотрит с обидой, слезы от такой несправедливости так и просятся, но у неё тоже гордость есть. Он даже не скучал по ней, а поэтому будет проучен собственным эгоизмом. Со злостью схватив документы, она поставила размашистые подписи и печати на всех необходимых листах и добавила: — Задержись на полминуты. Я тебе кое-что покажу. Намджун молча стоит, и Харин удаляется в комнату, а возвращается уже с каким-то листом в руке. — Вот, прочти, — он читает. — Это выписка из моего семейного реестра, — Намджун мгновенно отрывает взгляд от бумажки и хочет уже вернуть назад, но Харин продолжает: — Взгляни на строчку перед моим именем. — Ким Сокджин. — Точно. И что это значит? — Что ты отца развела на то, чтобы он вписал Сокджина, как члена своей семьи. Харин хочется смеяться. И как она за такого тормоза могла выйти? — А какое родство указано? — Мало ли что тут указано! — Джун злиться начинает, не хочет и минуты оставаться в этом доме и с ней в одном помещении. — Каждый мужчина мечтает о сыне, чтобы он там ни говорил. Вот твой и… — хотя где-то в отдалении здравого смысла понимает, что с его уст слетела такая чушь, что впору головой о стену биться. — Хорошо, я объясню. Сокджин записан как сын потому что у моего отца двое детей, — пауза с долгими взглядами. — Сокджин — мой кровный брат. — Что? — смеётся Намджун. — Прекрати нести чушь! — Это правда, — папа Харин всё это время стоял за дверью. Пока Сокджин ухаживал и отвлекал его супругу, глава семейства всё слышал. Жевал губы и сжимал кулаки, так хотел выйти, чтобы вразумить глупого зятя и не позволить единственной дочери рушить свою семью. Но Харин попросила его не влезать, это их с Намджуном проблема, их семья. Они должны сами всё решить… Или разрушить. Но больше терпеть он не мог. Насмешки репера оказались последней каплей в чаше терпения. — Сокджин мой сын от первого брака. — Но… — теряется Ким, глаза его бегают по полу, затем по бывшим родственникам. — Почему ты не сказала? — Первым делом, когда ты вошёл, я задала тебе вопрос. Помнишь? «Ты хочешь что-то спросить, Намджун?» — вспоминает Ким. — Вижу, что помнишь. А теперь вспомни, что я тебе сказала перед тем, как поставила подписи. «…когда ты осознаешь, как сильно проебался, я больше за тебя не выйду и не откажусь от развода даже после того, как пройдёт месяц». Она по взгляду видит, что всё понял, но слишком поздно. — Убирайся из моего дома. И жизни, — цедит Харин и вместе с документами уходит в комнату. — Отдай мне папку, Харин, — повышает голос, потому что бывшая супруга уже скрылась за дверью. — Чтобы ты их уничтожил? Я не так глупа, — раздаётся через преграду. — Отчим Сокджина предоставит мне своего адвоката. Мы разведемся, Ким Намджун, и с этого дня нас с тобой больше ничего не связывает. — Харин! — стучит кулаком в закрытую дверь. — Намджун-щи, — ох, как этот голос его бесит. Разворачивается и налетает на Сокджина с обвинениями в том, что это всё он виноват, его вина. — Это Ваша вина, Намджун-щи… — бывший бармен держит Джуна. — Я приходил к Вам, я хотел всё объяснить, но Вы не захотели слушать и даже видеть меня. Вам всего лишь нужно было выслушать, чтобы понять. Вы заблокировали мой номер после вызовов, на которые не отвечали и каждый раз сбрасывали, когда понимали, кто с другого номера Вам звонят. Я на её стороне, не сказать, что моя сестра права, но, тем не менее, теперь моя очередь её поддержать. И если она захочет пойти до конца, то я буду стоять за её спиной, — он всё ещё предельно вежлив со старшим, но есть в его голосе нотки некого превосходства и даже насмешки, которые неприятно режут слух. — До конца? Что ты несёшь? — рычит Намджун. Вот что может ему сделать какой-то бармен? — Уходи! — отец семейства Ким повышает голос, вспоминая, кто всё же главный в этом доме. — И не возвращайся… Моя дочь всё ясно сказала! Держись подальше от моей семьи, Ким Намджун!***
