***
Утро выдалось пасмурным и хмурым, но несмотря на это Ревекка чувствовала прилив бодрости и сил. После перетаскивания камней у нее болели руки и плечи, она не выспалась, однако ночная работа принесла свои плоды. Во-первых, проход был подготовлен, камни хорошо уложены на опасном участке крыши, а значит, начальную часть плана она выполнила. Во-вторых, непристойные мысли наконец немного отступили. В ней воцарились ясность и спокойствие. Она сможет. Сможет сбежать из этого места, сможет оставить своего похитителя, а с ним — и недостойные, искусительные образы, постыдные чувства, которые преследовали ее в стенах этого замка. Все это развеется, уйдет, исчезнет, как морок, она снова станет прежней, а может, даже начнет новую жизнь. Она твердо решила не возвращаться к деду. Озарение пришло к ней ночью во время работы — неожиданно, как откровение свыше. Вынимая и перетаскивая камни, преодолевая свой страх, слабость и неуверенность, делая то, что, казалось, было не под силу хрупкой девушке, Ревекка вдруг поняла, что на самом деле ее жизнь — в ее руках. Во всех смыслах этого слова. Не нужно было грезить о свободной и смелой Рей, когда эта свободная и смелая Рей уже жила в ней, уже была ее частью. Бог как будто послал ей такое испытание, чтобы она наконец поняла: нужно забыть о своей слабости и обратиться к силе. У нее не было денег, не было помощи и поддержки, но теперь она верила, что сможет преодолеть все невзгоды. И стоило только принять эту мысль, как план дальнейших действий вырисовывался сам собой. Ей не нужно больше терпеть мучения у жестокого деда. Где-то далеко, она точно не знала, где именно, жила ее дальняя родственница Маз. Ревекка слышала, что Маз была добродетельна и многим помогала, особенно девушкам, попавшим в беду. Неужели она оставила бы ее без помощи? Тем более Ревекке было что предложить взамен — она не боялась никакой работы и была готова отблагодарить свою спасительницу всем, чем могла. Главное — разыскать ее и добраться к ней, но в этом добродетельном начинании — Ревекка была уверена — ей поможет Бог. Да, сам Бог вел ее: все складывалось как нельзя более удачно. Полная радостных надежд, Рей ждала, что вот-вот отворится дверь и войдет Митака с завтраком. Дальнейший план она тоже продумала: после еды, сославшись на мигрень, сказать, что хотела бы немного полежать в постели и попросить ее не тревожить. Митака точно выполнит ее просьбу, а ей необходимо было выспаться, чтобы были силы бодрствовать всю ночь и бежать на рассвете. Наконец дверь скрипнула, Рей обернулась с легкой улыбкой и… замерла как громом пораженная. На пороге с подносом стоял он. Храмовник. Встрепанный, с необычно бледным (даже для него) лицом. Взгляд черных глаз остановился на ней, будто прожигая насквозь. Скользнул по ее лицу, задержался на губах, потом спустился ниже, охватывая всю ее фигуру, — Рей бросило в дрожь. Он как будто пил ее взглядом, голодным и жарким, и ей казалось, что она ощущает этот взгляд как прикосновение. Прикосновение его рук, таких больших и сильных, — она помнила их против своей воли. Воздух как будто вибрировал, напряжение разливалось в нем, возможно, еще миг, и храмовник бросился бы к ней, заключил бы ее в объятия, притиснул бы к себе изо всех сил, заставил бы поднять к нему лицо… Он так стремительно шагнул вперед, что Рей невольно попятилась к окну. С яростным грохотом он обрушил поднос с завтраком на стол, потом шарахнул кочергой, вороша поленья в камине. Схватил кувшин для умывания и вылетел из комнаты. Рей только в этот момент поняла, что все это время едва дышала. Ее похититель пылал похотью — в этом у нее не осталось ни малейших сомнений. Пусть она была неискушенной и невинной, но не понять, не ощутить это было невозможно. Он ее хотел. Как мужчина хочет женщину. Он едва сдерживался, едва терпел. Все в нем дышало желанием и голодом, и от этого ей было… Она в отчаянии закрыла лицо руками. Словно она была не она. Хотя все в ней дрожало от ужаса при мысли, что от насилия его удерживает только желание получить выкуп, какая-то ее низменная, постыдная часть замирала, представляя, что если бы он не был с ней груб… Прочь искушение! Желая привести мысли в порядок, она выбежала на крышу. Вдохнула прохладный и влажный утренний воздух. Снова взглянула на разломанный зубец, за которым теперь были аккуратно сложены камни. Ее жизнь — в ее руках. Она не зря работала всю ночь. Она сможет выбраться отсюда. Уже успокоенная, Рей вернулась в комнату и приступила к завтраку. Бог вел ее, и он ей поможет, надо только быть стойкой.***
