***
Выскочив во двор, он с трудом заставил себя остановиться. Не хватало еще убежать в лес, словно он был обезумевшим от любви героем французского романа! Надо что-то делать, но что? В таком состоянии он явно не сможет написать проклятое письмо. Молиться? Кайло горько рассмеялся. «Боже, дай мне провести с ней хотя бы одну ночь, а потом я покаюсь, уйду в монастырь, стану затворником… Всё что угодно…» Хороша же молитва! Хорош же воин Христов! Он огляделся. Его сквайр нес в замок стопку поленьев, как обычно, что-то бормоча себе под нос. Ну конечно же! Надо нарубить дров, не дожидаясь, пока Дофельд попытается сделать это сам. И останется без ноги. Кайло подошел к поленнице. Разделся, чтобы не запачкать белую тунику. Подумав, снял и рубашку. Чем меньше стирки, тем лучше: прачка из Дофельда была никудышная. Взял в руки топор. Напряжение этого дня требовало выхода, и он обрушился на дрова так, будто это был Хакс и его прихвостни. … О выборах Великого магистра он узнал, когда уже вернулся из Палестины домой. Его просто не поставили об этом в известность. Среди двенадцати выборщиков не оказалось ни одного верного ему рыцаря: одних отослали под каким-то предлогом, другие… Он не верил, что тот пожар начался случайно. Он знал, что Хакс запугал или подкупил остальных, воспользовавшись тем, что Кайло было не до выборов: он только что узнал, что Прайд захватил земли, которые после смерти родителей должны были отойти ему. Его наследство. Сначала Кайло хотел собрать доказательства, обратиться к Папе римскому, для чего, очевидно, нужны были деньги. Много денег. Потом… Честолюбивые мечты о звании Великого магистра утратили свою прелесть. Главное — вернуть свои земли, былое богатство. Укрепить форт на случай осады, найти саксов, все еще верных его родителям, убедить их встать на его сторону. Но теперь… Теперь он все чаще думал о том, чтобы попытать счастья в Палестине. Там, где никто не посмеет его осудить за связь с иудейкой… Поняв, куда устремились его мечты, он до крови закусил губу и с такой силой ударил топором, что чуть не разрубил колоду. К вечеру Кайло немного успокоился. Поругавшись с Митакой, который опять начал причитать по поводу открывшейся раны, — за что Господь послал ему такого надоедливого сквайра? — Кайло наконец смог нормально прочитать молитвы повечерия. Стиснув зубы, кое-как написал письмо о выкупе. Лёг спать не раздеваясь, как предписывал орденский устав. Какое-то время ему казалось, что самое страшное миновало, что он начал одолевать искушение… Пока, повернувшись на бок, вдруг не почувствовал прикосновение прохладного шелка к щеке и шее. И огонь, утихший было, разгорелся снова. Он вскочил, не в силах находиться в одной комнате с проклятым рукавом. Надо выйти, подышать свежим воздухом, что угодно… Но почему-то он пошел к ее двери. Крепко сжал висящий на поясе ключ. Что если… Что если она… Он медленно, словно во сне, вставил ключ в замочную скважину. Повернул дрожащей рукой… Легкий скрежет железа вдруг показался ему оглушительным. Он отдернул руку от ключа. Нет. Он не унизит себя мольбами. Он не допустит, чтобы эта… иудейка кичилась своей властью над рыцарем Храма. И если его благочестие рассыпалось в прах от одного ее взгляда, то гордость никуда не делась. Твердо решив избавиться от рукава, он закрыл ее дверь и вернулся к себе.***
До самого вечера она стыдила и укоряла себя за свое поведение и непозволительные непристойные мысли. Образ полуобнаженного мужчины, яростный гортанный хрип, с которым он разрубал каждое полено, мешались с воспоминаниями о том, как он касался ее. Как смотрел, каким горячим был его взгляд. Подарил ей покрывало! Дед никогда ничего ей не дарил, да и никто вообще ничего не дарил ей, все, что у нее было, она всегда должна была отработать сторицей… Касавшаяся теперь ее лица тонкая ткань не давала покоя. Рей изо всех сил пыталась отогнать дурманяющую сознание грезу, что так до ее щеки будто дотрагиваются теплые пальцы. Гладят, приподнимают за подбородок… Взгляд черных глаз полон желания и горячей нежности, и она зажмуривается, подавшись ему на встречу… Она вся горела и пылала, металась по комнате и бестолково пыталась молиться. Отогнать наваждение, отогнать, не