Место для тебя

— Только не говори мне, что у вас до сих пор ничего не было, — прощебетала Ша Хуалин, уплетая расставленные на низком столике закуски, — Он хочет тебя убить? Или у тебя не встаëт? А я говорила, что твоë тупое воздержание в итоге обернëтся боком. Хотя учитывая видок этого твоего дурного… — Ша Хуалин, — Мобэй-цзюнь огрызнулся, зная, что заткнуть еë может только грубая сила или не менее грубые слова. Демоница вскинула руки в притворном признании поражения: — Я желаю тебе только добра, о великий Король Севера… Нет, серьëзно, вообще ни разу? Сколько вы вообще вместе? — Около месяца? — откликнулся Ло Бинхэ, когда ответа со стороны Мобэй-цзюня, демонстративно отвлечённо вращающего в руках чашу вина, не последовало, — Нет, больше? Я помню, в лазарете Му-шишу вы сразу же… — Цзюнь-шан, — в этот раз Мобэй-цзюнь не посмел себе быть таким же неуважительным, как при ответе Ша Хуалин, но в его голосе всё равно сквозила немая угроза. В последнее время такие встречи стали чем-то вроде привычки, возможно даже зарождавшейся традиции. Сначала — просто собрания с целью вернуть дела Царства Демонов на круги своя; позже — немного сплетен тут и там; теперь — никакой политики, только что-то… дружеское? Мобэй-цзюнь даже начал замечать, что ему стало нравиться их совместное времяпрепровождение. Не в той степени, как он любил проводить время с Шан Цинхуа или наедине с собой, но было что-то особенное в возможности поговорить с кем-то, кто понимал тебя по факту рождения. В конце концов, Ша Хуалин была единственной, кто могла полностью разделить с ним знание и ощущение демонического бытия, а Ло Бинхэ удобно расположился на грани двух миров, и рассказы из его уст иногда даже были неожиданно полезны. Особенно занятно проводить время в такой компании стало тогда, когда этот же самый Ло Бинхэ перестал постоянно ныть о том, как скучает по своему мужу — в какой-то момент он случайно признался, что именно мастер Шэнь настойчиво порекомендовал ему “начать наконец-то нормально общаться со своими друзьями”. И когда они неожиданно и случайно прониклись атмосферой, воцарявшейся в зале собраний, стоило кому-нибудь словно ненароком вбросить в разговор едкий комментарий или сплетню о ком-то, кого все трое не любили по той или иной причине (а таких личностей было предостаточно), то оставалось только расслабиться и с упоением обсуждать дела личные, свои и не только. Всё было хорошо ровно до того момента, пока не начали обсуждать непосредственно личную жизнь Мобэй-цзюня. — Да ладно тебе! Нет, ты, конечно, всегда был отвратительно занудным, но я-то надеялась, что этот твой человек тебя хоть как-то расшевелит, — Ша Хуалин незаметно (как ей казалось) подбиралась всё ближе и ближе, — Вот, смотри, Ло Бинхэ сразу начал с самого главного и живёт себе припеваючи! Ло Бинхэ энергично закивал в знак согласия, уже почти успев открыть рот, чтобы сказать что-то. — Молчать! Ша Хуалин не вынесла бы ещё одного часового рассказа о том, насколько у Ло Бинхэ с Шэнь Цинцю всё прекрасно и замечательно — и Мобэй-цзюнь, признаться, тоже. Просто только она могла оказаться настолько наглой, чтобы попросить самого императора заткнуться. Поначалу Мобэй-цзюнь надеялся, что из этих страстных речей сможет вынести что-то для себя: в конце концов, мало того, что Ло Бинхэ сам был наполовину человеком и прожил много лет среди людей, но при этом и находился в весьма счастливом браке с братом по школе Шан Цинхуа и его, пожалуй, самым близким другом из числа представителей человеческого рода. Но в итоге всё, что мог исторгнуть из себя Ло Бинхэ, было потоком бравады и весьма сопливого восхищения. Мобэй-цзюнь в своей привязанности был гораздо более закрытым. То, что было у них с Шан Цинхуа, он хотел оставить только для них двоих. Именно поэтому еженедельные попытки достать его расспросами о их совместной жизни, и, в частности, интимной её стороне, медленно, но верно выводили Мобэй-цзюня из себя. Тем временем Ло Бинхэ угрожающе поднялся с кресла, Ша Хуалин так же резво вскочила со своего — оба без стеснения скалились друг на друга, почти готовые атаковать. Такое иногда тоже происходило, правда, скорее, было чем-то вроде игры. Но сегодня Ша Хуалин, видимо, поставила себе цель любой ценой вывести из себя кого-нибудь из двух своих собеседников в достаточной степени, чтобы развязать настоящую драку. В последнее время им как-то не удавалось ни напасть на какую-нибудь заклинательскую школу, ни сходить на хорошую охоту, чтобы выпустить пар и удовлетворить свою природную жажду насилия и убийства. Ло Бинхэ говорил, что “учителя расстраивает излишнее насилие”. Мобэй-цзюнь после таких слов просто очень обрадовался тому, что его Цинхуа сам частенько шёпотом предлагал ему вспороть брюхо какому-нибудь потенциальному нарушителю спокойствия их королевства — полностью, конечно, игнорируя тот факт, что когда-то давно сам и сделал из своей цели предателя. Приятно было осознавать, что Шан Цинхуа всё же не совсем была чужда жажда крови. Но сейчас у Мобэй-цзюня была другая проблема в виде расцарапанного лица Ло Бинхэ и откинутой к стене Ша Хуалин. — Цинхуа пока что не высказывал этих намерений напрямую, — тихо прорычал он, лелея напрасную надежду, что его не услышат, но понимая, что если он не выдаст хотя бы крошку информации, то от него никогда не отстанут. Ло Бинхэ и Ша Хуалин моментально забыли, зачем и почему они в принципе пытались убить друг друга, и подскочили к нему, усевшись на софу с двух сторон от него. — Вообще ни разу? Он не хочет тебя? Или он не хочет секса в принципе? Люди вообще так умеют? — затараторила Ша Хуалин. — Некоторые — да, — задумчиво ответил Ло Бинхэ, — Но мне кажется, что Шан-шишу не из таких. Учитель постоянно жалуется на то, какой он бесстыжий и озабоченный. Теперь уже Мобэй-цзюнь готов был завязать драку без оглядки на статус Цзюнь-шана. Удержал их от драки лишь злобный рык Ло Бинхэ — демонстрация своей превосходящей силы и власти. — Успокойся, Мобэй-цзюнь, твой хилый человек никого не интересует, — Ло Бинхэ уселся в кресло вслед за Мобэй-цзюнем, недовольно плюхнувшимся на своё место, — Я говорю о другом. Весь хребет Цанцюн знает, что кроме тебя и работы у Шан-шишу на уме лишь непристойный животный секс, и на его книжной полке кроме документов и ни разу не тронутых трактатов по заклинательству лежит гора весенней литературы про обрезанных рукавов. Мы с учителем даже… заимствовали кое-что из… — Цзюнь-шан, души твоих предков содрогаются в ужасе от описания твоей семейной жизни, — нарочито трагично пропела Ша Хуалин, — Пощади хотя бы нас! — Не могу не согласиться, — буркнул Мобэй-цзюнь, — Цзюнь-шан, попрошу ближе к делу. — Вам кто-нибудь говорил, что вы оба невыносимы? — Мы?! Ты читал то, что наяривал его человек, — Ша Хуалин махнула рукой в сторону Мобэй-цзюня, — Когда его охватывали всякие грязные мыслишки? Ещë и применял? Да ты ещë отвратительнее, чем я думала! — Он продолжал писать? — спросил Мобэй-цзюнь почти про себя. — В смысле "продолжал"? То есть ты читал это ещë до того, как вы сошлись?! — Ша Хуалин всё так же притворно возмущалась, но ехидный взгляд Хуалин выдавал её с головой, — Да ты ещё больший извращенец, чем Ло… Закончить она не успела, так как непосредственно Ло Бинхэ успел заткнуть ей рот маленькой парной булочкой. На удивление Ша Хуалин ничего не сказала — только скрестила руки на груди, в притворной обиде тихо жуя угощение. — Почему адепты Цанцюн так уверены в том, что это писал Шан Цинхуа? — Мобэй-цзюнь попытался вернуть разговор в нужное себе русло, — Я читал его работы, но они были… иного толка. Никому, кроме него, не нужно было знать о том, насколько на самом деле был богат поток его творчества. Мобэй-цзюнь постоянно вспоминал тот вечер — лепестки цветущей вишни, тишина ночного города, болезненное выражение миловидного лица и бесконечный поток текста на маленьком светящемся экране. Все их жизни, весь их мир — на кончиках пальцев невольного бога. Это завораживало. Возбуждало так, как никогда и ничто иное. Ло Бинхэ пожал плечами: — Без понятия, меня это никогда не интересовало. В любом случае, речь не об этом! Сам подумай: не важно, он это написал или нет — если он действительно хранит у себя эти книги, то они ему нравятся. — И оттуда ты узнаешь, как он хочет, чтобы его вые… — ледяной взгляд в итоге всё же заставил Ша Хуалин не заканчивать предложение и закатить глаза, — Ладно, ладно. Как же ты разнежился! Кошмар. В общем, ты понял. Ты и так там постоянно ошиваешься сколько я себя помню, так что просто возьми быстренько что сможешь, пока твоего мужчины там не будет, узнай, почему он ещё сам на тебя не бросился, и перестань уже ходить с кислой миной. Не то чтобы она отличалась от твоего обычного выражения лица, но всё же. Пускай слова Ша Хуалин были как всегда бесстыжи, в чем-то они с Ло Бинхэ были правы. Шан Цинхуа жалел, что превратил первую свою книгу в сборник взрослой литературы без смысла и цели, но это не означало, что ему не нравилось читать и писать хорошую и подходящую его вкусам весеннюю литературу. До того, как начать неспешную работу над своим новым романом, он вполне мог развлекать себя сочинением малых непристойных форм. В Шан Цинхуа всегда была эта обманчиво маленькая искорка бесстыжести, которую он сдерживал со всё большей неохотой, и, возможно, настало время Мобэй-цзюню рассмотреть её поближе. Не говоря ни слова, он встал с кресла и исчез в тенях. Ни Ша Хуалин, ни Ло Бинхэ не стали его окликивать — все знали, что, когда дело касалось Шан Цинхуа, Мобэй-цзюнь не отличался терпением. *** Мобэй-цзюнь чувствовал себя мелким воришкой, перебирая книги и свитки на полках кабинета Шан Цинхуа в Доме отдыха горного лорда на Аньдин. Ему много раз приходилось следить за кем-то из теней, проникать в места, в которых его не должно было быть, и забирать в свои владения артефакты, которые, по мнению многих, ему не принадлежали. Но никогда Мобэй-цзюню не приходилось в тайне от своего любовника рыться у того в комнате и держать ухо востро из страха быть замеченным либо самим Шан Цинхуа, либо кем-то из нескольких десятков ушлых детей, воспитанных им. Возможно, духи его предков заливисто смеялись над своим потомком, с особой осторожностью прижимающим к груди стопку весенней литературы, но Мобэй-цзюню было всё равно — его желание не быть пойманным не имело никакого отношения к стыду. Но он точно знал, что люди были склонны делать поспешные выводы, и если его застанут на “месте преступления”, то последствия могли бы быть самыми разными, от просто нелепых до откровенно опасных. Но в итоге на его столе всё же лежала стопка небрежно сшитых листов бумаги, в некоторых местах залитых чернилами и ещё чёрт знает чем. Впрочем, судя по всему, по большей части они были читаемы, пускай, вероятно, и с трудом. Шан Цинхуа всегда был немного небрежным в делах, которые не касались работы — как оказалось, до недавних событий у него совершенно не было времени для себя, и привычка делать быстро и небрежно все, что приносило ему удовольствие, сохранилась до сих пор. Мобэй-цзюнь догадывался, что Шан Цинхуа любил писать. В их юности, тогда ещё совсем молодой и нервный, он становился чуть спокойнее, стоило ему взять в руки кисть. Видимо, любовь к литературе из первой