***
Когда в дверном замке повернулся ключ, Сакура уже знала, кто пришёл. Ведь за пару минут до этого она почувствовала терпкий запах сигаретного дыма. Он всегда останавливался перед входом, курил и только потом заходил внутрь. От предвкушения встречи её настроение резко улучшилось. Вообще, за последние сутки не произошло ничего такого, что могло бы его омрачить, но от осознания, что буквально через пару секунд она увидит его, ей становилось тепло. Сакуре было интересно, испытывала ли она такой же трепет, ожидая своего мужа? Почувствует ли она хоть что-то, когда его увидит? Если, конечно, ей доведётся взглянуть на него вживую, а не на фотографии. Дверь хлопнула, а после раздался щелчок. Сакура продолжила перемешивать баклажаны, скворчащие на сковороде. Дом был наполнен ароматом жасмина, согревающегося в чайнике на накрытом столе. Но к этой гамме запахов тепла и уюта вдруг примешался новый, сладкий аромат. Проследовав за запахом, она развернулась и увидела его с охапкой белых лилий в руках. — Ты всё же решил пригласить меня на свидание? — она улыбнулась. Убавив огонь на плите до минимального, сделала шаг навстречу. Мужчина снял с себя маску, мысленно отмечая, что её навязчивое предложение не раздражало его, как в первый раз. — Я подумал, что-то приятное поспособствует восстановлению памяти, — он сделал небольшой шаг навстречу к ней. — Не самое лучшее заявление при таком роскошном подарке, но мы поработаем над этим. — Она перехватила букет у него из рук, не скрывая своего восхищения. Она так радовалась цветам, что он и представить не мог, какие яркие эмоции у неё вызовет этот подарок. Нет, это действие, служившее для её восстановления. Так он себя поправил. — Я полагаю, мне следует тебя поблагодарить. Отложив букет на находившуюся рядом столешницу, она приблизилась к нему. Почти накрывая его губы своими, она, вопреки его внезапному порыву, не стала целовать. Скользнув мимо губ, она потянулась к его уху. Её теплое, почти горячее дыхание бурно отозвалось во всём его теле. Он понимал, если она продолжит, он будет не в силах устоять. — Они великолепны, — её тихий, шепчущий голос сводил его с ума. Казалось, что каждый раз она открывает новую грань, о существовании которой до сих пор никто не знал. Словно она делилась с ним самым сокровенным секретом, о котором знали лишь она и он. — Спасибо, доро… Какаши. — Сакура, — он прижался к ней ближе, сокращая расстояние между ними до нуля, прижимая её к уже прежде покалеченной столешнице. — Что? — не отрываясь от его уха, спросила она. Он почувствовал, как её рука медленно водит по его оголённой шее. Он отчётливо ощутил, как она начала медленно прокладывать маршрут ниже, а достигнув цели, крепко сжала ладонь, вынуждая его тихо взвыть от накативший волны удовольствия. Всё, о чём, казалось, он сейчас мог думать, это просто поддаться порыву и сделать ответный жест. Она была в лёгком домашнем сарафане, поэтому ему не составило труда пробраться под него. Оттянув край её нижнего белья, он медленно, упиваясь каждой секундой, ласкал её пальцами. От каждого его плавного движения она выдыхала горячий воздух на его шею, что распаляло его ещё больше. Ей нравилось, и он охотно наращивал интенсивность ласк, позволяя ей наслаждаться. Он был поглощён ею. Никогда бы не подумал, что будет так упиваться этим страстным дыханием и так желать большего. — Какаши. Это дыхание сводило его с ума. Он хотел впитать его в себя и оттого свободной рукой подтянул её голову к себе и жадно впился поцелуем. Весь этот жар теперь был его. Он чувствовал, как нарастает эта жажда обладания ею. Резким движением он проник в неё пальцами, выводя на новый виток удовольствий. Разрывая поцелуй, Сакура застонала от удовольствия, выгибая от новых волнующих ощущений спину. Двигаясь в такт с его рукой, она окончательно потеряла ритм своего дыхания. Ей было мало этого. Она хотела этого мужчину всецело, и это не было простой страстью, это было чем-то большим. В следующую минуту он неожиданно, одним резким движением отстранился, не давая ей до конца ощутить почти достигнутый экстаз. Глядя на него с недоумением, она тяжело дышала, не в силах успокоить сумасшедший ритм своего сердца. — Сарада, — одно короткое слово, и всё стало понятно. Девочка была уже рядом с