— Так было написано в книге Исход! — пробормотал сквайр Дофельд Митака, устраиваясь поудобнее в своем укрытии. — Что можно обирать египтян и обогащать евреев их золотыми и серебряными вещами. А это значит, аллегорически, что мы вполне можем обобрать иудея бен Палпатина и обогатить христиан, то есть себя. Ничего плохого в этом нет! Но совесть его почему-то все равно продолжала недовольно ворчать. Наверное, потому что в деле оказалась замешана Ревекка, которая, хоть и сама была иудейкой, отнюдь не заслуживала того, чтобы ее похитили и держали взаперти. Да еще и обобрали. Ей было страшно, Дофельд прекрасно это видел. Потому что хорошо знал, что значит бояться за свою жизнь и быть бессильным… И с каким достоинством она держалась! Сквайр, раздираемый противоречиями, вздохнул. — Нет, все-таки нехорошо это! К тому же… — Он насторожился. На мгновение ему показалось, что к условленному для передачи ответа месту кто-то идет, но это была ложная тревога. — К тому же, деньги, нажитые ростовщичеством, пользу не принесут. Они прокляты. Что-нибудь непременно пойдет наперекосяк. И я ему про это, между прочим, говорил! — сообщил он проходящей мимо вороне. — И что? Он кинул в меня сапогом! Хорошо, что Господь милосердный уберег… Дофельд снова вздохнул. — Надеюсь, господин, по крайней мере, не сожжет обед. Не хватало еще бедную девушку держать голодной. И все же. Где носит этого проклятого ростовщика? Почему он до сих пор не принес ответ? Вот ведь змеюка подколодная…***
Когда стемнело, Кайло наконец вошел к себе и тяжело опустился на кровать. Каждый визит в комнату иудейки был пыткой. Пыткой, которую он ждал, сгорая от нетерпения! Потому что, как ни старался, не мог на нее не смотреть. Она стояла, вскинув голову, избегая его взгляда, а он украдкой жадно впитывал каждую черточку ее лица, каждое мельчайшее движение. “О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! — неотступно звучало в голове. — Как лента алая губы твои, и уста твои любезны…” Как она смеет, как она смеет стоять так прямо, так гордо, несмотря на страх? Словно она ему ровня, нет, словно она благороднее и достойнее него? Как смеет быть такой… желанной? А вечером… Когда он вошел, Ревекка лежала на кровати, должно быть, задремав. Ее лицо было таким… спокойным, таким нежным! Таким, каким он хотел его видеть. Чтобы она не боялась его, чтобы доверяла, чтобы лежала вот так, томно ожидая, что он придет к ней в спальню… Через несколько дней проклятая иудейка навсегда покинет его замок. Наверняка бен Палпатин уже ответил, и Митака вот-вот вернется с письмом. Деньги Палпатин соберет быстро, Кайло был в этом уверен. И все же… Ему опять не давала покоя мысль о том, почему Ревекка, чей дед был так богат, ехала через лес почти без охраны. Почему на ее ладонях были мозоли? О! Он бы никогда не позволил ей так рисковать, не допустил бы, чтобы она портила свои нежные руки работой! Почему она никогда не жаловалась на скудность и простоту их пищи? Даже сегодня она безропотно съела кое-как приготовленную им похлебку! Почему… “Почему ты не можешь допустить, что она просто… скромна? — насмешливо произнес внутренний голос. — Трудолюбива? Равнодушна к мирским соблазнам? Как подумал бы о христианке? Потому что не можешь допустить, что и иудейка может быть добродетельной? Или потому… потому что тогда пришлось бы признать, что тебе мешает с ней быть не твоя вера, не твои обеты, не твоя гордость, а лишь то, что она, презренная иудейка, тебя не хочет и не захочет никогда? И ты воображаешь, что дед обращался с ней плохо, в надежде, что она оценит… Что? Твои пустые посулы? Твое жалкие подарки? Твое куртуазное обращение?” Кайло горько усмехнулся. Придворное вежество никогда не было его сильной стороной. А уж теперь… Он ее похитил, он был ее врагом, ненавистным иноверцем! За сегодняшний день они не обменялись ни единым словом. Внезапно его охватило какое-то странное безволие. Бесконечная усталость. Он взял лежащие на столе тряпицы. Надо перевязать рану в боку, иначе Митака опять начнет причитать, и его будет не заткнуть ни криками, ни угрозами. Кайло кое-как поменял пропитавшуюся кровью и гноем повязку. Надел чистую рубашку. Подошел к сундуку, открыл крышку. Взял рукав, намотал его на запястье. Погасил светильник и рухнул в постель. Сон пришел на удивление быстро. “Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее…”***