его жизни перекочевала в новую, и эта мысль оказалась неожиданно приятной для Мобэй-цзюня как для того, кто видел результат его трудов лишь мельком. Он помнил слова Шан Цинхуа о том, что та книга, — его творение, из которого появился весь знакомый Мобэй-цзюню мир, — которую он писал в стремлении угодить незнакомым людям, не стала для него разочарованием, которое отобрало бы у него эту радость и любовь. Мобэй-цзюнь надеялся, что все эти листы были чем-то, написанным от чистого сердца, ради себя — и ради его короля. Ведь Шан Цинхуа продолжал просить рассказать ему истории из его жизни, продолжал удивляться так, будто не сам подарил ему эту жизнь, и иногда даже срывался с места, лишь бы поскорее записать что-то особенно его впечатлившее. Знать, что любовь к нему не просто не иссякла за все эти годы, а теперь ещё и переплелась с делом, которому его Цинхуа посвятил обе своих жизни, было прекрасно. Изумительно. Наверное, именно это чувство люди называли “теплом в груди”. С этими же листами он, судя по всему, поделился другой… личной, если можно так сказать, частью себя. Наверное, было не совсем правильно действовать так скрытно и фривольно, но Мобэй-цзюнь просто… Тогда в тронном зале они были так близки. Когда Шан Цинхуа наклонился к нему, когда укусил его за ключицу, Мобэй-цзюню ужасно хотелось попросить о большем. Это было так близко — слишком близко, как ему казалось, чтобы поворачивать назад. Он хотел обнять своего Цинхуа ещё крепче, податься немного вперёд, перенести их обоих своими тенями в их покои… Он никогда не желал так отчаянно. Разгорячённый после внезапного кровопролития за честь того, кого он любил, обласканный им же, признавшийся в своём сокровенном желании показывать Шан Цинхуа свою любовь всеми возможными и понятными для них обоих способами, Мобэй-цзюнь мог думать только о том, как ему хотелось быть с Шан Цинхуа ещё ближе. Увидеть его обнажённым, касаться всегда сокрытых тёплой одеждой частей желанного тела, запечатлеть этот вид в своей памяти. Дать Цинхуа почувствовать то удовольствие, которое во всех мирах описывалось “неземным” и воспевалось в устах и летописях. Самому почувствовать, каково это — быть внутри Шан Цинхуа или ощущать его в себе. Он слышал о том, что секс — это сладкие стоны, жар по всему телу, приятное давление внизу живота и то, что искали и возлюбленные, и те, кто никогда не знал высоких чувств. Для кого-то даже это было высшей точкой любви, самым её смыслом. Мобэй-цзюнь хотел, ужасно хотел… Потом Шан Цинхуа оттолкнул его и скрылся, рвано извиняясь и стыдливо склоняя перед ним голову. Это всегда было его первой реакцией — бежать, когда над ним нависала опасность, когда боль становилась невыносимой. И пускай он с робкой улыбкой благодарил своего короля и словно давал безмолвное обещание однажды всё же позволить им дойти до этой черты, Мобэй-цзюню оставалось лишь гадать, что он сделал не так на этот раз. Был слишком напорист? Проявил неуважение? Вновь совершил поступок, заставивший Шан Цинхуа почувствовать себя в опасности? Он спросил в тот же вечер, но не получил ответа — Шан Цинхуа неловко засмеялся и перевел тему. Может быть, Шан Цинхуа просто и правда не хотел его в том же ключе, в котором желал его Мобэй-цзюнь? Это не было бы чем-то фатальным — просто тогда им снова пришлось бы искать компромисс. В последнее время они делали это всё чаще и чаще, и пока что это работало. И Мобэй-цзюнь собирался спросить, обязательно начать этот разговор — памятуя, как больно было Шан Цинхуа и ему самому из-за накопленных за много лет невысказанных слов. Но, наверное, всё же дело было не в том, что Шан Цинхуа не хотел. Мобэй-цзюнь начал предполагать, что он ждал первого шага с его стороны. В конце концов, Цинхуа и так уже слишком многое начинал первым. Люди всё же любили решительность и силу — пускай и не в том смысле, в котором понимал эти вещи Мобэй-цзюнь, — и не было бы глупо предположить, что именно этой самой решительности со стороны своего избранника Шан Цинхуа и не хватало. И может быть тогда, сразу же после их разговора, в их покоях… В общем, Мобэй-цзюнь хотел тщательно подготовиться. Особенно раз уж в его руках оказалась эта рукопись — сокровище, способное поведать Мобэй-цзюню хотя бы часть желаний его Цинхуа. И Мобэй-цзюнь был полон стремления изучить её со всей тщательностью (насколько бы это ни было неловко).

***

Ху Бао оказался застигнут врасплох на тёмной дороге в лесу по пути домой. Ему всегда казалось, что дорога из резиденции Ю была безопасной — дорогу к имению охраняли многочисленные стражи. Говорили, что Ю Тингуан был параноиком, но, видимо, даже этих страхов и неисчислимого жалования лучшим солдатам региона не хватало на то, чтобы остановить изредка забредавших в округу разбойников малых дорог. Иначе Ху Бао сейчас не чувствовал бы чужое дыхание на своей шее — С кем имею честь? — сказал Ху Бао ровным голосом. Нелегко было сохранять хладнокровие, когда тебя преследовали в лесу. Тем не менее, пускай он был ещё совсем молодым, государственная служба в городе Тайю никого не щадила. Шрамы на его спине и груди были тому самым ярким подтверждением. Он не боялся сражения, не думал о смерти. И только сейчас он понял, что у напавшего на него человека не было никакого оружия. Почему же сердце его билось столь отчаянно? — О, дорогой А-Бао, неужели ты не узнал того, кто столь гостеприимно принял тебя сегодня? — послушался над его ухом голос Ю Тингуана, — Меня несколько расстроило, что ты убежал так скоро. Давай же вернёмся в поместье — осталась пара вопросов, которые этот достопочтенный хотел бы с тобой обсудить. Я настаиваю.