домом, возвращаясь из академии. Воспользовавшись оставшимися минутами для того, чтобы выровнять дыхание и привести себя в порядок, Сакура, стараясь не думать о том, что сейчас было, вернулась к готовке, с горестью осознавая, что вместо жареных баклажанов они будут есть тушеные. Однако она была очень благодарна ему за его умопомрачительные способности. Учуять дочь, когда за окном такой дождь, было непросто. И о чём она вообще думала, понимая, что Сарада вот-вот должна была вернуться. Но в его присутствии она не могла рассуждать трезво. С грустью понимая, что всё же эта старая-новая жизнь остаётся для неё непривычной, Сакура выключила плиту. Дверь распахнулась, и промокшая до нитки маленькая ниндзя влетела в дом. — Какаши-сенсееееей, — радостно протянула она, подбегая к мужчине и обхватывая его ногу, как всегда. — Маленькая проказница, — уже натянувший маску Какаши поприветствовал девочку, присаживаясь на корточки, чтобы чуть-чуть сравняться ростом. — Ты потеряла свой зонт? — Нет, — не сбавляя радости, лучезарно улыбнулась она. — Мы с ребятами гуляли под дождём! Это же тааак круто! — Милая, — отходя от плиты, Сакура подошла к дочери, а та прямо с порога радостно принялась рассказывать, как замечательно они провели вечер. Ей так не хотелось перебивать Сараду, которая, как из рога изобилия, изливала события текущего дня. Однако она, обеспокоившись тем, что дочь может простыть — ведь одним богам было известно, сколько она провела времени на улице под дождём, — девушка отправила дочь мыться и сушиться. И только после этого за стол. Проводя взглядом девочку, поднимающуюся по лестнице, хозяйка дома повернулась к мужчине. — Поможешь накрыть на стол? — Конечно. — И, Какаши, — она остановилась, переведя на него тот самый игривый взгляд, — руки помой. Подмигнув ему, она снова повернулась к плите. Ужин прошёл за бурными обсуждениями успехов Сарады в метании сюрикенов и восхвалениями Какаши, ведь после тренировок с ним она смогла сдать все мини-экзамены. Также малышка сразу отметила, что в центре стола стояли цветы. Большая часть вечера была посвящена тому, что Сарада настаивала, что цветы Какаши-сенсей принёс ей, и после долгих, неудачных попыток, с улыбкой на лице он согласился с тем, что так оно и есть. Возрадовавшись своей победе, малышка принялась рассказывать о том, какое интересное задание им дали в академии. Оно состояло в том, что от них требовалось написать письмо любому человеку, с которым они бы хотели познакомиться. Им следовало проявить искусство красноречия, чтобы составить письмо, в котором они познакомили бы получателя с собой, своей жизнью, а также с причинами того, почему именно с ним они хотят познакомиться. По мнению учителей, хороший ниндзя владеет не только силой своего тела и дзюдцу, но и силой своего слова и мысли. Если они будут достаточно убедительны, то велика вероятность, что они получат ответное письмо. Те ученики, которые получат ответ, будут отмечены как мастера ментальных искусств. — Я уверена, что у тебя получится отличное письмо, милая, — искренне подбадривая свою дочь, Сакура улыбнулась ей. — Ты отлично составляешь тексты и рассказываешь истории. Я читала твои домашние задания и слушаю тебя каждый день, я в этом уверена. Взрослые заметили, как в этот момент девочка засмущалась и неожиданно для них, растратила былой энтузиазм. Такая неожиданная перемена заинтересовала Какаши, но прежде чем он успел включиться в беседу, девочка ответила. — Не уверена, что мне ответят, — с грустью сказала она, ковыряя вилкой еду. — А кому ты хочешь написать? — спросила Сакура. — Папе, — помедлив с полминуты, она произнесла это слово так осторожно, словно её должны были поругать за её выбор. — Почему ты думаешь, что он тебе не ответит? — наконец включился в разговор Какаши. — Ну, маме же он не отвечает, а меня совсем не знает, зачем ему мне писать. Это было больно. Этот грустный взгляд дочери буквально прошиб Сакуру насквозь. Что же всё-таки за человек её муж, что его собственный ребенок так робок и неуверен в своей нужности этому мужчине. Что это за семья такая, где дочь не считает себя достойной ответа на письмо отца? Что было в её голове, когда она выбрала его себе в мужья? Этот небольшой эпизод заставил её захотеть встречи с ним. Впервые