Свет во тьме

Ночь. Она вдруг просыпается от того, что кто-то входит к ней в комнату тихо, как тень, и садится на кровать. - Ты что тут делаешь? - изумленно спрашивает Она, заволновавшись. Хорошо, что в комнате темно и ее вспыхнувших алым цветом щек не видно. - Подожди, сейчас узнаешь, - слегка улыбнувшись, спокойно отвечает Он, как будто так и надо. Его руки мягко касаются тонкой лебединой шеи и, погладив плечи, сдергивают бретели сорочки. Она опускает глаза и безвольно смотрит, как Он ласкает ее грудь. Ну зачем Он пришел? Зачем Он это делает? Зачем опять сводит ее с ума? Она очень хочет крикнуть ему, чтобы Он перестал, но слова застревают где-то в горле, а губы ждут, чтобы Он поскорее коснулся их своими. - Прошу тебя, не надо… - шепчет, наконец, Она и мечется от его беспощадных ласк, словно в горячке, из стороны в сторону. - Пожалуйста… Не надо… Но Он успокаивает, что-то шепчет в ответ так, что по телу бегут мурашки, только еще сильнее возбуждая ее. - Тише, тише, - просит Он, ласково уговаривая ее своими руками, когда возмущаясь и все еще пытаясь сопротивляться, Она не сразу раскрывается перед ним. Боже, как же мучительно медленно его пальцы скользят по ее нежным складочкам, как долго не могут найти ту самую точку, нарочно рисуя круги вокруг нее. Почему Он позволяет себе это? Почему Она тоже хочет этого? Хочет, чтобы Он никогда не останавливался, хоть и продолжает упорно шептать совсем другое. - Не трогай меня… Хватит, я больше ничего не хочу… Ты чудовище! Ты просто чудовище… - стонет Она, признавая свое поражение. - Я ненавижу тебя! Ты слышишь? Больше говорить Она уже не может, потому что его чертовы пальцы настолько нежны, что Она сама все сильнее прижимается к ним, приподнимая бедра. Лишь сдавленные стоны изредка прорываются сквозь ее плотно сжатые губы, пока, наконец, улыбка блаженства не озаряет красивое лицо. - Зачем это? Зачем ты меня мучаешь? - закрывается Она ладонями, чтобы Он не видел этой улыбки. - Я не мучаю, я люблю тебя! - страстно шепчет Он ей. Его огромная рука все еще лежит на ней, так приятно лаская и дразня, вызывая новую волну возбуждения. Она соединяет ноги, крепко сжимая бедрами мужскую ладонь. - Ты мне веришь? - тихо спрашивает Он. - Нет! - упрямо крутит Она головой. - Не верю! Я не верю ни единому твоему слову! Он осторожно высвобождает руку и, встав с кровати, молча идет к двери. - Нет, остановись! Я прошу тебя! - отчаянно кричит Она ему вслед, чувствуя, что теряет его. Опять тот же сон! Ей опять приснился этот ужасный сон. Резко проснувшись, Анна дрожащей рукой дотронулась до второй подушки. Ей так хотелось, чтобы на ней сейчас спал Яков. Но подушка была пронзительно холодна. - Господи, ну сколько это будет еще продолжаться? - Анна подтянула колени к груди и, положив на них эту подушку, отчаянно зарыдала в нее. Вот уже месяц она вообще не видела Штольмана. Он все время был в Петербурге, занимаясь своим новым делом. Зато имение теперь напоминало оборонительную крепость, круглосуточно находясь под бдительным контролем каких-то людей, поставленных им охранять самое дорогое, что было в его жизни - семью. А Анна опять вся измаялась. Скучала, ждала, ждала и скучала. Но он все не приезжал. И, наконец, не выдержав, в один прекрасный день она решила поехать в Петербург сама, обхитрив незатейливых постовых. Добравшись до города уже к вечеру, Анна зашла в Полицейское управление и, никем не остановленная, сразу поднялась на второй этаж, где располагался кабинет Штольмана. В его приемной тоже никого не оказалось, а дверь кабинета была закрыта, хотя за ней определенно что-то происходило. Прислушавшись, Анна разобрала довольно громкие стоны женщины и приглушённые - мужчины. Нет, нет, нет, этого не могло быть. Это все неправда. Ей всего лишь показалось. Ведь он не мог поступить с ней ТАК? Анна, казалось, перестала дышать, и стояла на месте не в состоянии даже пошевелиться. Но стоны слышались все отчетливей, мучая ее слух, словно какая-то страшная пытка, и, сжав кулаки, она все-таки припала глазом к замочной скважине. Женщину было видно хорошо, потому что она наклонилась над столом, оперевшись на него локтями. Молода и хороша собой, но по виду явно из какого-то заведения. А вот мужчину было видно только частично. Он стоял позади женщины, его приспущенные брюки держались на