Кто ж знал, что жизнь в очередной раз наебёт и поставит раком Пак Чимина? Вот и его менеджер не предупредил, какая влиятельная особа с супругой будет на этом вечере. Но чтобы он сделал, если бы знал? Отказался приходить? Минхо бы его к стенке поставил и пулю, как в Китае, заставил оплатить перед казнью. Нет, шанс, конечно, был, что он сумеет отмазаться, ведь заместитель сегодня целиком и полностью занят Юнги, но вот где гарантия, что айдола потом жёстко и без предварительных ласк не поимеют? В общем, при любых раскладах выбора у Чимина не было, только если прекратить отношения с Лисой. А этого ему точно делать пока нельзя. Поэтому он тут, на закрытой вечеринке модного японского бренда одежды от-кутюр, лицом которого была его псевдо-девушка. Он как плюс один, но Минхо посчитал это значимым событием, чтобы айдол засветился на закрытой тусовке. И, конечно же, где всё японское, там и Ким Тэхён со своей милейшей супругой, а эти японцы — представители бренда — только в попку ту не целуют. — Может, тебе хватит? — строгая Лисичка, госпожа Манобан, останавливает его руку с поднесённым к губам бокалом шампанского. — Отстань… — одёргивает свою руку Пак и залпом осушает фужер от содержимого. — Почему она не уродина?.. — Что, Чимин, ревнуешь его к ней? — зорким глазом Лиса осматривает Тэхёна с головы до ног. — Кривозубая и лопоухая японочка ему бы не подошла, у его папаши есть вкус. Деньги деньгами, а генофонд портить не захотел. Боже, ну почему он гей? — тихо говорит, но так, чтобы Чимин услышал. — А ты не забыла, как была зла на него, на меня… — Вы — придурки и это факт, но посмотри — его должны увековечить в музее мадам Тюссо. Он — совершенен. — Айщ, меня сейчас стошнит от твоей словесной течки, — Чимин берёт новый бокал с подноса у проходящего мимо официанта и ставит уже пустой. — Меня давно не трахали, — пожимает та плечами. — Поэтому дружок мой — вибратор — побудет сегодня Ким Тэхёном. Ты же не против? Или может быть ты наконец-то исполнишь свой долг моего парня? — Из меня Тэхён так себе, — пытается отшутиться, но выходит так себе. — То есть, трахаться с дешёвкой тебе подходит, а я… — Джи А — не дешёвке! — развернувшись, айдол чуть ли не прожёг дыру в Лисе, та лишь фыркает — нашёлся, защитничек. — Она пройдоха. Выехала за твой счёт, а кем была месяц назад? Никем. Букашкой, а теперь… Ну хотя бы даёт. — Мои отношения с Джи А тебя не касаются! — рычит Пак, впиваясь ладонью в предплечье девушки. — Мне больно, пусти! — Ты не была такой злой… А теперь… Или это ты ревнуешь? Её выбрали — простую девчонку, а не тебя. Вновь не тебя… — Козёл! — даёт ему пощёчину Лиса, чем внимание привлекает, а также айдол обливается шампанским. — Может быть, дело в тебе? Парни, которые нравятся тебе не выбирают Лалису. Поигрались с телом и достаточно. Подумай над этим. Так или иначе, я тебя люблю, но как друга. — Нахрен пошёл со своей любовью, мудак! — всё ещё зла реперша. — Ты же любишь мудаков. Не теряйся, я скоро, — оставляет её одну. Нужно попытаться минимизировать ущерб от пролитого шампанского на дорогущих шмотках, которые ему не принадлежат. «Лиён завтра выпишут», — Чимин на ходу читает сообщение Чонгука. Пак не сможет приехать, потому что расписание забито, и Юнги… Должен ли он ему сказать? Чимин уже месяц скрывает. Наверное, он должен. Прошлые тайны довели всё до почти что трагедии. «Устрой мне проход в компанию», — ещё одно сообщение от Чона. Конечно, он уже знает, что Мина выписали. Дерьмо! Тот не оставил своей идеи выбить всю дурь из Кота. Он винит его. Но господи-боже, Чимин не может никого винить — ни Лиён, ни Юнги. Только если сразу обоих. Они сами допустили всё то, что произошло. Но Чонгук… Его друг уже месяц жаждет крови Мина. И такого неестественного Чон Чонгука на своей памяти Чимин не помнит. Раз в неделю айдол проводит в учебном центре, снимает влог и участвует в