захотеть с ним встречи, чтобы прояснить всё, что происходит. Так не должно было быть. Это маленькое солнечное чудо не должна чувствовать себя ненужной. Успокоив нарастающую злость, Сакура вышла из-за стола, подошла к Сараде. Сев на корточки, она взяла её руки в свои и улыбаясь посмотрела на неё. Какаши насторожился. Он не знал, какого поведения ожидать от неё — Ты самая замечательная дочь, о которой можно мечтать. Не существует отца или матери, которые бы не хотели ответить на письмо такой прекрасной дочери. — Было видно, что она сдерживает слёзы. Возможно, это видел только он: её успешные попытки приглушить слёзы яркой улыбкой. — Напиши самое лучшее письмо. Расскажи обо всём, о чём желает твоё сердце. Ведь слова, написанные от души, коснутся другую душу. И что бы ни было потом, я здесь и я люблю тебя. Она хотела сказать ей, что её отец любит её. Наверное, где-то в закромах памяти эта отточенная фраза обитала в ней. Но она не смогла. Она не хотела врать дочери, а в том, что её отец действительно любит её, она не была уверена. Всё, что она могла сделать, это помочь дочери обрести веру в себя и научить принимать жизнь. Быть рядом и помогать принимать опыт. Учиться вместе с ней и вместе постигать неизведанное. Это лучшее, что она могла для неё сделать. Увидев, что грусть отступает с её милого лица, Сакура обняла малышку, почувствовав, что она была очень горячей. Отпустив её, она взглянула на Какаши. В его взгляде она уловила что-то тёплое и грустное. И поняла, что так же смотрела на него и она сама. Вернувшись на свои места, они провели ещё час за разными разговорами, историями Какаши о былых временах, когда Сакура крушила всё, что вздумается. Дом наполнился звенящим смехом, смешиваясь с ароматом трав и цветов. Это был прекрасный вечер. Когда дело уже близилось к ночи, Сарада слегка закашлялась и отправилась спать. Когда они остались вдвоём, Какаши помог ей убрать со стола, а после согласился на чашку чая на веранде. На улице уже было темно, и, как всегда, уютный уголок освещал тёплый свет фонаря. Устроившись поудобнее, Сакура прижалась к нему, закинув ноги на сиденье. Дождь по-прежнему лил в полную силу, поэтому, накрывшись одеялом, она обхватила кружку с приготовленным для себя кофе, согревая ладони. Хотя рядом с ним она и не чувствовала, что замерзает. Почему-то сейчас они молчали. Просто смотрели на то, как с неба капают большие капли дождя, заворожённые звуком разбивающейся о деревянный навес воды. Каждый был погружён в свои мысли, но они абсолютно точно были уверены, что размышляют над одним и тем же. Они просидели так чуть больше часа, в расслабляющей тишине, которую первая нарушила она. — Как я могла выйти замуж за такого человека? — судя по тону, она задавала этот вопрос не конкретно ему. Скорее, это была попытка понять саму себя, и свой выбор. — Ты любишь его. — Это всё ещё не ответ, — всё ещё не глядя на него, она не отрывалась от своих раздумий. — Неужели я так сильно любила его, что позабыла о том, что люблю себя и её? Разве такая любовь того стоит, Какаши? Разве стоит она того, чтобы вспоминать её? Чтобы снова Сарада прошла через это, или чтобы я снова прошла через то, что моя память даже отказывает восстанавливать? Эти вопросы, очевидно, доставляли ей немало боли. Украдкой взглянув на неё, он заметил, как морщится её лоб, когда она озвучивала их. Он слышал, как учащался её пульс, и мог с готовностью сказать, что, размышляя над этим, она злилась. Возможно, именно сейчас Сакура могла оценить ситуацию трезво и непредвзято. Не объясняя себе в тысячный раз, что любит его и поэтому всё выдержит. Не ведомая самопожертвованием, она просто пыталась понять и разобраться. Ино была права, ей нужно было вспомнить всё, чтобы действительно найти ответы на интересующие её вопросы. Все имели дурную привычку недооценивать Сакуру раньше, и, как правило, это выходило всем боком. Какаши не был исключением и на себе не раз испытывал, как больно это бывает. Недооценить её. Возможно, вопреки советам Шизуне, ей действительно нужно было помочь разблокировать память. — Прошлое это часть нас, Сакура. Мы учимся на его ошибках, становимся сильнее и, накапливая опыт, можем принимать правильные решения. Прошлое нужно нам для того, чтобы осознанно двигаться в