***
Игра шла довольно размеренно для Эзопа, и он не особо следил за тем, как она проходит для других, пока не заметил очевидное напряжение и злобу в движениях Патриции. Часто, когда юношу заменял Джокер, она не успевала вовремя использовать проклятие, когда он на неё нёсся, и либо ничего в итоге не выходило, либо она ещё и мешала себе же по итогу этими попытками. За эту игру она, вероятно, уже набила чертовски много таких шишек, что её явно не радовало. Много карт отдалось ей из-за этих неудач. Эзоп не придал бы этому значения, да вот только гнев девушки начал сказываться на её игре. Она словно пыталась сдержаться от чего-то страшного, хотя что, казалось бы, она могла сделать, если даже время подходящее для использования проклятия подобрать не может? На четвёртый раунд остались только трое выживших, из которых были Эзоп, нападающий и, что удивительно, Патриция, кое-как всё-таки сумевшая избавиться от некоторых роковых карт с большими значениями. Охотником на поле вышел фотограф, спокойно вращающий в руке саблю и смотрящий по сторонам, запоминающий местоположение маленьких силуэтов. Девушка, находящаяся рядом с ним, бросилась к ближайшей машинке, надеясь набрать как можно больше преимущества и вспомогательных карт, дабы сбросить с руки некоторые из своих. Юноша же благоразумно спрятался за ближайшей стеной до конца отсчёта. И не зря, ведь как только с охотника спали ограничения в передвижении, он телепортировался к единственной работающей в округе машинке, от которой в злобе и панике отбежала проклятая, уже замахиваясь на череп в одной руке колом в другой. Не успел Джозеф опустить поднятую в замахе руку с саблей, девушка пронзила обезьяний череп. Чертовски сильная волна концентрированного фиолетового цвета окружила её, проносясь сквозь чужую руку почти насквозь. Сабля выпала из бледных пальцев, а её хозяин схватился за руку чуть ниже плеча, болезненно шипя. Эзоп, до этого вышедший, чтобы занять теперь уже свободную машинку, застал эту картину, останавливаясь у входа в строение. По ладони фотографа проступили синие, почти чёрные вены, а сам он до сих пор не разогнулся. Под ладонью, закрывавшей предположительное ранение, разрасталось багровое пятно, что стремительно увеличивалось с каждой секундой. Ведомый инстинктами, Эзоп подбежал к охотнику, севшему на колени, и присел рядом, хоть перед этим предусмотрительно пнул саблю подальше. Вокруг окровавленного рукава невооружённым глазом можно было заметить лиловые завитки, оставшиеся после слишком сильного и интенсивного проклятия. Юноша ещё никогда не видел, чтобы проклятие Патриции поражало цель настолько, чтобы появлялось физическое ранение. А ещё он успел заметить, что охотники из-за часто безобидных оглушений выжившими не удостоились хорошей послематчевой регенерации, ведь зачем она им в таком случае? Даже ракетница Марты, и та не ранит физически, что уж говорить про остальных, не могущих серьёзно навредить врагу, выживших. Эзоп, зная, какими неприятными бывают внезапные касания или касания в принципе, не стал как-либо трогать чужую руку в попытке оттолкнуть её от раны. Он внезапно вспомнил, как фотограф после единичного опыта не касался его без разрешения и старался по максимуму сократить физический контакт, если он был необходим, как это было со спадающим пиджаком. Тогда он еле коснулся его спины, и то было через слой ткани. Он понял раз и уважал чужие личные границы до сих пор, за что бальзамировщик был ему безмерно благодарен, хоть и никогда не скажет этого вслух. Решив, что уважения этот человек точно заслужил, Эзоп решил сначала спросить Джозефа о самочувствии. — Джозеф, — маска немного заглушала его голос, но он сказал это достаточно громко, чтобы даже с учётом этого мужчина его услышал. Тон его был профессионально ровным. — Джозеф, посмотри на меня. Фотограф, сцепив зубы и продолжая шипеть, еле поднял голову, смотря на потревожившего его агонию выжившего. От вида такого разбитого и побеждённого болью француза непонятное чувство волной накрыло его мысли, но он смог пока отключить ненужные эмоции. Сейчас нужно было здраво оценивать ситуацию, если он действительно хочет помочь. — Я хочу взглянуть на твою руку. Можно? — давая выбор, но намекая твёрдым тоном, что согласие было бы более желательно и полезно для них обоих, спросил бальзамировщик. Он не протягивал к фотографу руки, давая ему пространство и время на выбор. Много времени ему не понадобилось и он, периодически вздрагивая, отрывисто кивнул, возвращая свой взгляд в пол. Он медленно, словно сомневаясь, отнял руку от раны. Многого это юноше не дало, ведь сквозь вполне себе целую ткань камзола было сложно что-то рассмотреть. Нужно было снять по-хорошему и его, и рубашку, но он решил ограничиться только камзолом; тонкую ткань рубашки с того же позволения фотографа было бы быстрее просто разрезать скальпелем. Джозеф, несмотря