поддаваться! Боже, дай мне сил, просила она бессвязно, я так слаба, пошли мне трезвость ума, дай опомниться! Чтобы отвлечься, она старалась думать о своем положении, о том, что с ней сделает дед за то, что она не выполнила его поручение к Прайду. Послание было зашифровано, но она знала, слышала обрывки разговоров — дело явно было серьезное и опасное. Что-то об общем великом замысле, о королевском любимчике, которого они почти устранили… Дед не посвящал ее в детали, но переписка, которую она вела, суммы денег, которые отправлялись определенным адресатам, говорили сами за себя. То, что дед отправил к Прайду именно ее, не доверив послание ни пергаменту, ни кому-либо другому, тоже свидетельствовало о крайней серьезности и важности задуманного. И вот теперь она нарушила все эти планы своим внезапным исчезновением! Что теперь будет? Выкуп… Храмовник… Она вновь касалась пальцами вышивки на покрывале и погружалась в грезы, вновь стыдила себя и молилась об отрезвлении. К вечеру явился Митака с ужином, и Ревекка хотя бы немного пришла в себя. Они тепло поговорили, сквайр пообещал развлекать ее беседами и рассказами о приключениях в Палестине, чтобы скрасить ее заточение. Наконец, раздевшись, она легла в постель. Сон никак не шел. Ревекка ворочалась, вставала, подходила к окну, вглядываясь в ночное небо, снова ложилась в постель. И вдруг… На лестнице послышались шаги. Тяжелые, неровные. Она уже знала эту походку. Сердце подпрыгнуло в груди, Рей замерла, чутко вслушиваясь. Что ему… зачем он? Почему?.. Шаги остановились перед дверью. И в наступившей тишине раздался леденящий душу скрежещущий звук — звук ключа, осторожно вставляемого в замочную скважину. Вот и все. Вот и конец! Ревекка заметалась по комнате, схватила кочергу, лежавшую у камина. Он! Как лев рыкающий, как ночной дикий зверь, он идет воспользоваться ею! Она встала к окну, прижимая к себе свое оружие заледеневшими руками. А чего ты хотела, шепнул ей какой-то идущий изнутри насмешливый голос, презренная иудейка? О чем ты размечталась, глупая девица? О каких поцелуях и объятиях с христианином? Вот оно — твое отрезвление! Он хочет тебя, о да, хочет как мужчина, и он возьмет все, что хочет! Тут твоих криков никто не услышит и никто не придет на помощь. И его сквайр не вмешается, как бы мил и вежлив он ни был с тобой. Храмовник его господин и хозяин, и сейчас он хозяин и господин и тебе. Ты никто. Ты всего лишь вещь, которую украли и за которую требуют денег. Он подарил тебе покрывало? Так сейчас ты за него отработаешь сполна! Что, еще будешь грезить о его белой коже и сильных руках? Когда он раздерет на тебе нижнюю рубашку и возьмет тебя силой? Грубо, как животное, удовлетворяющее свою похоть? Слезы подкатили к горлу — злые, яростные слезы, Рей захлестнуло отчаяньем и гневом. Она не сводила глаз с двери — сейчас, сейчас она распахнется… Но дверь оставалась неподвижной. Потом скрежещущий звук ключа раздался снова — замок закрылся. Тяжелые шаги медленно удалились. Не веря, не понимая, что происходит, все так же держа кочергу в руке, Рей подошла к двери, тронула ее — та была заперта.***
— Да, — сказал Дофельд Митака, закончив молитву и перекрестившись. — Таков мой крест. А Господь никому не дает креста не по силам! К тому же, он без меня пропадет! Вечно во что-то влипает, за собой не следит! Боже, я не жалуюсь, но за что ты мне послал такого непутевого рыцаря? Вот что мне делать? Он возвел очи горе, но на потолке, слабо освещенном светом сальной свечки, ответа не было. — Что мне делать? Как его убедить показаться врачу? На что он надеется? Или он думает, что он такой раненый Тристан, а иудейка, как Изольда в романе, будет его лечить и всячески за ним ухаживать? Ха! Ох уж мне эти рыцари с их мечтами… И знаете, что я думаю? — спросил он у стоящих в золе глиняных горшков. — Что пусть бы и полечила, даже если это и неприлично. Потому что ну невозможно же уже, скоро совсем всё загноится! И что тогда? Боже милосердный, за что мне такое наказание? Он расстелил у очага свою постель, лег, завернувшись в тонкое одеяло, и уснул сном праведника.***
