***
Прошло уже больше недели, как приехал Митака, и Рей стала реже выходить к слугам: всю заботу о Кайло его сквайр теперь взял на себя. Без дела, без общения ей было особенно тоскливо и одиноко в стенах этой обители, где ее окружали одни незнакомые мужчины, где все было чужое, чуждое ей — особенно их вера. Впрочем, это была и его вера. Осознание этого немного примиряло Рей с ее положением, к тому же она видела, каким Кайло был наедине с ней. Ему тоже было здесь неуютно, он тоже чувствовал себя чужим — нельзя было не заметить его натянутые отношения с аббатом, который не упускал случая постоянно подтрунивать над своим гостем. Ей все время хотелось утешить Кайло, сказать ему хоть что-то, что вернуло бы ему веру в себя, но она боялась делать это слишком открыто, чтобы не расстроить его еще больше. Лишних прикосновений он тоже как будто избегал — после той ночи, когда они… Рей каждый раз краснела при одном лишь воспоминании. Как ей хотелось… Как ей хотелось насладиться его близостью, снова ощутить этот хмельной жар, когда не остается никаких мыслей, лишь чувства… Как ей хотелось взять то, что принадлежало ей, пусть и не по праву! Она горько усмехнулась. Да, взять, но при этом… Не уронить своего достоинства, не свернуть с пути добродетели, чтобы потом вернуться к Маз, как-то попытаться объяснить свое отсутствие, выйти замуж… К горлу подкатила тошнота. Ей не хотелось об этом думать. Пусть этот сон длится столько, сколько возможно, она лишь попытается быть честной перед собой. Нет, она не «уступила», не «поддалась», она не отстранилась в ужасе, едва осознала, как сильно он возбужден. Она… наслаждалась. Она хотела этого, она сама стремилась к тому, что чуть было не произошло. Или так и не произошло бы? Рей и сама не знала. Кайло бы не сделал окончательного шага, но если бы она попросила, если бы сказала «да»… Иногда ей казалось, что она могла бы решиться на это. Взять то, что ей так хотелось, взять до конца, без оговорок, чтобы помнить об этом до самой смерти, чтобы знать, что и в ее жизни было счастье — пусть и недолгое. Никто не узнает, эта тайна останется с ней навечно. Она, вечно мерзнущая, заледеневшая от попреков и притеснений, наконец могла согреться под лучами солнца любви и свободы — и во имя чего ей было отказываться от этого мимолетного подарка судьбы? Ее участь — снова вернуться к прежнему подчиненному существованию, но при этом делать вид, будто она рада, как и многие женщины, будто у нее нет чувств, нет желаний и страстей, будто главное для нее — это жить подле чужого мужчины, которого она не любит, быть ему послушной женой, вести его дом, рожать ему детей. И если она не могла это изменить, то хотела насладиться хотя бы тем, что имела сейчас. Может быть, потом воспоминания об этом счастье помогут ей пережить неизбежный холод и тоску чуждой ей жизни. Но Кайло… его обет… О, этот глупый, глупый обет! Как она пыталась убедить себя, что это его выбор, что для него это было важно, но… Разве в книге Бытия не сказано: «Плодитесь и размножайтесь»? Разве пророк Исайя не говорил, что Господь сотворил Землю не напрасно, что он сотворил ее для обитания? И потом, разве сам Кайло не тяготился своей клятвой? Разве не хотел быть с ней, с Рей? Ей иногда хотелось… Прийти к аббату, к епископу, к самому Папе Римскому и сказать: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я — ему, вы ничего не можете с этим поделать. Я забираю его себе». Рей закусила губу, усмиряя гнев, напоминая себе, что если она требовала уважения к своей вере, то должна попытаться поступать так же. Она чувствовала, как он мучился, как заставлял себя держаться на расстоянии, несмотря на то, что явно хотел поддержки, пусть даже мимолетного касания руки. Потому что боялся себя, боялся того, что может произойти. Рей и сама тоже боялась себя, своей жажды быть рядом с ним, касаться его и отзываться на его прикосновения. Желание это было зачастую невыносимым, и она, чтобы хоть как-то унять эту тягу, взялась чинить рубашки Кайло. Митака охотно