на затуманенный разум, понял, что что-то не так и вскоре потянулся к воротнику, пытаясь стянуть часть камзола с повреждённой руки. Было видно, что боль стала сильнее, когда он начал двигать плечом, поэтому, надеясь уменьшить такое влияние проклятия, Эзоп помог аккуратно вынуть руку из рукава. Фиолетовые завитки тёмной магии более явно заискрили вокруг. Юноша достал скальпель из кейса и, помахав им перед глазами Джозефа, который снова устремил взгляд в пол, привлёк его внимание. — Могу я?.. — он не закончил предложение, надеясь, что охотник сам поймёт его намерения. Он так и сделал, кивнув. — Делай всё, что нужно, — некогда бархатный голос француза исказили истощение и дрожащее дыхание. От этой комбинации по собственному телу, казалось, пробежали мурашки. И отнюдь не хорошие. Эзоп молча оттянул рукав, чтобы не попасть острием по коже, и выверенными движениями прорезал когда-то белую ткань. Представшая перед ним картина уже не была утешительной, хоть и говорить что-то наверняка было трудно, ведь мешала кровь. Нужно было её чем-то очистить. Оценив возможности вокруг, юноша, нахмурившись, перевёл взгляд на свои рукава. Порванной рубашкой вокруг раны вытирать кровь было бы бессмысленно, поскольку та уже была ею насквозь пропитана. Попросить другой рукав — значило заставить Джозефа снова начать двигаться, чего Эзоп не хотел. Никакой салфетки рядом быть не могло, поэтому он решил воспользоваться хоть чем-то. Протерев уже наполовину засохшую кровь, не жалея серого рукава и не приближаясь слишком сильно к открытой ране, юноша осмотрел ранение. Кровоточащие края, простирающиеся под плечом, и не думали подсыхать. Похоже, здесь помогла магия. Нетрудно было понять, что обычная первая помощь здесь едва чему-то поспособствует. Решив сделать хоть что-то, пока ещё осталось немного времени до конца раунда, Эзоп, пользуясь чужим разрешением, отрезал испорченный рукав и затянул его выше раны, как жгут, не жалея сил. Послышался резкий выдох, на что он предпочёл не реагировать, так как жалости здесь места не было. Было бы неплохо провести что-то вроде дезинфекции, однако секунды подходили к концу, и пришлось оставить всё, как оно есть. — Обратись к врачу после, — напоследок сказал юноша, собирая и закрывая кейс. Мир вокруг посерел, а фотографа, не успевшего что-либо ответить на наставление бальзамировщика, силой подняло на ноги перед тем, как они с нападающим поменялись местами. Эзоп мог видеть, как предательски подогнулись ноги голубоглазого перед заменой. Уильям, вероятно, знавший, что здесь происходило до этого, с презрением смотрел на оппонента, чуть ли не рыча на того. Хотя, даже если бы предпринял какие-то попытки его оскорбить, вакуум, дающий слышать лишь шелест карт, не помог бы ему в этом. После получения своей двузначной карты, Эзоп лишь выдохнул, давая Джокеру занять своё место на оставшийся раунд. Этот же раунд оказался для него последним.***
Эзоп не знал, как закончилась игра, и выжидать в лобби не видел смысла, поэтому, как только он и его охотник вернулись в особняк, юноша ушёл в свою комнату. Смутное беспокойство за француза не давало ему полного покоя, но, во-первых, Джозеф, как когда-то сказала Мичико, «уже давно вырос», чтобы позаботиться о себе, а во-вторых, рядом с ним в любом случае будет Мария, чтобы помочь, если это будет необходимо. Ему же оставалось выйти на ужин и тогда можно будет закрыться в комнате вплоть до завтрашнего утра, что, бесспорно, было хорошо. Повторив ещё раз в голове план действий, Эзоп решил пока избавиться от крови на рукаве, на которую на его пути в комнату недобро и одновременно заинтересованно поглядывали выжившие.***
Сегодняшняя ночь оказалась бессонной. Бедро пульсировало, не переставая, но тратить на терпимую боль болеутоляющие таблетки не хотелось. Конечно, надо было попытаться уснуть и не тревожить ногу, но, вопреки этому Эзоп решил провести своё время, разгуливая по коридору. Затхлый воздух непроветренной комнаты сменился лёгким сквозняком, когда юноша закрыл дверь. Ночь встретила его тишиной. Идеально. Как всегда бывает во время таких ночей, он не спеша пересекал безлюдные коридоры, наслаждаясь тишиной и мягким, приглушённым лунным светом, затекающим через большие окна. Ну и, как и могло ожидаться от этого беспокойного периода его жизни, проветрить голову на ночь глядя решил не только он. Тихие шаги оповестили о постороннем, шедшем за углом. Почему-то юноша не ожидал увидеть никого, кто не был бы обладателем белоснежных волос, связанных жёлтой атласной лентой, и иностранного акцента. Эзоп замедлил шаг, а после и вовсе остановился, наблюдая за вышедшим из-за угла охотником. Тот же не обратил на него никакого внимания, смотря в пол и, очевидно, пребывая в своих мыслях. Эзоп тихо отошёл к окну и опёрся на подоконник здоровым бедром, наблюдая за медленно идущим французом. Пока его не