Кайло выехал на рассвете, проспав, дай бог, пару часов. Долго ворочался, вскакивал и снова ложился, пытался заставить себя уничтожить рукав, порвать его, сжечь. Но так и не смог. Это была… часть ее. То, что Ревекка дала ему добровольно. Возможно единственное, что она когда-либо отдаст ему добровольно! В конце концов он спрятал рукав в сундук, кощунственно положив его прямо на аккуратно сложенный белый тамплиерский плащ. Словно надеясь, что орденская одежда убережет его от падения. Захлопнул крышку. Почему-то представил, как рукав, будто маленькая, но злобная собачка, набрасывается на большой неповоротливый плащ с громким лаем… Кто победит? Кому он должен помочь? Проклятая иудейка провела в его замке всего несколько дней, и он уже был готов на все, лишь бы эта раздирающая душу боль наконец прекратилась. Сон все не шел и не шел… Что было бы, если бы его земли по-прежнему принадлежали ему? Смог бы он вернуться в родной замок без того, чтобы его не тревожили призраки родителей? Не упрекали в том, что он разрушил их мечты возродить былое могущество саксов? Но как, как могла его мать, которая вела свой род от Альфреда Великого, так просто сдаться, уступить Чэндрилл Прайду? Как? Неужели ненависть к собственному сыну оказалась сильнее родовой чести? И Кайло снова думал о Палестине. О том, как высоко он мог бы там подняться. Вместе с Ревеккой… Разве женщины не тщеславны? Не падки на роскошь? О, он видел ее улыбку, краску удовольствия на ее лице, когда принес ей новое покрывало. Сможет ли она устоять перед обещанием большего, гораздо большего? Что если… что если… Он пытался гнать от себя эти мечтания, молился, но видел лишь Ревекку — в богатых восточных одеждах, на усыпанном драгоценными каменьями троне. Рядом с ним… Утром, хмурый и невыспавшийся, он сам вывел коня. Ночные мечтания вызывали стыд, хотелось встряхнуться. Надо сосредоточиться. Передать письмо. Наступала самая сложная часть его плана. Нельзя было, чтобы бен Палпатин догадался, что Ревекку держат в полуразрушенном замке под охраной всего двух человек. Точнее, одного человека: его сквайр был совершенно не приспособлен к войне. Палпатин наверняка обратится за помощью к Прайду. Поэтому надо действовать быстро. И осторожно. Кайло поправил светлый парик так, чтобы тот выглядывал из-под капюшона, подтянул повыше воротник и направился к дому Шива бен Палпатина.***
— По крайней мере, господин повез письмо, — сказал сквайр Дофельд Митака, ополаскивая посуду. — Я думал, он так и будет тянуть до последнего! Ох уж эти дочери Евы! И никто от них не защищен! Филлида, возлюбленная царя Александра, так окрутила самого Аристотеля, что он согласился встать на четвереньки и возить ее на спине! Не абы кого, а величайшего философа всех времен! Не напомнить ли об этой истории господину? Как-нибудь… Исподволь? Да, иудейка не из таких, надо отдать ей должное, она скромна и вообще тут не по своей воле, но все же… Он вздохнул и принялся вытирать горшки и миски. Ревекка не капризничала, ела все, что он ей приносил, благодарила… А вот господин… Когда он в последний раз нормально ел? — Я, между прочим, не слепой! — заявил Дофельд горшкам и мискам. — Я все вижу! И взгляды, и вздохи, и рукав этот проклятый. И вот что я вам скажу. Не надо было господину идти в храмовники. Не всем дано, вот что! И теперь мы все тут пожинаем плоды. Да-да, и вы тоже скоро пожнете, потому что господин наверняка рано или поздно вас переколотит, чтоб пар спустить. Так что попомните мое слово: это все добром не кончится…***
Он уехал. Рей наблюдала за этим с крыши, встав так, чтобы наполовину спрятаться за стеной. Она видела, как он вскочил на коня, как выехал в открытые ворота. Почему-то не в облачении храмовника — за плечами у него развевался старый, потрепанный черный плащ, на голову был низко надвинут капюшон. Черная фигура на коне ей кого-то неуловимо напоминала, но пока она вглядывалась, ее похититель уже скрылся из виду. Она не знала, надолго ли он уехал, но не собиралась терять времени даром. Надо было исследовать тот зубец парапета, который она заприметила в первый же день. Стена в этом месте и правда сильно обветшала. Видимый разлом был только с одной стороны, но — Рей аккуратно пошатала камни — трещины расползлись гораздо дальше и глубже. Немного постараться и… Приподнявшись на цыпочки, она