коленях, а обнаженные ягодицы были почти прикрыты длинной белой сорочкой. Он крепко держал извивающуюся женщину за бёдра и… Нет, Анна не могла этого видеть. Это было ужасно. Это было уже слишком! Резко развернувшись, она бросилась прочь. Лучше бы она никогда этого не видела, никогда не любила, и вообще никогда не знала Штольмана. Ну зачем, зачем он когда-то появился в ее жизни? Зачем ее столько лет мучает это безумное чувство, от которого бывает только больно? Какой вообще в этом смысл? Что это за жестокое чувство такое - любовь? Почему она так немилосердна к ней? И за что? Господи, ну за что? Анна неслась по улице, глотая слёзы и не замечая ничего на своём пути. Редкие прохожие, в которых она то и дело врезалась, осыпали ее ругательствами или просто смотрели ей вслед в недоумении. Кое-как придя в себя только когда экипаж уже выехал из Петербурга, Анна попросила остановиться. Ей было нехорошо, и хотелось вдохнуть свежего воздуха. Увиденная картина вызывала настолько сильное отвращение, что ее даже стошнило, когда она немного отошла в сторону от дороги. ************** - Что-о-о? - получив известие из имения, Штольман, словно обезумев, вскочил со своего места и бросился прочь из Полицейского управления. Через два часа он уже был на месте и пытался выяснить у своих постовых, как так вышло, что ни Анны, ни няни, ни всех троих детей в имении не оказалось. Они словно все испарились, растворились в воздухе. А иначе, как еще можно было объяснить тот факт, что под пристальным наблюдением охраны из имения пропали сразу пять человек. Петр Иванович тоже растеряно разводил руками и сам ничего не мог толком понять. Зато он рассказал, что Анна последнее время была сама не своя, а вчера вечером, оказывается, ездила в Петербург и вернулась оттуда чернее тучи. Яков чувствовал, что случилось что-то очень-очень нехорошее. Но похищение было исключено, иначе постовые что-нибудь заметили бы. Значит, они скрылись сами. В том, что Анна легко могла справиться с любой охраной, он почему-то уже не сомневался. Время терять было нельзя, ведь по горячим следам искать всегда намного проще. Он закрыл глаза и прислушался к собственной интуиции, к собственным ощущениям. Больше рассчитывать ему было просто не на что. Ставя себя на место Анны, он пытался представить ход ее мыслей. Только вот сделать так он мог бы с любым, каким угодно, человеком, кроме Анны. Понять ее мысли было для него за гранью возможного. От души чертыхнувшись, он раздраженно отбросил трость, потому что даже она мешала ему сосредоточиться, и сжал кулаки. А через несколько мгновений, открыл глаза и запрыгнул в экипаж. - Гони в Павловск! - приказал он кучеру, очень надеясь, что его любящее сердце не ошиблось. ********* Купив на базаре бубликов и варенья для детей, Анна возвращалась в небольшую квартирку на окраине Павловска, которую сняла вчера утром. По ее плану, здесь они должны были задержаться еще на день, самое большее на два, а потом бы уехали в Затонск. Анна, конечно, знала, что не найдет понимания в глазах своих родителей, да и долго скрываться от Штольмана не получится. Но ей было все равно. Оставаться в имении она больше не могла, и детей оставить тоже не могла. А поскольку детям нужен кров, хорошая еда и забота, то другого выхода, кроме как ехать в Затонск, для нее просто не существовало. Минуя квартал за кварталом, Анна отчаянно пыталась не думать о Штольмане. Это было так больно, что хотелось просто навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Как будто его никогда и не было. А потом у нее вдруг возникло какое-то неприятное чувство, что за ней следят. Обернувшись и внимательно осмотревшись по сторонам, Анна никого подозрительного не заметила, но шаг на всякий случай ускорила. Впрочем, это не очень помогло - странное ощущение паники не покидало ее, а наоборот только усиливалось. И в какой-то момент она не выдержала и уже побежала со всех ног, крепко прижимая к груди банку малинового варенья и нанизанные на руку до самого локтя баранки. Только вот бежать с такой ношей да еще и в длинном платье оказалось не совсем удобно. А тут еще и церковь, в которой вдруг начался перезвон колоколов... Да так громко и неожиданно, что Анна споткнулась и резко вылетела прямо на мостовую. Приземлившись на колени, она больно ударилась ими о камни, а