будущее. — Ты снова просишь вспомнить, что я его любила, люблю? — фыркнула она. — Будто это панацея. — Нет, — резко поправил он. — Тебе надо вспомнить прошлое в целом. Только тогда ты сможешь понять, кто ты и чего хочешь. Она взглянула на него широко распахнутыми от удивления глазами. Впервые за всё время он не настаивал на том, что ей нужно вспомнить своего мужа в плане того, что она его любит и прочие вытекающие. Впервые после своего пробуждения вместо простого разубеждения в том, что он её супруг, она увидела, что он действительно о ней заботится. О ней, а не о том, что было. И нельзя было не согласиться с тем, что он сказал. Это было лучшее решение из возможных. — Чтобы ни вспомнила, я уверена в одном, — она продолжила смотреть на него уверенным, но мягким взглядом. — В чем? — Ты мне очень дорог. Не тот ты, которого я помню, хоть это и сложно вычеркнуть из памяти. Этот ты, который сейчас здесь. — Не зарекайся, Сакура. Жизнь очень непредсказуема. А так можно избежать много боли. — Тогда я уверена в двух вещах, а не в одной. Если боли не избежать, то за это, — она кивнула словно указывая на текущий момент, — она того стоит. Это был очень нежный момент для них обоих. Ведь в этих словах для них крылось нечто большее, как грустное, так и радостное. Но это было ещё не определённо. Он высвободил руку из-под одеяла и прижал её к себе. Не говоря ни слова, он просто обнял её. Казалось бы, ничего не значащий жест, имеющий высокую ценность для них обоих. Он не мог быть уверенным в том, что им уготовило будущее. Но одно он знал точно: шиноби с болью на ты.***
После сказанных слов они больше не решились продолжать разговор. Слова были излишни, когда каждое сердце начало размышлять о своём. К моменту, когда Сакура робким движением встала с уличного диванчика, время было уже за полночь. Но эти часы, проведённые в тишине, были, наверное, самым совершенным временем для обоих. Она сказала, что проведает Сараду, а после проводит Какаши. Это его устроило, хоть ему и не хотелось выпускать её из рук. Она скрылась за дверью, а он пытался сохранить чувство тепла, которое только что было с ним. Посмотрев на свою руку, он сжал ладонь, будто не хотел, чтобы это мгновение упорхнуло подобно бабочке, которую надо сдержать. Ему тоже предстояло принять решение, как и ей. Всё это время, он думал лишь о том, что, может быть, когда она вспомнит, или вернётся Саске, или кто-нибудь узнает, но он совершенно не думал о том, что чувствует он. Чего он хочет. Раз за разом заставляя её вспомнить, чего желала она прежняя. И если для него важно, чтобы определилась Сакура, он должен был определиться сам. Допивая уже остывший чай, он прикинул вероятные исходы. От чего он должен отталкиваться? Сможет ли он быть для неё тем, кто ей нужен? Он не был в этом уверен. Это слово. Отношение. Оно всегда немного пугало его. Одно дело нести ответственность за жизнь другого человека, когда в случае чего ты можешь отдать за неё свою. И совсем другое — нести ответственность за счастье другого. Разве существуют способы отдать своё счастье, чтобы его хватало другому? Он был бессилен в этих логических хитросплетениях. И так или иначе, все эти мысли припорошила мелкая и холодная пелена страха. Страха того, что если (или когда) она вспомнит, она снова выберет Саске. Она всегда его выбирала. Какаши заметил, что Сакуры не было уже достаточно долго. Поднявшись и поставив чашку на маленький столик, он решил проверить, всё ли в порядке. Источниками света в полумраке дома служили маленькие лампы, расставленные по полкам и стеллажам. Однако он хорошо ориентировался даже в кромешной темноте, но от чего-то ему было неспокойно. Подходя к комнате Сарады, он услышал звуки тяжёлого сопения, но вместе с этим раздавалось еле слышное тяжёлое дыхание. И оно явно не принадлежало ребенку. Войдя в комнату, он увидел, что Сакура сидит на коленях возле кровати дочери. В лунном свете, падающем на неё сквозь большое окно, он заметил, что девушка сильно дрожит. — Сакура, всё нормально? Он не получил ответа. Подойдя к ней ближе, он сел рядом. Тогда ему открылась жуткая гримаса злости и боли, исказившая лицо куноичи. В глазах стояли слёзы. Но она не плакала, они просто текли по её лицу, а она шипела, стиснув зубы, будто пытается подавить