предоставил ей этим заниматься — с тонкой работой ему было сложнее справиться. И теперь Рей все чаще проводила время, сидя у окна за шитьем: не только штопала и укрепляла ткань, но и украшала рубашки мережками и вышивкой. Было что-то упоительно прекрасное, сладкое в том, чтобы вот так касаться его вещей; мысли у нее блуждали, она часто отрывалась от работы, вглядывалась в голубое небо, в белые облака, словно видела там какой-то волшебный небесный город… Город, где она была бы свободной, равной Кайло, где могла бы любить и быть любимой, где они были бы вместе до скончания дней. Где она была бы его женой. И там, тогда… Если бы что-то его тревожило, она бы знала, что делать, знала бы, как его утешить, как развеять его печали. Ей представилась просторная комната, приоткрытые окна, в которые втекает нагретый солнцем воздух; уже наступил вечер, и она лежит на постели среди подушек рядом с Кайло, уставшим за долгий, утомительный и жаркий день. Он бы обнял ее, устроил голову у нее на груди, а она бы гладила его по волосам, перебирала бы пальцами эти густые пряди. Она бы чувствовала, как его дыхание становится ровным, как успокаивается его внутренняя буря, как он находит в ней, своей жене, поддержку и утешение. Он рассказал бы ей обо всем, и она нашла бы нужные слова! Мудрые, но не поучающие, не горделивые… Дверь распахнулась так резко, что Рей вздрогнула, тут же очнувшись от своих грез. Кайло вошел — и по его сгорбленной, будто больше обычного, фигуре, по тяжелой неровной походке она поняла, что что-то случилось. В несколько шагов он оказался рядом и вдруг с шумным вздохом опустился возле нее на колени. От неожиданности Рей выронила шитье, а Кайло вдруг обхватил ее и прижался к ней, все так же ни слова не говоря. Она растерянно молчала. Все разумные мысли тут же исчезли, все мечты о том, что она найдет мудрые слова для его утешения, испарились — Рей лишь молча прижала к себе его голову, нежно, немного неуверенно провела по волосам. Кажется, именно этого Кайло и ждал — и она повторила свою ласку, уже смелее. И еще раз. Пальцы сами собой прокрались по его плечу, потом забрались под волосы, скользнули по шее — поглаживая, лаская… Рей сама не верила, что смеет это делать, но ее греза словно стала явью: ее возлюбленный принадлежал ей, и не было никаких преград и запретов. Она почувствовала, как Кайло наконец выдохнул, как будто приходя в себя. — Что-то случилось? — тихо спросила Рей. — Лея… — Он тяжело вздохнул и на некоторое время умолк, а она терпеливо ждала, уже понимая, что теперь он точно расскажет. — Моя мать, — наконец сказал Кайло. — Она написала письмо Лору. Она тяжело больна и просит его найти меня, чтобы… попрощаться перед смертью. Рей вздрогнула, снова обняла его и крепче прижала к себе. Надо было что-то сказать, как-то утешить его, облегчить его боль, но она ничего не могла придумать. — Кто-то увез ее из монастыря, она написала, что это друг… — Не Лэндо? — Нет, кто-то другой. Кайло поднял голову, и Рей, повинуясь порыву, коснулась пальцами его щеки. Он тут же взял ее руку, прижал ее ладонь к своему лицу. Поцеловал — коротко, быстро, но так, что Рей тут же бросило в жар. — Мы едем сегодня. — Он поднялся. — Сможешь найти Митаку? Скажи ему, чтобы собрал вещи.***
Они выехали еще до обеда, чтобы не терять времени. Лор, не взирая на попытки возражений, снабдил Кайло и деньгами, и охраной, а у ворот, когда они уже прощались, обнял его — хотя и немного неловко, но по-отечески тепло. День выдался солнечным и даже жарким, но Кайло то и дело ощущал пробегающий по спине холодок и ежился: мысль о том, что ему предстоит встреча с матерью, мучительно его терзала. Что она ему скажет? Что он сам скажет ей? Он боялся ее потерять. Боялся, что приедет слишком поздно, что она уже его не узнает… И при этом боялся, что она принудит его пообещать продолжить ее борьбу, поклясться у ее смертного одра, что он наконец станет таким, как ей всегда хотелось. Или… что она просто посмотрит на него смиренно и разочарованно, что ее письмо было