заглянула за зубец. Крыша дальше уходила под уклон. В грубых старых камнях, покрытых мхом, был выбит длинный желоб — для стока дождевой воды. Но промежуток казался совсем небольшим, где-то в полтора шага. Если… Внезапная идея поразила ее, как молния, так что она вздрогнула: если вынуть растрескавшиеся камни и сложить их в желоб, потом, подобрав юбки, встать на эту опору, ухватиться за стену и дотянуться до другой стены… Она пригляделась — там, за краем куда более низких зубцов просматривалась другая часть крыши, тоже огороженной парапетом, и окно. Ревекка вздрогнула, сжала похолодевшие от волнения руки. Неужели… неужели она сможет выбраться? Запрещая себе радоваться и даже просто на что-то надеяться раньше времени, она отошла к другой стороне крыши. Нужно было все тщательно обдумать. Облокотившись на парапет, она посмотрела во двор. Внизу раздался грохот и звон: из–за угла вывалился споткнувшийся Митака с ведром в руке — часть воды выплеснулась, окатив ему ноги. Рей покачала головой, вздохнула. Нет, пробовать бежать сейчас точно не стоит. Шанс у нее только один, другого не будет. Для побега требуется тщательная подготовка, нельзя торопиться. К тому же гнев храмовника наверняка обрушится на сквайра, не уследившего за пленницей, а Рей не хотелось подставлять такого нелепого и добродушного Митаку. Если бежать, то лучше всего где-нибудь за час до рассвета. Она успеет выбраться на дорогу. А дальше… Весь день она провела в волнительных раздумьях, пытаясь составить план действий. В первую очередь ей нужно было подготовить проход, чтобы перелезть на другую сторону крыши. Этим она решила заняться ночью, когда точно будет уверена, что все спят. Впрочем… Сердце у нее екнуло. В том, что ее похититель не придет к ней снова, уверенности у нее не было. Только остановится ли он под дверью, как в прошлый раз? Что победит в нем — сиюминутное желание удовлетворить свою похоть или жажда наживы? К счастью, он пока вроде бы не возвращался в замок, и Рей робко надеялась, что его не будет всю ночь. Митака принес обед и задержался на некоторое время, развлекая ее беседой. Он рассказывал о Палестине, о том, что ему довелось там пережить, и осторожно, словно не зная, стоит ли об этом говорить, добавил пару упоминаний о своем хозяине, о сражениях, в которых тот побывал. Ревекка снова незаметно нырнула в грезы. Ей виделась жаркая пустыня, каменная крепость на холме. Немилосердно палящее солнце, раскаленный песок. Высокая фигура в белом плаще с красным тамплиерским крестом направляется наверх по ступеням, при каждом шаге тяжело звякают шпоры… Каким-то непостижимым образом эти грезы переплетались с другими — о рыцаре в черных доспехах, о том незнакомце на турнире. Бросился бы он спасать Рей, если бы знал, что она томится в неволе? Прискакал бы за ней? Ей как будто слышался топот копыт во дворе, потом звон оружия, быстрые шаги на лестнице. Он врывается к ней, распахивает дверь. Черные глаза сверкают, волосы встрепаны. Рей кидается к нему, и он подхватывает ее на руки. Прижимает к себе, несет вниз, шепчет ей о том, как она прекрасна, как он счастлив быть с ней. И Рей сама обнимает его за шею. Там, в этой грезе, где не было условностей и преград, она бы… ей — другой, смелой и свободной девушке — было бы все равно, что скажут люди. Осталась бы только любовь. «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему… Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина…» Ей представилась мягкая теплая постель, куда он бы положил ее. Головное покрывало снято, волосы распущены, тонкая ткань сорочки скользит по коже. В его взгляде столько восхищения, и он тоже снимает рубашку… Перед глазами вдруг возник обнаженный торс ее похитителя. Ярость и страсть в каждом движении, когда он рубил дрова, мышцы, ходящие под кожей. Рей в ужасе тряхнула головой — откуда это? Почему? Неужели из-за ее испорченности, из-за того что она была так впечатлена… этим иноверцем? Из-за того что в первый раз увидела полураздетого мужчину? Какой позор! До самой ночи она запрещала себе предаваться мечтам, боясь вновь увидеть то, чего совсем не хотела. Вместо этого Ревекка молилась. Молилась и ждала, когда можно будет приступить к первой части своего плана.