крик. Осторожно коснувшись её плеча, он понял, что она напряжена. Она была словно железный страж, охраняющий покой своей дочери и закрывающий её от летящих кунаев. Не было сомнений, она что-то вспомнила. И судя по реакции тела, это было какое-то из заблокированных воспоминаний. И ничего хорошего это не сулило. — Я хочу увидеть его, — она буквально прошипела эту фразу, не размыкая крепко сжатых зубов. Всё это время она не отрывала взгляд от дочери и старалась говорить как можно тише, чтобы её не разбудить. На секунду — всего на секунду — его сердце словно сжалось от её слов. И наверное, он бы так и не отпустил эту мысль, если бы не её жестокий, жаждущий чего-то страшного тон. Такой он никогда её не видел. Воинственной — да. Решительной — да. Злой — безусловно. Но это… Это было что-то жестокое. Очередная новая грань на этом изумруде. Она медленно повернула голову к нему. — Хочу посмотреть в глаза человеку, который называет себя моим мужем. И я хочу сказать ему, что он никогда им не был. Он ошибся. Это была не жестокость. Глядя ей в глаза, он рассмотрел, что эта была ярость, смешанная с непостижимым разочарованием. Именно его он рассмотрел, когда она расслабила брови и, наконец, заплакала. С немалым усилием он фактически отодрал её руки от кровати и прижал её к себе, чтобы всхлипы не разбудили спящую Сараду. Какаши был растерян, он не понимал, что произошло, но чётко осознавал, что в данный момент ей невыносимо больно. Чем же было её прошлое, что принуждает её испытывать эти страдания? Так плачет только тот, кто, будучи давно освобождённым из заточения, снова видит своего надзирателя. Невозможно было вообразить, насколько трансцендентно было воспоминание, которое настигло её. Былое напряжение ушло, и он ощутил, как быстро смягчилось её тело. Это позволило ему поднять её на руки, и перенести в спальню, не нарушая покой малышки. Так как она не разжимала рук, сжимающих его одежду, ему пришлось лечь рядом с ней, чтобы дать ей время успокоиться. Не найдя ничего лучше, он медленно гладил её по голове, позволяя выпустить из себя всё. Она плакала так, будто копила в себе обиду долгие годы. А может, так оно и было, он не мог знать наверняка. Спустя пару чашек выплаканных слёз она постепенно начала приходить в себя. — Прости, я… — Не извиняйся, — он сразу перебил её, понимая, что она чувствует неловкость за всполохи своих чувств. — Что случилось? — Я подошла проверить Сараду, — она начала свой рассказ, всхлипывая, всё ещё пытаясь унять дыхание. — У неё была лёгкая температура, и я подумала, что утром мне надо дать ей лекарство и стала вспоминать, как его приготовить. А потом я вспомнила… Какаши мысленно отметил, что, видимо, прогулки под дождём были не лучшей идеей для девочки. Однако он заметил, как Сакура остановилась, не спеша продолжать. Она взглянула куда-то в сторону, очевидно, снова проигрывая в голове всё то, что только что пережила. Он не торопил её. Знал, что это было нелегко. Он видел следствие этого. — Я вспомнила ночь, пару лет назад, — в её горле стоял ком. Складывалось впечатление, что ей невыносимо сложно об этом говорить. Но вопреки всему медленно, сглатывая через каждые пару слов, она говорила. — Хината в тот день сидела с Сарадой и сообщила мне, что у неё поднялась лёгкая температура, — в её глазах снова заблестели слёзы. — У меня был завал на работе, нужно было срочно разобраться с бумагами о поставках оборудования, а я только закончила проводить десятичасовую операцию. А документы требовалось сдать на следующий день. Дома как всегда не было еды. Я распсиховалась. Забрала документы с собой домой, забрала Сараду и зашла за продуктами. Дома я дала ей лекарство, чтобы сбить жар, нормально её не осмотрев, так как надо было быстрее приготовить ужин. Она замолчала. Её стеклянные глаза стало наполнять чувство вины, с которым она, казалось, не может справиться. Всхлипывая всё громче и по-прежнему глядя в воспоминания, она старалась закончить эту историю. Она никогда не сдавалась, если начала. Как бы ни было больно. А судя по тону рассказа, Какаши понимал, что это было нечто страшное для неё. Сильно дрожащим голосом вперемешку со слезами она продолжала говорить. — У меня было много работы. Я была жутко уставшая. Я быстро покормила Сараду и решила