ладони оказались поранены до крови. Слезы сразу брызнули из глаз от боли и обиды, что банка варенья, отскочив на середину дороги, разбилась вдребезги, точно как ее сердце. Пытаясь рассмотреть ссадины, Анна начала вытирать слёзы и вся перепачкалась. Но самое ужасное, что в этот момент она увидела, как прямо на неё несётся огромная повозка, и времени, а главное сил и желания, чтобы подняться, у неё просто не осталось. И тогда Анна закрыла глаза и даже с каким-то облегчением стала ожидать своей участи. ********** Штольман, весь напряженный и собранный, сидел в своем экипаже, несущемся по очередной улице Павловска. Кажется, они уже проезжали здесь несколько раз за эти сутки. Но, увы, никого не увидели. Вся полиция Павловска и частично Петербурга была поднята на уши. Интуиция не сработала, и любящее сердце тоже дало осечку. По горячим следам найти беглецов не удалось. Теперь оставалось надеяться только на счастливый случай, но с удачей у Штольмана в жизни как-то всегда не ладилось. Вот уже сутки он ни на секунду не сомкнул глаз, не съел ни крошки. А какая к черту может быть еда, когда их нет. Их всех - без которых жить невозможно, дышать невозможно. Он лично перерыл весь Павловск и Петербург. Садился за вожжи, когда его кучер падал от усталости, не в состоянии прервать поиски ни на минуту. Но отчаяние начинало сводить его с ума. Господи, ну что же случилось? Что же делать? И тут он обратил внимание на церковь, видневшуюся впереди по дороге. - Тормози! - громко приказал он кучеру и, выпрыгнув из экипажа, нерешительно встал перед входом. Люди потихоньку собирались на утреннюю службу и обходили его, как преграду, чтобы войти внутрь. Но никто его не толкнул, никто не задел, никто не сказал ему ни единого слова, ни плохого, ни хорошего. А он стоял и, подняв голову, смотрел в небо. О чем он думал, о чем молился, было понятно и без слов. А когда начали звонить колокола, он даже не вздрогнул, но по его щеке потекла скупая мужская слеза. И тут его молитва вдруг была прервана. Со стороны дороги послышались громкие крики. - Уходи, дура! Уходи с дороги! Задавлю! - как оглашенный кричал кто-то, видимо, отчаянно пытаясь притормозить. Штольман резко обернулся и, широко распахнув глаза от охватившего его ужаса, рванул к дороге. ********* Трагедии не случилось, потому что чьи-то сильные руки схватили Анну и выдернули буквально из-под колес громыхающей повозки. А потом и помогли ей подняться с земли. - Аня, Анечка! Что случилось? Где дети? Ты в порядке? - взволнованно тряс ее за плечи спаситель, весь почерневший с лица. - Я вас второй день ищу. Аня! Ну же, скажи хоть слово! Но вместо того, чтобы поблагодарить своего спасителя, Анна взяла и оттолкнула его от себя с таким видом, как-будто в нем было что-то грязное, мерзкое и ужасно отвратительное. Штольман на мгновение испуганно замер, как всегда ничего не понимая. - Они мои, слышишь? Не забирай их у меня! - закричала она. - Кого? Детей? - переспросил Яков. - Да никто не собирается их у тебя отнимать! - растерянно заверил он. - Скажи только, что с ними? Они в порядке? - Они в безопасности, - ответила Анна. - Но разве тебе есть до них дело? Разве тебе вообще есть хоть до чего-нибудь дело, кроме своей гадкой похоти? - упрекала она срывающимся от гнева и обиды голосом. - Как ты можешь? - ужаснулся Яков, а на его лице отразилась сильная боль, как будто она резанула его чем-то острым. - Как Я могу? - взвилась еще сильнее Анна. - А как ТЫ мог? Я была в Полицейском управлении и видела, как ты прямо в кабинете с какой-то… девицей… Господи, как же я тебя ненавижу! Ненавижу! - она кинулась к нему и снова толкнула со всей силы. - Бог мой, Аня! Ты думала, что я сейчас смог бы вот так…? После всего… ? - поняв, что произошло, оскорбленно тряс он указательным пальцем как-будто бы в сторону этого чертового полицейского управления. То, что нынешний начальник сыска иногда для снятия напряжения не брезговал сомнительными удовольствиями прямо на рабочем месте, было известно всем служащим. И ничего страшного они в этом не видели, а, наоборот, посмеивались между собой. Но Якову тут же захотелось прибить этого сукиного сына, хотя тот ведь, наверняка, и мысли не допускал, что какая-нибудь слишком впечатлительная барышня вот так запросто вечерком заглянет в полицейский участок - суровый