лишь вынужденным жестом, лишь желанием завершить на пороге смерти дело, поставить точку, смирившись с тем, что она так и не получила от сына то, чего ждала всю свою жизнь. Иногда Кайло поглядывал на Рей — она ехала на своем коне, которого привел в обитель Митака, а ему нестерпимо хотелось пересадить ее к себе на Молчуна, снова хоть ненадолго ощутить ее близость. Когда утром он вошел к ней с такой бурей в душе, что не знал, куда деваться, когда она неожиданно принялась успокаивающе гладить его по голове, и он вдруг почувствовал, как становится легче… О, как ему этого не хватало! Как хотелось еще! Этой молчаливой поддержки, когда она каждым жестом словно говорила, что он не один, что она разделяет его печаль и тревоги. Не пытаясь ничего в нем исправить, обвинять, учить, как это делали все вокруг, — а просто принимая его таким, какой он есть… Как бы он хотел отплатить ей за это нежностью и заботой, горячей преданностью, уважением, любовью, всем тем, чего она была лишена, когда жила с жестоким дедом. Кто найдет добродетельную жену… Да, если бы Рей была его женой, то он был сделал ее самой счастливой женщиной в мире. Кайло вдруг представил, как случайно слышит обрывок разговора: Рей беседует у фонтана с другими женщинами и хвастается им, какой у нее восхитительный муж и как он ее любит… Из раздумий его вырвал вопрос одного из людей Лора — тот хотел уточнить, собирается ли господин делать привал, поскольку место как раз подходящее, неподалеку протекает ручей. Кайло рассудил, что стоит остановиться ненадолго, — было жарко, хотелось есть, да и Рей, судя по всему, устала ехать верхом, необходимо было дать ей отдохнуть. Он предпочел бы усадить ее в тени под деревом, принести ей еды и воды из ручья, но им следовало играть свои роли: если Митака занимался лошадьми, Рей должна была изображать слугу. Пока все устраивались на привал, Кайло решил пойти к ручью. Хотелось освежиться, смыть с себя пыль и пот. Хотелось... Он поднял руку, почесал бороду — подбородок зудел… И вдруг его как молнией поразило. Не веря, что осмеливается, он замер на мгновение, а потом, словно не давая себе опомнится, резко вскочил на ноги и коротко бросил Рей: — Возьми узелок с бельем, полотенце и мыло. Она тут же побежала к его вещам. Кайло, взглядом пригвоздив изумленно вскинувшегося Митаку к месту, дождался, когда Рей вернется, и направился к ручью.***
Она еле поспевала за Кайло: после долгой езды верхом болели и дрожали от усталости ноги, а он так быстро и решительно шагал в сторону ручья, как будто хотел сбежать от людей Лора и от Митаки. Впрочем, Рей его понимала, ей тоже очень хотелось наконец передохнуть, посидеть в тени и в тишине, вдали от чужих взглядов. При мысли, что он собирается искупаться, ее бросило в жар — нет, конечно, он не станет делать это при ней, но… Они вышли к небольшой поляне, в прогалине был виден берег ручья. — Если тебе нужно… — Кайло обернулся к ней, голос у него чуть дрогнул. — Я знаю, ты наверняка хотела освежиться. Я отойду и буду следить, чтобы тебя никто не потревожил. Рей кивнула. — Если хочешь, возьми одну из моих рубашек, — добавил он тихо. Она не смогла ничего ответить, потому что вдруг мучительно покраснела от странного смущения. Но Кайло уже ушел, шорох его шагов затих за зарослями орешника. Рей скинула тунику, потом кое-как стащила такие неудобные мужские штаны, обувь. Оставшись в одной рубашке, оглянулась по сторонам и принялась развязывать шнурки — щеки у нее горели, как будто… Она знала, что Кайло не станет подглядывать за ней, но почему-то представляла, буквально чувствовала его взгляд, каким бы он мог быть. Если бы она была его женой… Рей, вся дрожа от странного волнения, скинула рубашку, потянулась всем телом, вдруг чувствуя себя… красивой. Соблазнительной. Нежной, страстной и гибкой. Благодаря жизни у Маз, где она хорошо питалась и не работала на износ, как в доме у деда, Рей похорошела — фигура стала более женственной и плавной, даже грудь немного округлилась. Она с удовольствием оглядела