***

В первую очередь нужно было найти укромное место вдали от посторонних глаз. С этим точно не возникло бы проблем — способность некоторых наследников клана Мобэй передвигаться в тенях наложила заметный след на архитектуру Северного Дворца. Именно поэтому Шан Цинхуа зачастую и было так сложно найти даже непосредственно Мобэй-цзюню, родившемуся и выросшему в этих стенах, — во времена своего бытия слугой и шпионом Цинхуа сам любил передвигаться как можно менее заметно и тоже облюбовал несколько скрытых от глаз уголков. Впрочем, теперь Мобэй-цзюнь знал почти все его укрытия. В этот раз застать Шан Цинхуа врасплох в заброшенном коридоре западного крыла не составило труда. Шан Цинхуа попытался увернуться, когда Мобэй-цзюнь вышел из тени прямо позади него и положил руки на его талию — едва-едва выше бёдер. — Чт… Мой король! — вскрикнул Шан Цинхуа, когда ему не удалось вырваться из крепкой хватки, но Мобэй-цзюнь аккуратно повернул его лицом к себе и паника в глазах мужчины довольно быстро сошла на нет, — Мой король? Ох, это вы… То есть, ты! Я думал… — Кто ещё в моих владениях может позволить себе касаться тебя? — Мобэй-цзюнь слегка свёл брови, — Подожди, ты… Не узнал меня? — Ахах, хах, нет, я… Ты обычно так не делаешь в последнее время. Я подумал, это кто-то другой и, ну, позвал тебя? — он неловко улыбнулся и, возможно, Мобэй-цзюню показалось, но его щёки слегка порозовели. Впрочем, наверное, сейчас он и сам был немногим лучше. Шан Цинхуа позвал его, когда подумал, что оказался в опасности. Он полагался на него, на его силу. Знал, что его король всегда защитит его, даже несмотря на все те разы, когда Шан Цинхуа нужно бы было защищать от Мобэй-цзюня. Он резко наклонился вперёд и поцеловал Шан Цинхуа настолько трепетно, насколько это вообще было возможно. Резко, языком стремясь обласкать его губы и всё, что было за ними, пока дыхание их обоих не стало рваным и коротким. Только тогда Мобэй-цзюнь смог заставить себя оторваться от Шан Цинхуа, всё равно не в силах удержать себя от того, чтобы обсыпать уже более лёгкими поцелуями краешки губ, щёки и линию челюсти. — Мобэй, ну же, — Шан Цинхуа засмеялся, и Мобэй-цзюню даже не нужно было открывать глаза, чтобы знать, что его лицо озаряет яркая задорная улыбка, — Что-то случилось? — Да, — выдохнул он, ведя руками по талии Шан Цинхуа и целуя теперь уже краешек челюсти и кожу чуть пониже мочки ушей, — Соскучился по тебе. — День почти закончился, мы бы всё равно скоро увиделись. Несмотря на весёлый тон, Мобэй-цзюнь почувствовал, что тело Шан Цинхуа едва заметно напряглось. Возможно, он снова был слишком напорист? Демон слегка отодвинулся, всё же не убирая рук — разве что переместил их чуть повыше. Едва ли он мог, не одёргивая себя, соблюсти тонкую грань между решительностью и грубой навязчивостью. — Эй-эй-эй, нет, не делай так! — Шан Цинхуа протянул руки к его лицу, — Я тоже скучал по тебе. Я не это имел в виду, так что подними их. Пальцы Шан Цинхуа остановились на кончиках ушей Мобэй-цзюня, и он словно пытался приподнять их. Демон даже не заметил, как они сами собой опустились, выдавая его тяжелые мысли. Оставалось только надеяться, что они хотя бы не покраснели от маленького заботливого жеста. — Мне надо только поговорить с казначеем, потом я бы сам пришел к тебе. Это займёт не больше часа, а потом мы увидимся дома, хорошо? — Нет. — Нет?.. — Нет. Мобэй-цзюнь старался выглядеть как можно более серьёзно, что, конечно, не совсем входило в его планы. Но ещё больше в них не входило снова выискивать Шан Цинхуа, когда он уже создал идеальную обстановку — даже если её можно было повторить, это уже ощущалось бы далеко не так эффектно. Шан Цинхуа тяжело вздохнул — и на самом деле ни капли не злился, Мобэй-цзюнь уже прекрасно знал это. — Мой король, как всегда, ведёт себя как избалованный принц. — Тебе это нравится. Иначе тебя бы здесь уже не было. Они оба знали, что Шан Цинхуа может исчезнуть в любой момент, стоит ему лишь захотеть. И также оба знали, что он не мог устоять перед своим королëм. Возможно, однажды их отношения перейдут в спокойное русло привычной повседневности, но пока что каждое касание, каждый разговор и каждая проведённая вместе минута — всё было новым и ощущалось для них как откровение. В конце концов, быть 20 лет вместе и порознь было слишком долго, и теперь “достаточно” существовало лишь из-за страха снова потерять границу между любовью и жестоким недопониманием. — Казначей подождёт ещё один вечер, — не терпящий возражений, почти что командный тон заставил Шан Цинхуа машинально податься ближе, — В отличие от румянца у тебя на щеках. Шан Цинхуа сам обхватил его руками, прижимаясь щекой к груди, словно пытаясь скрыть смущение самым неподходящим для этого образом. Демон довольно ухмыльнулся — в конце концов, у его Цинхуа никогда не получалось устоять перед ним, особенно когда наряды на Мобэй-цзюне были чуть более открытыми, чем позволяли приличия. Поэтому даже несмотря на свои притворные жалобы, мужчина всё равно льнул к прикосновению и уже почти готов был отложить все дела на потом. — Вот так всегда, ты приходишь и делаешь… это! Что бы это ни было. Жестоко, мой король, очень-очень жестоко! — выдохнул Шан Цинхуа нарочито громко, — И что мне прикажешь с тобой делать? В таких условиях, знаешь ли, совершенно невозможно работать. Мобэй-цзюнь наклонился к самому его уху. Бездумно, почти рефлекторно сжал плоть под своими руками. Шан Цинхуа издал недовольный звук, но… Почему-то совсем не пытался вырваться. Видимо, мысли их сейчас двигались в одном и том же направлении. — Мобэй! — Шан Цинхуа, уже заметно раскрасневшийся, игриво, но заметно ударил его ладонью по руке, — Ты поставишь мне синяк. — Прости. Позволь этому королю загладить свою вину. В момент, когда их обоих окутали тени, обещавшие в несколько мгновений перенести их в покои, Мобэй-цзюнь позволил себе не сдерживать улыбку, которую никто всё равно не успел бы увидеть. Как и ожидалось, благодаря невольным подсказкам со стороны самого Шан Цинхуа, всё получалось просто идеально.