заметили, он решил осмотреть того, чисто из любопытства из-за произошедшего сегодня инцидента. Первым делом бальзамировщик подметил, что рубашек у фотографа совершенно точно несколько, ведь эта была другая, очевидно, целая и ничем не запачканная. Камзол, как и в прошлую их совместную встречу ночью, он не носил. На вид рубашка была такой же тонкой, как и предыдущая, но всё же не до такой степени, чтобы сквозь неё можно было что-то разглядеть. Однако лиловых завитков от проклятия тоже было не видать, что говорило о том, что Джозеф, скорее всего, таки обратился за чужой помощью. Да и рану той глубины, что видел Эзоп, в любом случае надо было зашить. Совсем другим делом был общий вид аристократа. Сам факт того, что он шёл с опущенной головой, не утруждая себя идеально ровно осанкой, говорил о многом. При детальном же рассмотрении в глаза бросалось выражение опущенного к полу лица. Полу-человек-полу-мертвец казался бледнее обычного, а на голых руках всё ещё проступали тёмно-фиолетовые вены. Фотограф очень сильно ушёл в раздумья и иногда хмурился чему-то своему или тряс головой, словно пытаясь отогнать навязчивую мысль. Эзоп и сам так иногда делал, правда, когда был уверен, что рассеянное внимание ему не навредит. Например, находясь при этом в одиночестве в закрытой комнате. Мало ли что могли сделать люди вокруг, пока он летал в облаках. Это было скорее делом доверия. Не было ещё такого человека, при котором юноша мог бы позволить себе уйти в свои мысли. Пока Эзоп думал о чужом поведении, кое-как сравнивая его и со своим, слух прорезал тихий вздох. Может, в другой ситуации он и не услышал бы его, однако гробовая до этого тишина просто не позволила бы этому случиться сейчас. Он снова вернул всё своё внимание на охотника, который уже заметил чужое присутствие и стоял буквально в пяти-шести метрах от него. Взгляд голубых глаз казался затравленным и потухшим, а его обладатель не удостоил выжившего привычной лёгкой улыбкой. Лишь застыл на месте и, казалось, почти не двигался. Однако дрожь раненной руки разрушила идеальный образ нерушимой статуи. Юноша решил сам сделать первый шаг в чужую сторону, медленно подходя почти вплотную. Он встретился с чужими глазами и потянулся к своему лицу. Фотограф заслужил достаточное количество его доверия, чтобы Эзоп мог спокойно снимать или стягивать при нём маску. — Был у доктора? — скорее утверждающее, чем вопрошающе спросил юноша, нарушая тишину и складывая руки на груди. Мгновенного ответа не последовало, что заинтересовало сероглазого. Мало того, Джозеф ещё и отвёл взгляд, уступая место нервозности. Мужчина слегка нахмурился и сжал губы в линию, но всё же попытался совладать с собой. — Да, — сухо и безжизненно. Наверное, так и должны говорить охотники, если судить только по тому, чем они являются или, что важнее, не являются. Эзоп приподнял бровь. Не слишком ли сильно на охотника повлияло физическое повреждение? Да, оно должно болеть и затруднять движения, но никак не отражаться на поведении и привычках. Хотелось предполагать, что фотограф просто был не в настроении. Конкретно сегодня. Конкретно сейчас. — Джозеф. Фотограф, до этого снова потерявшийся в ворохе собственных мыслей, словно очнулся от транса и посмотрел на выжившего. Он снова не сказал ни слова. Он собирается только отвечать на прямые вопросы сегодня? — Что-то не так, — он не спрашивал. Не давал французу шанса на отказ. Не давал шанса на односложный ответ, только если это не будет «да», что тогда заставит того признаться в своём не самом лучшем самочувствии. И тому это, вероятно, не понравилось. — Почему тебя это волнует? — небрежно и недовольно, хоть и сиплым голосом, возмутился фотограф. Он нахмурился сильнее, сдвигая светлые брови к переносице. В обычном разговоре, пусть даже при сильном недовольстве, Джозеф никогда бы не позволил себе так разговаривать с кем-бы то ни было. Так проявлять настоящие эмоции. Собственную слабость. Не найдясь с ответом, бальзамировщик решил придержать любые другие комментарии, которые всё равно были бы здесь неуместны. — Тебе стоит отдохнуть. Возвращайся в комнату, — вместо любых вопросов или поддержки Эзоп решил включить холодного эксперта. Однако не позволил мёртвой серьёзности добраться до своих глаз. Джозеф, словно уязвлённый и пристыженный ребёнок, вздрогнул и перевёл взгляд в пол. Но он не стоял так долго, вероятно, теряясь в действиях, выбирая первое и инстинктивное. Сбежать. — Прости, — он бросил это еле слышно, после чего отступил от юноши, отворачиваясь и быстрым шагом, сжав кулаки, удаляясь. Странно было наблюдать за таким Джозефом. Который не контролирует ничего, что контролировал, казалось, всегда и всюду. Эмоции, движения, выражения. Всё это сейчас оказалось вне его контроля. Неужели проклятие Патриции смогло подбить не только физическое здоровье всегда сдержанного аристократа? Интересно.