дать ей детское снотворное. Ты знаешь, — она сильно всхлипнула, — она в том возрасте очень плохо спала, постоянно просыпалась, а я так хотела быстрее закончить отчёт, чтобы работы не было так много и я могла совсем чуть-чуть отдохнуть и провести с ней время. Эти слова её подкосили. Она снова выпустила неконтролируемый поток слёз, закрывая лицо руками. Он смотрел на неё внимательно, стараясь не выражать никаких эмоций. И кто знает, с каким трудом ему это давалось. Эта история, наверное, первая, которую он и сам принимал так близко к сердцу. Её слёзы были как мелкие лезвия, которые своим падением разрезали и его сердце. Невозможно было остаться равнодушным к тому, что он видел. — Увеличенные лимфатические узлы, крайне высокую температуру и сыпь я обнаружила только спустя четыре часа, после того, как закончила работу. Она так крепко спала, что я даже не отвлекалась. И из-за этого не смогла своевременно поставить диагноз. Я прорыдала весь следующий месяц, каждый раз глядя на Сараду, — она не раскрывала лица, руками по-прежнему закрывая его, словно ей было стыдно. Стыдно чувствовать это. Вспоминать. — У неё был токсоплазмоз, из-за которого она теперь всегда будет носить очки. У неё был токсоплазмоз, который я могла выявить, удели я внимание ей, а не готовке или работе. Мой ребёнок мучился от боли четыре часа, прежде чем я смогла найти время, чтобы её проведать. Четыре часа. Четыре часа и пять лет мой муж не мог быть рядом, чтобы не допустить этого. Чтобы стать хорошим мужем при такой дерьмовой матери. — Не надо, — он резко остановил её, после последних слов. — Ты хорошая мать. — Это не так. Какая хорошая мать допустит подобное? Какая хорошая мать будет ждать призрак мужчины, для которого его семья не важнее чего-то другого. Я допустила это. Эмоции вновь захлестнули её от безграничной и всепоглощающей боли. Сердце буквально разрывалось изнутри, и она не могла понять, как вообще пережила подобное. Как справилась с этой болью тогда, если сейчас её сердце раздирает от мук совести. Он по-прежнему пытался сдержаться, хотя его сердце разрывалось вместе с её. До этого момента, он не представлял, насколько ей больно. До этого приступа он думал, что ей просто тяжело. Но он и вообразить не мог, как же он ошибался. Что она пережила за эти пять лет, в одиночестве, вдали ото всех, ограждаясь от них сама. Неудивительно, что она построила такую стену, что никто не мог узнать, как она себя чувствует, когда не на людях. Это абсолютно точно был не единственный инцидент. Но сколько же их было, что вкус к жизни так стремительно покидал её до потери памяти. До чего сильная должна была быть вера в лучшее, чтобы продолжать выносить эти невзгоды одиночества? И куда бы завела её вера, продлись это хотя бы чуточку дольше? Он не мог её успокоить, не мог погасить этот эмоциональный пожар, который пожирал её изнутри. Ему хотелось, чтобы она больше никогда не чувствовала себя покинутой. Не сейчас, никогда после. Оторвав её красное от рыданий лицо от своей груди, он накрыл её губы в нервозном поцелуе, то ли желая забрать всю боль, то ли разделить, а может быть и сказать таким образом всё, о чём думал. Это подействовало отрезвляюще, и она моментально успокоилась. Оторвавшись от неё, он, всё ещё держа её подбородок, внимательно посмотрел ей в глаза. — Я буду здесь, — стараясь контролировать волнение в голосе, он произнёс эту фразу уверенно. Чтобы она знала: он не изменит решения. — И я помогу тебе убедиться в том, что ты прекрасная мать, на долю которой выпало чуть больше, чем она могла потянуть в одиночку, хоть и не должна была быть одна. И несмотря на это, ты справлялась. Но ты не одна. У тебя есть друзья, и мы рядом. И никогда не чувствуй себя виноватой в том, что ты хотела обеспечить дочери хорошую жизнь. Не чувствуй вину за то, что тебе было тяжело. Она смотрела на него, стараясь впитать этот голос и такие уверенные слова. Услышав, что она не виновата, она почувствовала облегчение. Словно ей так не хватало этих слов тогда. Зачем она хотела быть сильной? Для кого старалась поддержать иллюзию счастья? Зачем накапливала столько боли, ожидая, что придёт Саске и всё словно пройдёт, будто и не было. Насколько глупой, несчастной и слепой она была? — Не уходи, пожалуйста. — Не уйду.