***

Ю Тингуан проводил Ху Бао до гостевого зала с достоинством, присущим хорошему хозяину. Будто это вовсе не он поймал уже откланявшегося гостя на дороге и не притащил его в назад в дом. Признаться, Ху Бао действительно не попрощался с хозяином поместья Ю. И тем не менее, всё его тело горело в приятном возбуждении. Ю Тингуан уже давно делал ему… определённые намёки. Ху Бао не подумал бы, что Ю Тингуан был обрезанным рукавом, как не мог подумать и никто другой. Подобных слухов не было слышно даже среди злоязычных слуг, шепчущихся между собой в дворцовых углах. Но вот Ю Тингуан вёл Ху Бао почти что под руку, воркуя и улыбаясь. В том, как рука Ю Тингуана почти что приобнимала его талию, в его тоне и взгляде было что-то, что заставляло Ху Бао чувствовать себя добычей в руках хищника — и ему это нравилось. Возможно, было всё-таки что-то в этом эксцентричном мужчине, что притягивало к нему людей, словно мотыльков на свет лампы, как бы опасно это ни было. Когда они вновь оказались в поместье, Ю Тингуан смог держать фасад человека, заинтересованного в обычной повседневной беседе, лишь до двери в свои личные покои. Ху Бао даже не успел начать сомневаться, стоит ли ему принимать приглашение войти, как Ю Тингуан уже схватил его за запястье и притянул к себе. Его губы моментально нашли губы Ху Бао, и после первого же прикосновения тот понял — он пропал. И мысль эта в какой-то степени даже радовала его, привыкшего к одиночеству и тайно жаждавшего любви. — Знаешь, Ху Бао, — промурлыкал Ю Тингуан, — Когда ты ушёл, этот дом моментально стал пустым. Я почувствовал такое одиночество, которого не ощущал годами. Поэтому этот Ю смиренно просит тебя остаться со мной сегодня — и взамен я подарю тебе чистое удовольствие и всю свою любовь.

***

Сосредоточившись лишь на предвкушении, Мобэй-цзюнь немного промахнулся, и вместо постели они с Шан Цинхуа попали на самую середину комнаты. Впрочем, это было легко исправить, поэтому он не придал этому особого значения. Всё его внимание было сосредоточено лишь на растущем возбуждении и ощущении тепла от тела под его руками. Мобэй-цзюнь вновь наклонился и поцеловал Шан Цинхуа, смакуя вкус его губ на своих. — Мобэй, что ты… — один из многих поцелуев, которыми осыпал Шан Цинхуа Мобэй, вновь прервал его, — Что на тебя нашло? Мобэй нехотя остановился и отодвинулся, с каким-то странным удовольствием наблюдая, как Шан Цинхуа всё равно тянется к нему. — Тебе не нравится? — прошептал Мобэй-цзюнь, — Если ты не хочешь этого… Голос его слегка осип, а во рту пересохло — что уж там говорить, ведь целуя Шан Цинхуа он почти что забывал дышать. И всё равно демон не отрывал глаз от него глаз. Пока Шан Цинхуа пытался выдавить из себя хоть что-то, Мобэй-цзюнь не смог сдержаться и облизнул пересохшие губы. Мужчина словно в трансе проследил за движением длинного языка. Мобэй-цзюнь ухмыльнулся, заметив нервное движение кадыка. — Нет! Я просто не ожидал… Заинтересованности с твоей стороны. В ответ Шан Цинхуа получил лишь совершенно невпечатлённый взгляд — Мобэй-цзюнь едва ли мог скрыть своë… Что он чувствовал? Разочарование? Грусть? Нет, но досадная мысль о том, что он так и не смог чётко донести до Шан Цинхуа свои искренние намерения, тяжестью ложилась на его сердце. С другой стороны, Шан Цинхуа часто не видел очевидного — запутавшийся в промежутке между святой уверенностью в своей заменимости и неизведанностью их новых отношений, иногда он забывал показывать даже свою привычную напускную наглость и браваду. Мобэй-цзюнь как заклинание повторял себе, что его человек полагается не только на тихие действия, но и на слова. Возможно, потому что никто никогда не говорил ему, что он нужен, что его желают, что он любим. Так же, как никто не говорил это Мобэй-цзюню — кроме самого Шан Цинхуа. Но, в конце концов, Мобэй-цзюнь всегда возвращал долги. — Если желания этого короля были недостаточно ясны, — его рука опустилась в самый низ спины Шан Цинхуа, совсем немного не доходя до бёдер, — То это легко можно исправить. Жар, исходящий от кожи Шан Цинхуа, казалось, моментально стал сильнее. Его лицо уже давно налилось кровью, щёки порозовели ярче, чем бывало от обычной прохлады — как Мобэй теперь знал, от смущения. Раньше Мобэй-цзюнь даже не подозревал, что Шан Цинхуа способен на искренний стыд или стеснение, но они определённо украшали его почти так же, как совсем недавно — чужая кровь. — Я хочу подарить тебе удовольствие, которого ты так жаждешь, и показать, что я люблю всего тебя. Останься со мной этой ночью. — Но я… Мы живём… И сейчас не ночь… — начал бормотать Шан Цинхуа, но внезапно остановился. Мужчина перевёл взгляд на пол. Пролепетал, — “Всего?..” — словно переспрашивая самого себя и рассеянно моргая. Лишь через несколько мгновений на него внезапно накатило осознание, и когда он снова поднял глаза на Мобэй-цзюня, в его глазах блистала решимость. Мобэй-цзюню не доставило труда вовремя наклониться за страстным поцелуем — зато огромной выдержки стоило не сорвать с Шан Цинхуа разом все слои его зимних одежд, когда тот торопливо начал развязывать пояс на талии своего короля.