себя, отмечая, как красив изгиб, переход от талии к бедру. Если бы Кайло сейчас смотрел… О, он бы смотрел, как она вот так медленно раздевается… перед купанием? Или в спальне? Он бы уже лежал в постели и ждал свою возлюбленную жену, он бы смотрел — обнимал, ласкал ее взглядом, восхищенно и жадно… Окунувшись в холодную, бодрящую воду, Рей выбралась на берег и, все еще во власти своих сладких грез, взяла рубашку Кайло. Слишком большую, просторную для нее, но это ей даже нравилось. Прикосновение мягкой ткани к коже было волнующим, а запах… его запах, к которому она уже привыкла, который так любила… Ей представилось вдруг, что так она могла бы надеть его рубашку после жаркой ночи, когда ее собственную одежду они бы куда-то отбросили в страстном нетерпении и потом не могли найти. Тряхнув головой, чтобы прогнать затягивающее наваждение, Рей со вздохом натянула штаны, облачилась в тунику и, на ходу отжимая мокрые кончики волос, пошла искать Кайло. Он сидел на поваленном бревне, далеко за орешником, повернувшись спиной к ручью. Услышав ее шаги, тут же оглянулся. — Теперь ты? — спросила она. — Да… — Он прикусил губу, как будто обдумывал что-то. — Пойдем, мне… нужна будет твоя помощь. Рей удивленно последовала за ним. Помощь? Что он имел в виду? На берегу Кайло быстро скинул тунику и рубашку и, оставшись в одних штанах, шагнул к ручью. Ей следовало бы отвернуться, но она не смогла себя заставить и постыдно любовалась его фигурой: шириной плеч, мощью спины… Она опустила глаза, только когда он, омывшись, вышел, — Рей подала ему полотенце и чистую рубашку, все еще не понимая, в чем дело. Одеться он вполне мог и сам… Кайло завязал шнурки, обернулся к ней. — Я… — Он вздохнул, как будто собираясь с силами. — Я решил, что лучше сбрить бороду. Рей вскинула на него изумленный взгляд. — У меня есть острый нож и мыло, — добавил Кайло, увидев ее растерянность. — Но мне нужна твоя помощь… если ты… согласна. Она кивнула, понимая только, что это решение далось ему с трудом, что ему это было по какой-то причине очень важно. Он сел на землю у самой воды, чтобы ей было сподручнее. Рей, устроившись между его ног, привстав на колени, решительно намылила ему лицо, взяла нож в руки и вздохнула. Ей ни разу не приходилось брить мужчин, но она почему-то совсем не боялась — вряд ли это было сложнее врачевания. Но он… Как будто его что-то смущало: но не то, что она стояла между его ног, так близко, не то, что касалась пальцами его лица. Рей нахмурилась. Что если… что если для него это было сродни тому переживанию, которое она испытала, когда он отрезал ей косу? — Ты уверен? — вырвалось у нее. Он усмехнулся, как будто немного нервно. — Борода выдает во мне храмовника… а без нее меня сложнее узнать. Даже глава нашего ордена, — Кайло снова дернул краем рта в усмешке, — скорее всего пройдет мимо, не взглянув в мою сторону. Рей вдруг ощутила его волнение, неуверенность, словно он опять говорил ей: «Видишь, какой из меня вышел храмовник?» Ей хотелось сказать хоть что-то ободряющее, но она опять не знала что. — Меня теперь тоже вряд ли кто-то узнает, — улыбнулась она наконец. — Без косы… Скрыть едва слышный вздох не вышло. Нет, она не жалела о своем решении, но все же… — Я узнаю, — вдруг твердо и серьезно сказал Кайло. — Даже с завязанными глазами. Какой бы ты ни была. Рей вздрогнула, чувствуя, как быстро забилось сердце. Он смотрел прямо на нее, и она тоже не опускала взгляд. — И я тебя тоже, — вырвалось у нее. — Тогда остальное уже неважно. Режь. Рей приподняла к себе его лицо за подбородок и принялась осторожно водить ножом. Лезвие и правда было очень острым, но она старалась, смачивала нож в воде, двигалась по чуть-чуть, чувствуя под пальцами постепенно открывающуюся белую гладкую кожу. Кайло сидел, закрыв глаза, так доверчиво подставившись ей, и она не могла не любоваться его лицом. Четкая линия скул, крупный нос, красиво очерченный рот… Рей осторожно соскребла волосы над его верхней губой и, не удержавшись, легко провела по ней пальцем, будто