процессе занятий, где Чонгук с тренерами занимается детьми. И, чёрт возьми, деткам кошмары сниться должны от дьявольской улыбки Чонгука, которую тот выдаёт через силу. А ещё эти синяки… Страшные и жуткие гематомы на всём теле. Чимин их видел, откуда они? «Ты ходишь в подпольный бойцовский клуб?» — спросил Пак прямо, но вместо этого ему задали вопрос о тату — доделал ли он? Чимин доделал фазы Луны вдоль позвоночника, но тревожит то, что друг закрылся. Его лицо целое, но тело… От боли, что оно причиняет, нормальным вообще можно быть? «Не нужно тебе с ним видеться», — посылает ответ и врезается в кого-то. — Простите, — отрывает взгляд от экрана мобильного и борется с желанием сбежать. — Мы мочь поговорить? — спрашивает его Хатори Минами — невинный ангел и демон разлуки в одном лице. «Она не виновата…» — старается успокоить себя Пак, но почему ощущение, что он сам себе нож в спину втыкает. — Простите, госпожа, не думаю, что нам есть о чём говорить. Она же была рядом с Тэхёном, почему тут? В безлюдном коридоре, ведущим к туалетам… Зашла через другой вход, чтобы с ним пересечься, следила? В этом неоновом свете он — вычурно одетый и подвыпивший айдол, и она — жена чеболя с дворянскими корнями, чинно одетая госпожа, в колье, которое стоит, как вся жизнь Чимина. Почему-то взгляд зацепился за украшение из россыпи бриллиантов только сейчас. Когда она находилась далеко, ему не интересно было, что поблёскивает на шее девушки в бежевом платье. И он вспоминает. «Созвездие» — такое имя у колье. «Маме подарок смотрю», — так он тогда сказал ему, когда просматривал предстоящий аукцион в конце зимы. Маме? Лгун! И Чимин не заподозрил его! Пэ Сора любила дорогие подарки, её день рождения в конце февраля — всё было так логично. Но тогда уже было известно, что Тэхён женится, уже тогда он сделал Её своим созвездием, выбрав бриллианты для неё. — Я хотеть… — Чего Вы хотите? Растоптать меня своими изящными каблучками? Найдите себе другую игрушку, госпожа. — Я не… — У Вас красивый муж, даже добрый говорят. Зачем Вы преследуете меня? — он наступает на Минами, а та отходит, пугаясь этого напора, эту сторону Чимина. Ведь в её голове идеальный образ, созданный в стенах Genius Lab, а настоящего Пака она не знает. И это осознание поздно просыпается в её голове. — Или Вам так хочется потратить на меня деньги? — Господин Пак, Чимин… — Господин Пак? Боже, чувствую себя какой-то нереальной шишкой, — передразнивает он её. Куда же подевался тот милый парень, который пел на её свадьбе? — Чимин-сама, Тэхёну плохо без Вас, — выпаливает на одном дыхании японка, когда Чимин загоняет её к стене. Жмурится в страхе перед таким айдолом, который её съесть готов. — Ч-что? — парень забывает, как дышать. Он этого не ожидал услышать. В своей голове он уже было решил, что раз Тэхён мужем ей быть не может, а она хотела Чимина в качестве артиста на свадьбе, то почему-то он выстроил теорию, что богатенькая девочка не прочь получить и услугу другого вида, решив, что даже знаменитость можно купить. Кто же их знает — выросших в роскоши. Но услышать от неё это… Кажется, его фантазия опять играет с ним шутки. Но колье по-прежнему триггерит. — И почему меня этот должно волновать? — Я знаю о вас… Тэхён мне всё рассказать. Мне очень жаль… — Жаль? Тебе жаль?! — напускная вежливость покидает Чимина, и он зверем взбешённым и раненым взреветь готов. — Простите… — он всё ещё пугает её. — Ты родилась, вот это действительно жаль, — выпаливает он не подумав, и её слёзы блестят, стекая по щекам. — Прости… Я не… — одумывается айдол, отходя на несколько шагов от перепуганной девушки. Минами отходит от стены и доводит его до большого шока, когда она — жена Ким Тэхёна, одного из влиятельнейших людей страны, опускается на колени, чтобы произвести догэдза — унизив себя так перед ним… — Встань, — кидается к ней Чимин, пытаясь выудить