***

— П-пожалуйста, господин Ю, — прохрипел Ху Бао после очередного долгого и неряшливого поцелуя, — Пожалуйста, я больше не могу ждать… — Какой нетерпеливый, — хмыкнул Ю Тингуан, — Но тебе повезло — ты слишком очарователен, я никак не могу отказать тебе. Быстрым движением он вогнал в хризантему Ху Бао свой впечатляющий стержень. Стон Ху Бао был на грани с криком, но при этом полон удовольствия. Ю Тингуан добродушно усмехнулся, наблюдая за тем, как его новый любовник едва сдерживается от того, чтобы самому начать насаживаться на орган Ю Тингуана. Но у того совершенно не было ни жестокосердия, ни злобного желания и дальше измываться над юношей, что был так полон желания и страсти. Его нефритовый дракон двигался всё быстрее и яростнее, беспощадно терзая цветок Ху Бао. Чем дольше продолжалась эта битва цветов, тем более прекрасным румянцем покрывались щёки лежавшего на простынях мужчины. Казалось, с каждой минутой он становился только более возбуждённым. Какое-то время Ху Бао смотрел на Ю Тингуана этим пронзительным взглядом тёмных глаз, но в итоге откинулся на подушки, закрыв глаза и приоткрыв губы в блаженстве. Он шевелил ими, будто пытаясь что-то сказать, но, сосредоточившись на всепоглощающем удовольствии, мог лишь едва слышно шептать. Ю Тингуан милостиво наклонился к самым его губам, и сердце его забилось ещё быстрее, когда он услышал постоянно повторяющееся, нежное и отчаянное: — Я люблю вас, господин Ю, я люблю вас, я люблю вас…

***

Мобэй-цзюнь очень редко испытывал чувство вины. И сейчас уж тем более был не один из тех моментов — возможно, конечно, ему стоило немного пристыдиться того, что он без спросу прочëл те литературные изыскания Шан Цинхуа, которые он довольно старательно прятал на пике Аньдин. Но раз именно с их помощью мужчина, неведомо для себя, показал, как завоевать его (во всех смыслах, и, в частности, в том, который сейчас интересовал их обоих больше всего), то Мобэй-цзюню оставалось жалеть лишь о том, что он не нашëл этой рукописи раньше. Шан Цинхуа под его руками был мягок и податлив — словно первый снег или юная магия. Всë в нëм было новым, неизведанным, но одновременно и таким знакомым. Возможно, им действительно суждено было быть вместе и наслаждаться друг другом — не из-за веления пера Шан Цинхуа, но благодаря благосклонности самой жизни, позволившей расцвести неожиданным чувствам и подарить им стремление переплести свои судьбы друг с другом. Пару раз Шан Цинхуа называл Мобэй-цзюня "неожиданно романтичным", и он никогда не признал бы это вслух, но в этом, пожалуй, была малая доля истины. Как иначе объяснить эти мысли, что возникали не во время невинных разговоров за утренним чаем, а именно тогда, когда Шан Цинхуа возбуждëнно всхлипывал под его пальцами. Его хотелось сделать счастливым, позволить ему чувствовать себя обожаемым, и всеми путями закрепить пока что невысказанное вслух обещание построить долгую и счастливую совместную жизнь. Но прямо сейчас больше всего Мобэй-цзюню хотелось слушать, как Шан Цинхуа продолжает бормотать что-то сломленным от желания голосом, познать его обманчиво хрупкое тело. Они оба давно потеряли счёт минутам, которые провели, жадно целуясь и постепенно помогая друг другу избавиться от одежды. От возбуждения кружило голову — Мобэй-цзюнь слушал притворные протесты с всё нарастающим самодовольством. За короткое время, которое они провели, наслаждаясь новыми отношениями, Шан Цинхуа научился обращаться с ним так, что Мобэй-цзюнь чувствовал себя музыкальным инструментом в его проворных руках. И теперь он с великим удовольствием наблюдал, как уже под его ладонями подрагивают некогда ловкие пальцы, как его имя из уст Шан Цинхуа звучит мольбой и отчаянным желанием. От одежды они избавлялись неприлично медленно — тем ярче ощущались прикосновения к обнаженной коже. Мобэй-цзюнь соврал бы, если бы сказал, что не хотел воспользоваться своими острыми когтями для ускорения процесса, но жизнь с Шан Цинхуа научила его быть терпеливым — и получать за это достойную награду. Впрочем, сам мужчина плохо держал себя в руках, за каждый слой ткани на теле Мобэй-цзюня хватаясь резко, желая сбросить его поскорее. Каждый раз ему приходилось останавливать себя, отвлекаясь на то, чтобы в очередной раз трепетно коснуться губами изгиба шеи и ключиц. Он тихо бормотал что-то, и его голос был сродни искристой магии, разжигавшей огонь в их венах. — Я так давно ждал этого… — шепчет он будто про себя, — Мне страшно было думать об этом, но я так хотел тебя. Чёрт, ты даже не представляешь, как я хотел прикоснуться к тебе… Всему, что у тебя под одеждой. Я в жизни бы не подумал, что однажды ты предложишь сам. Горячие пальцы жгли его бледную кожу, но Мобэй-цзюнь всегда находил тепло Шан Цинхуа приемлемым. В какой-то момент оно даже стало приятным. С ним Мобэй-цзюню стало понятно, почему в глазах людей страсть — это нечто невыносимо жаркое, опаляющее, и при этом парадоксально желанное. Возможно, за столь короткий срок он слишком привык ко всему человеческому. Наверное, это было не так уж и плохо. Он пристально взглянул на опустившего голову Шан Цинхуа, слишком занятого избавлением от последних украшений на запястьях демона. — Цинхуа не стоило волноваться. Ты дал всё понять, наслаждаясь кровью, которую я пролил ради тебя. Звук его голоса застал Шан Цинхуа врасплох. Казалось, лишь через несколько секунд до него дошёл смысл сказанного. В глазах словно лёгкая дымка, и зацелованные губы слегка приоткрыты, едва обнажая вид коротких клыков. Мобэй-цзюнь хотел почувствовать, как они разрывают кожу на его шее. Его руки остановились, так и не сняв с плеч Шан Цинхуа тонкую нижнюю