мир циничных мужчин, привыкших иметь дело с людскими пороками и жестокостями, и станет случайным свидетелем вполне обыденной, c их мужланской точки зрения, сцены. Только это все равно ни коим образом не оправдывало этого сукиного сына! Да и, ей Богу, Штольману сейчас легче было бы разобраться с ним, начальником сыска, чем с этой неблагоразумной барышней. И неважно, что она уже давно не барышня, а барыня, потому что не делать безрассудных поступков, она, видимо, так и не научилась. - А разве нет? - остервенело бросала она ему в лицо. - Скажешь, не смог бы? Не смог? - Нет. Конечно, нет, Аня! - качал он головой, с горечью осознавая, каким чудовищем она, видимо, представляет его себе. Ему показалось, что вот сейчас она снова скажет, как он ее до смерти измучил и уйдет теперь уже навсегда, так и не узнав, что он ничего такого не делал. Состояние Анны, похоже, и правда было уже на грани помешательства, и довел ее до этого именно он. В этот момент колокола, наконец, перестали звонить. Штольман снова посмотрел в небо, а потом подошел к церковному забору, и взявшись двумя рукам за прутья, устало склонил голову. Он не знал, что делать, и чувствовал себя таким измотанным, что сил на очередное столкновение с Анной больше не было. А она замолчала и недоверчиво смотрела на Штольмана. У него был настолько несчастный вид, что ее начали одолевать сомнения, действительно ли это он тогда столь страстно предавался любовным утехам. - Мне дали другой кабинет. Слышишь? На первом этаже, - тихо объяснил Яков, обернувшись и заметив, что взгляд ее несколько изменился, стал уже более осмысленным и не таким безумным. - Я же как чувствовал, что что-то должно произойти. Весь день тогда сердце не на месте было, - сокрушался он. Штольман еще много что говорил, обещал наказать всех подряд, очень просил успокоиться. А Анна молча слушала, но слова слишком медленно доходили до ее помутненного рассудка. - Другой? - выдохнула она, наконец, чувствуя как ее всю затрясло. - Ну, конечно, другой… - Анна попыталась улыбнуться, но вместо этого только заплакала. - Прости, что тебе пришлось это увидеть! - расстроено извинялся он. - Я возьму экипаж, - Штольман махнул рукой своему кучеру и поспешил подхватить Анну под локоть, видя, что она вот-вот может упасть без чувств. Забрав детей, они поехали обратно в имение. Всю дорогу Анна тихо плакала. Казня себя за каждую ее слезинку, он не выпускал ее из объятий и чувствовал, что она вся горит. Анна не возражала, положив голову ему на грудь. Дети, притихнув, тревожно смотрели на них, ни о чем не догадываясь. Дорога была недолгой, но Анна в какой-то момент провалилась не то в сон, не то в забытье. Штольман отнес ее в спальню и попросил Петра Ивановича срочно послать за доктором. - Что случилось-то? Где они были? - сразу бросился к племяннице перепуганный дядюшка. - Она ведь была совершенно здорова! - Это я во всем виноват, - на Штольмане не было лица. - Петр Иванович, что бы я ни делал, Анне от этого только хуже, - каялся он. - Я же хотел не трогать ее, дать ей время все обдумать. И вот… - Ну, это уж как водится, - вздохнул дядя. - Вы ж как дети малые. Сколько можно упрямо друг от друга бегать? - проворчал он недовольно. - Вот тебе, Яков Платонович, и результат. От нервов все болезни, от нервов! Петр Иванович подумал, что так впору и самому чем-нибудь заболеть, переживая за этих несговорчивых остолопов, и поспешил в гостиную опрокинуть рюмку-другую припасенной только для особых случаев настоечки, всегда отлично успокаивающей его собственную нервную систему. Анна проболела неделю, и все это время Яков, сгрызая себя изнутри от чувства вины, не отходил от нее ни на шаг, неизменно отправляя всех, кто настойчиво пытался вернуть его в Петербург, к чертям собачим, а иногда и намного дальше. Он не мог позволить, чтобы его маленькая, хрупкая и такая впечатлительная девочка снова осталась одна. Тем более, что Анна великодушно принимала его заботу. Штольман держал ее за руку и кормил из ложки, не разрешая вставать с кровати раньше времени. Она с удовольствием чувствовала себя ребенком и совершенно не хотела выздоравливать. Хотя в конце концов скрывать здоровый румянец на лице стало уже просто невозможно. Дядюшка же с радостью взял детей на себя и был крайне доволен тем, как все, наконец-то, складывается.