девушку из этой позы. — Я ничего не знать… Если бы знать, я бы никогда не просить его… — Да встань же! — на крик срывается, оглядываясь назад, в противоположный конец коридора, и уже по слогам готов повторить, чтобы до этой иностранки дошло. Ему не нужны её извинения, поклоны и это раскаяние. От неё не нужны. И уже рот открывает, чтобы вновь попытаться достучаться до Минами, как замирает, замечая застывшее изваяние в нескольких метрах от них. На Тэхёне лица нет, и Чимин понимает, что тот зол. Невероятно зол. Пак на ноги подскакивает и от жены своего бывшего отходит, тупя свой взор. А ведь это он, Чимин, злиться должен, ведь вот он — причина всего. Тэхён не только ему боль причинил, но и Минами загнал в нынешнюю ситуацию. Но злость становится испугом, с которым Пак пытается внутри себя совладать. — Встань! — Ким подходит, и не церемонясь, поднимает свою жену, подхватив за предплечье и потянув на себя. Чимин прекрасно знает, что в такие моменты, как этот, Тэхён самый непредсказуемо опасный. Состояние это редкое, но, как правило, выстреливало так, что парень всегда радовался, что не на него направлен гнев мужчины. — Вы в своём уме?! — Тэхён встряхивает супругу, явно пытаясь её в чувство привести, но при этом сверлит взглядом Чимина. — Ты её вынудил? А если бы кто-то увидел?! Айдол кулаки сжимает. Что он несёт? Уж если кого и вынуждать делать унизительные поклоны и хоронить свою гордость, так это господина Ким Тэхёна. — Тэхён, мне это нужно… — Минами пытается оправдаться. — Нужно? И перед кем? Перед ним?! — теперь он готов выжечь дыру в своей жене. Чимин вскипает, когда на него указывают. Вот она та самая красная тряпка, которую нужно было показать, чтобы смелость вернулась. — А, то есть я недостоин? — он насмехается, но непонятно над кем, похоже, что больше над собой. — Ты всего-навсего айдол, а она… — Да помню я, что Ваша жена, господин. И из семьи такой, что букашки вроде меня не то, что рядом находиться не смеют, а смотреть даже не должны. — Именно! — рявкает на него Ким. Задевает и режет больно. «Вот как… — с горечью думает Чимин. — Значит, вот они твои истинные чувства ко мне?» Минами молчит. Она напугана. Сначала Чимином, ведь где-то внутри неё чистый хрустальный образ айдола рассыпался, а теперь и Тэхёном. Одно понимает, её слово только хуже сделать может. — Если бы вас увидел кто-то посторонний, если бы… — немного отпускает свой гнев Тэхён. — Репутация, ну конечно… — смеётся Чимин. — Преклоняюсь перед Вашей женой, — поклон выходит небрежным и больше похожим на шутливый, но Пак честен в этом, только градус в крови не даёт ему всё сделать правильно. — У неё есть то, чего нет у Вас — она не думает об этой, по сути, пустой штуке, как репутация. Отрадно думать, что хоть у кого-то из Вашей семьи есть яйца. — Чимин! — Что? — с вызовом смотрит, нарывается, провоцирует. Как же его бесит этот господин Ким, как же он его ненавидит… Так же сильно, как и любит. — Да плевать я на вас обоих хотел, ясно? Я разговариваю с кем хочу, — делает шаг вперёд, — пью сколько хочу, — ещё шаг и за ним следующий, — говорю то, что думаю, и всегда честен в своих желаниях, — останавливается перед Тэхёном, вставшим между Чимином и Минами, защищая. Этим вызывает на лице айдола ухмылку. Пак смотрит в серьёзное, слегка искажённое в гневе, лицо бывшего парня, и слова сами льются из его рта, будто он своему языку не хозяин. — А ты чего напряженный такой? Неужели она так плоха, м? — проводит пальцем по кромке рубашки на груди, нарочно промахиваясь и касаясь кожи. — Я ведь неподражаем, да, господин Ким? — цепляет указательным пальцем верхнюю пуговицу и расстегивает рубашку. — Чимин, прекрати, — хрипло шепчет. Чертовски пронзительный голос бывшего вовсе не кажется устрашающим, он заводит, и Чимину срывает тормоза. — Так давай дадим твоей женушке мастер-класс. Пусть посмотрит, — толкает