рубаху, последнее препятствие на пути к точке невозврата. Это добровольная пытка, и она была невыносима. — Этот король лишь хотел бы, чтобы в тот день Цинхуа остался, — Мобэй-цзюнь наклонился чуть ниже, наслаждаясь высшей степенью смущения, отражающейся в глазах напротив, — Тебе не стоило ублажать себя в одиночестве, когда я точно так же безумно желал тебя. Шан Цинхуа не мог произнести ни слова. Он был похож на одну из рыбок, плавающих в пруду на его пике с глуповато открытыми ртами. Мобэй-цзюнь даже в какой-то степени гордился своей новоприобретённой способностью доводить до безмолвия даже Шан Цинхуа, зачастую лишь притворяющегося тихим и вежливым, но лелеющего весьма бесстыжие мысли. Мобэй-цзюнь обожал эту темную по людским меркам сторону его характера, желал однажды увидеть, как она раскроется ярче под его пристальным взглядом. Но пока что он со слегка садистским наслаждением смотрел на постоянно меняющееся выражение лица Шан Цинхуа, что не мог подобрать слов для ответа. — Откуда ты вообще этого понабрался? — в итоге воскликнул он, уткнувшись лицом в обнажённую грудь Мобэй-цзюня, — Если б я тебя не знал, подумал бы, что ты читаешь весенние романы! Боги! Нет-нет-нет, стой. Ты про тот случай в тронном зале? Это было так заметно? Я настолько отчаянно выглядел, да? Погоди, то есть ты тогда тоже..?! Я мог лишиться девственности… сколько, две недели назад?! Шан Цинхуа продолжал говорить, переходя с бормотания на восклицания разной степени возмущения, но Мобэй-цзюнь продолжал бесстрастно раздевать его. Он давно привык к его привычке говорить, не ожидая ответа. Он просто был рад, что в этот раз размышления Шан Цинхуа были не о том, стоит ли ему оставить позади их совместную жизнь. От методичного развязывания узла на поясе Мобэй-цзюня отвлёк лёгкий шлепок по макушке. — И ты ничего не хочешь сказать в своё оправдание?! В любой другой ситуации Мобэй в ответ на такой вопрос только приподнял бы одну бровь и промолчал. Возможно, если бы у него было подходящее настроение, поцеловал бы Шан Цинхуа так, чтобы тот забыл, в чём в принципе была причина его недовольства. Но сейчас, если верить тому, что писал сам Шан Цинхуа, то у Мобэя был только один вариант ответа. Мобэй-цзюнь наклонился к самому его уху, тон его голоса был нарочито низким и хрипловатым ровно настолько, чтобы мужчина не мог перед ним устоять: — Цинхуа стоило быть более прямолинейным в своих желаниях. Одно слово — и этот король удовлетворил бы тебя прямо там. Приглушенный звук, который издал Шан Цинхуа в ответ, звучал как плохая попытка прикрыть возмущением возбуждённый стон. Мобэй-цзюнь не совсем понимал, что означали многочисленные пометки на полях его рукописи, странные иероглифы которых складывались в фразы по типу “добавить побольше грязных разговоров”, но, видимо, манера речи в репликах, к которым они относились, очень нравилась Шан Цинхуа. По крайней мере, он очень быстро помог Мобэй-цзюню избавиться от нижнего белья. На несколько секунд в покоях стало ужасно тихо. — Он… Чёрт, он больше, чем я ожидал, — пробормотал Шан Цинхуа. Мобэй-цзюнь усмехнулся: — Цинхуа представлял этого короля обнажённым ниже пояса? Это… интересно. Мужчина не смог выдавить из себя различимых слов, но Мобэй-цзюнь не стал ждать, и теперь уже нижние брюки другого мужчины оказались на полу. Шан Цинхуа был прекрасен. Мобэй-цзюнь даже не предполагал, что однажды будет любить столь сильно, что такая мысль будет казаться ему естественной и правильной. Он не любил обращать внимание на других, потому как всю его жизнь никто не замечал его, пока он не доказывал, что достоин восхищения и страха. Но те части его жизни, которых касался Цинхуа, словно начинали играть новыми красками — и теперь на него Мобэй-цзюнь смотрел с обожанием, пытаясь запомнить вид его обнажённого тела. Кожа Шан Цинхуа за время пребывания в Северных Пустошах постепенно начала утрачивать свой загар, но его грудь, бёдра и ноги, почти всегда закрытые от солнечных лучей, оставались бледными, словно края лепестков белой гортензии. Крепкое тело, может, не было утончённо изящным, как у большинства других заклинателей, которых ему не посчастливилось встретить в жизни, но это отличие от всех прочих радовало глаз. Под обманчиво округлыми изгибами едва заметно выступали заработанные упорным физическим трудом мышцы. Взгляд Мобэй-цзюня спускался вниз, остановившись на вставшем члене. Он был довольно необычным: без выступов или ярких, но естественных для многих демонов изгибов, не считая слабо проглядывающих из-под кожи вен. Впрочем, наверное, для людей такое и было нормой. Мобэй-цзюнь давно научился не слишком сильно удивляться многочисленным человеческим странностям. Вместо этого он на несколько секунд потерял себя в нечётких мыслях о дне, когда возбуждённый Шан Цинхуа убежал от него — как мужчина касался себя, но как не мог дотронуться до него Мобэй-цзюнь. Но теперь ему ничто не мешало. — Цинхуа… Хорошо сложен. Сдержанная похвала не могла передать всех его сложных чувств, — не то чтобы он знал, как делать комплименты по поводу внешности, особенно другим мужчинам, особенно об их причинных местах, — но Шан Цинхуа понял. Это было видно по его вновь раскрасневшимся щекам и блеску в широко раскрытых глазах. — Точно не так хорошо, как мой король, — улыбнулся мужчина. — Меня более чем устраивает то, что я вижу перед собой, — практически промурлыкал Мобэй, — Но достаточно разговоров. В конце концов, действия ему давались лучше слов. Мобэй-цзюнь резко сократил и без того малое расстояние между ними, обхватив талию Шан Цинхуа руками. Её хотелось сжать до вмятин и синяков — издержки его многолетней святой уверенности