проверяя, все ли гладко. Он едва заметно вздрогнул от этого прикосновения, и она сделала это еще раз — наслаждаясь тем, как Кайло подставляется ей, словно просит еще этой ласки. Ее захлестнуло волной возбуждения и восторга, ощущения собственной силы, власти над ним — он, этот гордый христианин, полный честолюбивых планов, надежд создать даже собственное королевство и взойти на престол, сейчас весь был в ее руках. Она смотрела на него сверху вниз, она владела им, она им повелевала, словно захватила в плен, а он доверял ей — доверял, сдавался, позволял касаться его ножом… Рей снова так остро почувствовала себя красивой, соблазнительной, желанной, полной какой-то особенной женской силы и всемогущества, и чувствовала, что он тоже ощущал это: его молчаливое обожание окутывало ее сладким, искрящимся счастьем. Наконец она закончила, в последний раз омыла нож и вытерла Кайло полотенцем. Чуть отстранилась, любуясь на свою работу. Без бороды он выглядел таким… юным, красивым и словно бы светлым. Как будто какая-то вечно преследующая его темная тень отступила, как будто мрачная печаль оставила его. Он поднял на нее глаза — тоже будто помолодевшие, юные, веселые; луч солнца, пробившийся сквозь листву, осветил его лицо, и Рей поняла, что не может отвести взгляда. Ее переполняло чувство хмельной радости, свободы, обновления, как будто она тоже изменилась вместе с Кайло и теперь не ощущала никаких преград. Ей — можно, им обоим — можно, и она… …не раздумывая, лишь повинуясь порыву, необъяснимой силе, которая толкала ее вперед, Рей наклонилась и поцеловала его в губы. Кайло замер на мгновение, на один удар сердца, и тут же обхватил ее за талию. Рей сама не поняла — как, но она оказалась верхом у него на коленях и обняла его за шею. Это было неожиданно близко. И как-то… глубоко. Можно бы было сказать, что бесстыдно, но Рей не чувствовала никакого стыда — это было правильно, вот так, да, когда она прижималась к нему всем телом, когда сидела у него на коленях, раздвинув ноги, когда позволяла ему глубоко проникать языком в ее рот. Она подалась еще ближе, отчетливо чувствуя сквозь ткань штанов его пах, его возбуждение, и ее собственный жар внизу живота вдруг обернулся сладкой пульсацией… Еще раз вот так, да… Здесь… Еще… Закрыв глаза, забыв обо всем, отдавшись только чувствам, только ему, Кайло, его рукам и губам, она вжалась в его пах еще сильнее, потом подалась назад и снова вперед. Кайло выдохнул с мучительным стоном, и Рей вдруг почувствовала, как он опустил одну руку с ее талии ниже, поддержал ее под бедро, прижимая к себе еще крепче, направляя так, что она сильнее ощущала твердость в его паху, ощущала, как сама словно раскрывается навстречу… Он чуть сжал пальцы, втискивая ее в себя, и Рей не смогла удержаться от стона. Ей хотелось еще, больше, хотелось, чтобы он… Но Кайло вдруг отстранился. Его хватка на ее талии не ослабла, но теперь он словно был отодвигал ее от себя, а не прижимал. Ничего не понимая, она открыла глаза, чувствуя, как все кружится вокруг, как шумит в ушах. — Рей… — сдавленно выдохнул Кайло. — Рей, тебе… нельзя… Она с трудом переводила дыхание, все еще ничего не понимая, едва слыша, что он говорит. — У тебя жених. Ты должна вернуться… Ты сама говорила, что… — Жених?.. — переспросила она растерянно, и тут вдруг замерла как громом пораженная: ее имя! Он назвал ее… — Ты сказал… Откуда ты узнал… Так это правда?! Все, что ты тогда говорил? Она вглядывалась ему в глаза, чувствуя, как от смущения и удовольствия вспыхнули щеки. — Ты назвал меня «Рей», значит… мне не приснилось… я думала… — Не приснилось, — сказал Кайло твердо. — Все, что я сказал тогда, я повторю и сейчас… Я уважаю тебя, Рей, уважаю твое право выбирать, твое право верить так, как ты хочешь. И… твое право устраивать свою жизнь… — Он тяжело вздохнул и добавил все так же твердо: — Ты решила вернуться к жениху, ты так сказала в тот раз в лесу, значит, мы не должны больше… Тебе нельзя. Рей отрицательно замотала головой. Потрясение оттого, что ее сон не