Судя по всему, он куда-то отослал своего сквайра. Митаки нигде не было — Рей выглядывала во двор, прислушивалась, подходя к двери, надеясь, что уловит его присутствие, услышит его шаги на лестнице или как он по привычке что-то напевает себе под нос, но тщетно. Почему ее похититель это сделал? Зачем? Может быть, Митака поехал в город с каким-то поручением и вернется к обеду? Но обед ей тоже принес храмовник. Как и ужин. Она дремала, лежа поверх постели, и даже не успела испугаться, когда он стремительно влетел в комнату, грохнул поднос на стол, развернулся, подняв, казалось, этим целый вихрь, и так же стремительно вылетел прочь. Ключ с оглушительным скрежетом повернулся в замке, запирая ее на ночь, тяжелые нервные шаги прогрохотали вниз по лестнице. Ревекка, сев на кровати, только смотрела, как в лучах закатного солнца оседают взбаламученные пылинки. Что ж. Время готовиться к решающему сражению за свою новую жизнь. Она поужинала, отложив часть еды в узелок из платка, куда уже завернула то, что приберегла с завтрака и обеда. В пути ей нужна будет пища, особенно сладкая — она даст больше сил. Рей оглядела свой запас провизии. Пряники с фруктовой начинкой, засахаренные фиги… Все это было явно свежим, купленным совсем недавно. Она позволила себе съесть небольшой кусочек и закрыла глаза от наслаждения. О, как же вкусно!.. Роскошь, излишество, совсем не нужное пленнице. Так почему, зачем ему понадобилось так ее… баловать? Неужели он пытается… завоевать ее благосклонность? Образ, который она не успела отогнать, как короткая вспышка мелькнул перед глазами, — теплые пальцы касаются ее губ, будто просят приоткрыть рот, и она послушно приоткрывает, чтобы получить лакомство… Нет! Рей вздрогнула. Что за наваждение? Как можно!.. Быстро завязав платок с запасами, она занялась последними приготовлениями, а потом погрузилась в молитву, прося Бога дать ей сил совершить задуманное. Ночь выдалась лунной. Ревекка в волнении то выходила на крышу, чтобы вдохнуть свежий воздух и проветрить голову, то заходила в комнату. Она гнала прочь страхи и сомнения, твердо убеждая себя, что делает все правильно. Пользуется тем шансом, который послал ей Бог. Он послал ей даже такую помощь, как яркая полная луна, которая освещала каждый камешек на стене, каждую трещину. Лучшей ночи для побега и быть не может. Она решила не ждать до рассветного часа, боясь, что слабость и волнение все же возьмут верх. В последний раз оглядев комнату, Ревекка взяла узелок с провизией, вздохнула. И вышла на крышу. Через разломанный зубец она перебралась легко, осторожно ступила на сложенные камни. Один было покачнулся под ее ногой, и сердце у нее сжалось; коротко прошептав молитву, она передвинулась, прижимаясь ближе к стене. Главное — не смотреть вниз… Еще шаг — и вот уже низкие зубцы соседней крыши. Подобрав одной рукой юбки, другой она ухватилась за парапет, подалась вперед и… Еще один камень все-таки выкатился и сорвался вниз из-под ее башмака, но Ревекка уже была в безопасности. Дыхание у нее перехватило, ладони взмокли от волнения. Она оглянулась назад. Неужели… Неужели смогла? Сама не веря, что стоит обеими ногами на твердой поверхности, Рей слабо улыбнулась и горячо возблагодарила Бога. Потом, немного отдышавшись и успокоив волнение, она прошла к окну, точно такому же, какое было в ее комнате. Легко отворила его внутрь. Тихо спрыгнув вниз, она замерла, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полутьме. Лунный свет заливал комнату только до середины, остальная часть терялась во мраке. Если расположение похоже, то где-то там, слева, должна быть дверь… Ревекка сделала шаг вперед и вдруг заметила, как сбоку что-то блеснуло. Она стремительно оглянулась: лунный свет серебрил рукоять огромного меча, лежавшего на столе у окна. Сердце у нее, кажется, перестало биться. Она застыла как изваяние — сознание еще не приняло все до конца, мысль еще не стала четкой, но леденящий ужас уже вспыхнул в сердце, пронзив, как острая игла, — это же… Во тьме что-то шевельнулось. Онемевшая от ужаса Ревекка смотрела, как огромная фигура движется к ней из черноты. На границе тьмы и света храмовник протягивал к ней руку, и на его запястье был повязан шелковый рукав — тот самый, который она подарила таинственному рыцарю на турнире.***