в том, что боль неразрывно связана с любовью, — но он сдержал себя. С каждым днём это давалось ему всё лучше. Впрочем, ему всё ещё оставалось понять, где для людей проходит грань между насилием и игривостью. Той, которую почти неосознанно проявил Шан Цинхуа, в пылу момента прикусив его за ключицу. Сейчас же Мобэй просто наслаждался совершенно новым, тяжёлым и резким удовольствием — лёгкое трение их членов друг о друга оказалось неожиданно приятным. Конечно, он знал, что так и должно быть, но знать и ощущать взаправду — две совершенно разные вещи. С хриплым стоном Шан Цинхуа прижался к его груди, обхватив руками широкую спину. Его объятия, неожиданно требовательные, почти душили Мобэй-цзюня. Шан Цинхуа звучал отчаянным плотским желанием в его руках. Мобэй-цзюнь решил, что сдерживать себя и отказывать в удовольствии Шан Цинхуа больше нет смысла. Когтистые руки быстро оказались под его бëдрами, приподнимая мужчину в воздух, так, что теперь их лица находились на одном уровне. Шан Цинхуа, немного дезориентированный неожиданным подъëмом, словно рефлекторно поцеловал Мобэй-цзюня, теперь уже сам слегка прикусывая его губы. Натруженные пальцы на мощной шее спустились чуть ниже, слегка отросшие ногти Шан Цинхуа оцарапали кожу — не настолько, чтобы пустить Мобэй-цзюню больше нескольких капель крови, но достаточно, чтобы демон почувствовал приятное покалывание. — Цинхуа говорил, что боль отталкивает, — сказал он вкрадчиво, с едва скрываемой издёвкой. — Только людей. И только сильная. Иногда… Немного можно, — прошептал ему в ответ Шан Цинхуа, после чего наклонился ниже, прикусывая мочку уха, — Хочу, чтобы тебе было приятно. Он едва успел закончить фразу, как Мобэй-цзюнь опрокинул его на кровать, напористо вжимая бёдрами в мягкие шкуры и простыни. Сорок лет его жизни по сравнению с этим мгновением стали дуновением ветра. Возможно, все победы, разочарования и решения вели как раз к этому дню — когда Шан Цинхуа, с которым они на двоих делили безоговорочную любовь, лежал под ним и так же сильно ждал продолжения. Наверное, это даже было правильно — то, что ещё в ранней молодости он решил по большей части игнорировать и секс, и любовь, — потому что теперь накопленное за десятилетия желание переливалось через край и без остатка доставалось единственному человеку, который был достоин принять его. Мир Мобэй-цзюня сжался до тепла тела Шан Цинхуа под его пальцами, до тяжёлого от желания медового взгляда, направленного только на него, до почти болезненного ощущения в паху. — И всё же, я не представляю, как он поместится… Шан Цинхуа вслух привычно жаловался на всякие мелочи, но руки его действовали словно по велению мыслей самого Мобэя. Мужчина приподнялся, опираясь локтем одной руки на кровать, а второй, насколько позволял размер ладони, обхватил оба их члена. Ленивые ритмичные поглаживания снимали неприятное напряжение в паху. Каждое движение приносило всë больше удовольствия, выливавшееся наружу рваными вздохами. Как же тяжело было Мобэй-цзюню заставить себя схватить руку Шан Цинхуа и отвести еë от себя. Взгляд в ответ — на грани болезненного, но Мобэй не дал Шан Цинхуа времени на то, чтобы сделать поспешные выводы. Поцелуи всегда отлично работали, когда необходимо было отвлечь вечно нервного человека от неправильных мыслей. С таким же усилием Мобэй отрывается от уже припухлых губ, и всё тело Шан Цинхуа расслабляется. — Хочу быть внутри тебя. Казалось, у него иссяк весь запас красивых, изысканных слов. Всё, что осталось — примитивное и всепоглощающее желание. Непослушные волосы между его пальцами, мягкий взгляд из-под тёмных ресниц, жар от вспотевшей кожи. Разве Мобэй-цзюнь мог не желать обладать им, не мечтать стать единым целым с его Цинхуа, не жаждать ощутить его мягкое тепло? Слегка неуклюжую речь он старательно и пылко компенсировал прикосновениями, каждое из которых вызывало у его любовника жалобный стон. Словно от отчаяния Шан Цинхуа и сам хватался за все части тела Мобэй-цзюня, до которых только мог дотянуться, но в итоге остановил их на его ягодицах и требовательно прижал к себе. — Тогда, мой король… Бей-Бей… — казалось, ещё немного, и Шан Цинхуа либо потеряет сознание, либо возьмёт инициативу в свои руки, — Пожалуйста, не заставляй меня ждать ещё дольше. Я твой. Только твой. Весь контроль, вся выдержка — что-то в Мобэй-цзюне порвалось окончательно, и они исчезли без следа. Быстрым несдержанным движением он поднял бёдра Шан Цинхуа, в ответ получив лишь удивлённый возглас, и подвёл член к его входу. Мышцы его секундно сжались, но Шан Цинхуа быстро заставил себя вновь расслабиться. Проявление высшего доверия сводит с ума, заставляет повторять снова и снова, про себя и вслух, простые, прямолинейные, искренние признания в любви, и губами ловить в ответ отдающийся эхом шёпот. Мобэй-цзюнь резко толкается вперёд, и его ноющий от возбуждения член наконец-то входит внутрь Шан Цинхуа. Жарко, безумно узко — а после болезненный вскрик и неожиданный, сильный пинок в живот, словно усиленный заклинательской ци. Мобэй-цзюнь почти уверен, что вместе с ударом Шан Цинхуа выбил из него последнее дыхание и, возможно, пару органов. Удивительно, что он до сих пор не отхаркнул ни капли крови. Он даже был бы впечатлён силой своего избранника, если бы не боль (и, увы далеко не только физическая). Мобэй-цзюнь поднимает взгляд и едва ли не срывается на рык, хочет спросить почти что злобно, что это значит, но не успевает выдавить из себя ни звука, кроме мучительного стона — слёзы на глазах Шан Цинхуа останавливают его. Он снова ошибся. Снова сделал Цинхуа больно. И, видят предки, он совершенно не знает, что делать теперь.