мужчину к стене и рвёт на дорогущей рубашке все пуговицы, ловкими пальцами опускается к ремню, и быстро справляется с ним и с молнией на брюках. Тэхён не успевает опомниться, лишь заталкивает Чимина в уборную, когда слышит голоса в конце коридора. — Ты в своём уме? Нас могли увидеть, — задыхается от злости и желания, когда Чимин запускает руку в трусы и сжимает набухающий орган, параллельно кусая кожу на животе, груди и шее. — Ты ещё не понял, что мне плевать? — прикусывает соски и губами на грудной клетке ощущает вибрации бархатного голоса. — А женушка твоя где? Почему она не смотрит? Куда ты так заторопился, милый, я хочу, чтобы она поприсутствовала. — Чимин, остановись, — слабо сопротивляется, мысленно мечтая, чтобы их не потревожили, ведь Чимин уже опускает штаны к щиколоткам и к ним — трусы. — Чим-и… — выдыхает громче, чем следует, когда головки касается горячий язык, а затем — плотное кольцо губ. Пак насаживается на любимый член активно и старательно. Берет глубже, расслабляя горло, напоминая бывшему, у кого лучшая глотка. Тэхён хрипит и стонет. Он уже забыл, каково это — секс с Чимином, любимым, желанным, единственным. Ему хорошо до глухоты и онемения, до сумасшествия, до пересохшего рта и дрожащих колен. Айдол наблюдает из-под лба за Тэхёном, за его приоткрытым ртом, в уголке которого блестит капля слюны, за содрогающимися локонами густых волос, когда он задевает уздечку зубами, за трепещущим животом и неспокойными руками, хватающимися за что угодно, лишь бы удержать кайфующее тело на дрожащий ногах. И тогда, когда Чимин понимает, что Тэхён в полной его власти, он поднимается и разворачивает растерянного мужчину лицом к стене. Ким распахивает глаза и резко подаётся задом к паху Чимина, когда покрасневшая головка его члена касается холодного кафеля. Айдол не теряется, с широкой ухмылкой на влажных губах одной рукой насухую приставляет два пальца к анальному кольцу бывшего, а другой, собрав волосы в кулак, прижимает его лицо к плитке туалета. — Ты… — пытаясь осознать, что происходит, Тэхён машет руками и пытается вертеть головой, но Чимин лишь глубже погружается пальцами. — Ты что делаешь? — пелена возбуждения окончательно спадает с разума. — А ты как думаешь, господин Ким? — тянет за волосы и, запрокидывая голову Тэхёна на себя шепчет на ухо, затем облизывает раковину. — Я собираюсь тебя трахнуть твою чебольскую задницу в дорогущем сартире дорогущего ресторана на дорогущей вечеринке, — в подтверждение своих слов сильнее давит пальцами на анус, тем самым заставляя Тэхёна простонать от боли. — Ты не посмеешь, а-ай… Чимин, не делай, я против! — рычит и стонет. Ему больно. Чимин не потрудился хотя бы в слюне смочить пальцы. — Я уже это делаю, господин Ким. Тебе разве не нравится? — горячим шепотом снова плавит ушную раковину. — Айщ, придурок, мне больно! — отталкивается от стены и разворачивается Тэхён. Широко раскрытыми глазами, полными обиды и злости, смотрит на любимого. Его только что предали. Чимин знает, что Тэхён не позволил бы никогда, не согласился, и всё равно сделал. — Не прощу! — цедит сквозь зубы, медленно натягивая бельё. — Замечательно, — подходит ближе. — Не прощай, или прощай — мне безразлично. Главное — чтобы с этого дня ни ты, ни твоя сучка больше не появлялись передо мной. Ты понял? — теперь Чимин источает гнев и враждебность. Его движения резкие, а игривой улыбки будто и не было на лице. В пару широких шагов, он выходит за дверь уборной и покидает мероприятие, проносясь мимо бледной и зарёванной Минами, прижавшейся к стеночке, как только услышала щелчок замка. Тэхён окончательно потерян. Ему хочется и кричать, и плакать. Он не узнаёт Чимина, даже не может сказать, что он был таким до их встречи. Нет, это совершенно новый человек, другая личность, которую Тэхён и создал. Своим молчанием сваял и трусостью. Теперь пожинать и осталось.