Он открыл глаза и приподнялся на локтях, вглядываясь в очертания комнаты, освещенной серебристым лунным светом. Среди теней вдруг выделилась одна, и его сердце забилось, как безумное. Она! Да, у дальней стены возле окна стояла она, проклятая иудейка, колдовское порождение его сладких ночных кошмаров. “Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей…” — Изыди. Я тебе не поддамся, — прошептал он и тут же встал, как зачарованный, и двинулся к ней. — Нет. Не поддамся, — повторил он, медленно протягивая руку, чтобы поймать пленительное видение, как всегда делал в своих постыдных снах, удержать хоть ненадолго. Ревекка вдруг дернулась, метнулась к столу, схватила его меч двумя руками и выставила перед собой. — Не подходи! “Прекрасна ты, возлюбленная моя, грозна, как полки со знаменами…” Кайло сделал шаг вперед. Еще. Еще шаг, и он упрется грудью в острие меча. И скажет: “Давай. Рази. Прекрати мои страдания, меня словно раздирает на части, я не могу больше терпеть эту боль”. Но прежде, чем он успел пошевелиться, Ревека вдруг сделала выпад, и его тело отреагировало само. Он отклонился и легко выбил меч у нее из рук. Сталь громко звякнула о каменный пол, и Кайло внезапно понял: это не сон. Не сон! Ревекка как-то пробралась в его комнату! — Ты! — прошипела она, сделав шаг назад и упершись спиной в стену. Ее лицо исказилось от ярости, верхняя губа приподнялась, обнажив зубы. — Чудовище! Тебе было мало меня похитить? Мало ограбить моего деда? Ты решил еще и поиздеваться надо мной, унизить перед всеми! — Унизить? — глухо переспросил он. — Ты думаешь, раз я другой веры, то у меня нет достоинства? Гордости? Чувств? “Прекраснейшая!” — она фыркнула. — Презренная иудейка — королева любви и красоты! Хорошая шутка! Как ты, должно быть, смеялся! Откуда… И тут его взгляд упал на рукав, все еще обмотанный вокруг его запястья. — Чудовище! — повторила она. — Мерзкое, отвратительное чудовище! — Да, — легко согласился он. — Но тогда, на турнире, я не покривил душой. Я действительно считаю тебя прекраснейшей. Ты прекрасна, Ревекка… Прекрасна. Она вдруг посмотрела ему прямо в глаза, и на какое-то мгновение ему показалось, что в них горит тот же огонь, который пожирал изнутри его самого. Он наклонился к ней, опершись рукой о стену, медленно, не веря, что это не сон, что это происходит на самом деле. Ее черты смягчились, губы чуть приоткрылись, и она как будто подалась ему навстречу, как будто ее влекло к нему невидимой силой… Но этот пьянящий миг взаимного притяжения был коротким, слишком коротким. Ревекка вдруг издала странный гортанный звук, что-то среднее между рычанием и всхлипом, и бросилась на него с кулаками. Сильно, яростно, словно в нее вселился легион бесов. Он сжал одно ее запястье, попытался поймать и другое, но она вонзила зубы в его руку, и, воспользовавшись его замешательством, вырвалась, ударила наугад и попала по раненому боку. У него потемнело в глазах. Он взревел от боли, от гнева, от разочарования, бог знает от чего еще. Обхватил иудейку за талию, прижав к себе ее руки. Она продолжала отчаянно дергаться, пытаясь вырваться. Кайло кое-как схватил ключи и потащил Ревекку к ней в комнату. С третьей попытки попал ключом в замок, распахнул дверь, ввалился внутрь и наконец швырнул ее на постель. Он ожидал, что Ревекка опять вскочит, опять набросится на него, но она лежала без движения. Кайло на всякий случай запер дверь, прислонился к ней спиной, тяжело дыша. В голове мутилось, а рот словно наполнился желчью. — Твое счастье, что я обещал вернуть тебя целой и невредимой! — наконец прорычал он, дав выход душившему его гневу. — Твое счастье, что мне нужны деньги! Как она попала к нему в комнату? Неужели… Он вышел на крышу и тут же заметил полуразобранный зубец. Подошел ближе, перегнувшись через край. Дорожка камней была аккуратно уложена на водосточный желоб. Она вытащила камни? И перебралась тут? По стене? Несмотря на злость, на обиду, на пульсирующую боль в боку, он не мог не восхититься ее смелостью, ее смекалкой. Убедившись, что по вымощенному проходу можно пробраться только к нему в комнату, он вернулся внутрь. Ревекка лежала в той же позе, в которой он ее оставил, словно ее разом покинули все силы. И… он тоже покачнулся, не понимая, почему вдруг так сдавило горло, почему стало тяжело дышать. Он вышел, снова запер дверь и, держась за стену, пошел к себе.