был сном, что она не придумала его слова, что он повторил их сейчас снова, было таким сильным, что она захлебывалась от затопивших ее чувств. Она так отчаянно цеплялась за мысль, что ей все приснилось, потому что тогда… тогда ей пришлось бы выбирать не между падением, пусть даже сладким, желанным, и добродетелью, а между любовью, о которой она всегда и мечтала, и… чем? Участью, при мысли о которой она покрывалась холодным потом омерзения? Нет, выбор был даже страшнее… Не между любовью и принудительным браком. А между жизнью, полной свободы, радости, света, и могилой, в которой она должна была похоронить себя заживо… — Нет! Я не хочу! — вырвалось у нее. — Я… — Рей коротко перевела дыхание, чтобы не всхлипнуть. — Я жила как в склепе, как в могиле, я никогда не была собой… Не делала то, что я хочу! Я всегда старалась угодить, быть послушной, полезной… Я привыкла к этому с самого детства, привыкла, что я не важна, что никому нет дела до того, что я чувствую… Дед мог избить меня за малейшее ослушание, и я научилась угадывать желания, быть незаметной, ничего не просить… Привыкла жить только в грезах, только там позволять себе хоть что-то… Когда я попала к Маз, она приняла меня как родную, и мне хотелось ее отблагодарить за доброту, хотелось показать, что я стою ее любви. Она решила устроить мою судьбу и нашла мне жениха, и тогда я не смогла ей отказать. Я согласилась, хотя сердце разрывалось от отчаяния. Она желала мне только добра, я не могла так оскорбить ее… Но выйти замуж за того, кого я не люблю, — это снова лечь в могилу. Снова запереть себя в склепе! Я не могу! Я не хочу больше такой жизни! Я лучше умру, чем вернусь туда! Теперь, когда я поняла, что такое жизнь и свобода… Что такое быть собой… Когда рядом с тобой я стала… такой... Нет! Она запнулась, чувствуя, что сейчас разрыдается. Кайло смотрел на нее внимательно и серьезно, не перебивая. Он протянул руку, заправил ей за ухо прядь волос, нежно коснулся щеки. — Рей… — Он тяжело вздохнул. — Мне нечего тебе предложить. У меня нет денег, нет моих земель… Я не могу оставить свою веру. Меня ищут как преступника, я и сам не знаю, какой теперь будет моя жизнь. Я не могу отнять у тебя твое будущее, как бы я ни хотел быть с тобой… Ты достойна большего, нет, ты достойна самого лучшего в этом мире, потому что ты та самая добродетельная жена, которую воспевал Соломон, и любой мужчина был бы счастлив связать с тобой свою жизнь. Я хочу, чтобы твой муж носил тебя на руках, окружил роскошью, чтобы ты купалась в его любви и заботе. Ты… — Он сглотнул. — Ты найдешь такого мужа. Может быть, не сразу. Должно пройти время, чтобы… Не бойся сказать Маз о своих чувствах, она добрая женщина и она поймет твое нежелание. Но потом ты найдешь того, кого полюбишь, и кто будет обожать и боготворить тебя. Ты проживешь с ним счастливую жизнь, ты… — Нет, — решительно перебила Рей, снова мотнув головой. — Я уже приняла решение. Ты не обязан брать на себя такую обузу, жертвовать своими обетами, рисковать навлечь на себя насмешки и презрение. Я хочу быть с тобой, хочу быть твоей, но я не хочу тебя заставлять… Я все понимаю. Про твое положение, про твои надежды и мечты. Но раз нам не суждено быть вместе, я… я не стану хоронить себя заживо, не стану принуждать себя к браку. Есть места у нашего народа, где в общине живут женщины, решившие не выходить замуж. Я лекарь, я смогу найти себе занятие, смогу прожить сама. Теперь… благодаря тебе я верю в свои силы и знаю, чего хочу. И если я не буду с тобой, то не буду ни с кем. — Ты… хочешь быть моей? — Он смотрел на нее странно светящимися глазами, недоверчиво и счастливо одновременно. — Несмотря на все, что… — Да, — твердо сказала Рей. — И хочу, чтобы ты был моим. — Я твой… — Кайло улыбнулся. — Наверное, еще с первого взгляда. Она, закрыв глаза, потянулась, подставляя ему губы, и он поцеловал ее — нежно, но коротко. Рей не могла сдержать разочарованного вздоха. — Не здесь… Рей, я… умираю от желания, я так тебя хочу… — Он тяжело перевел дыхание. — Но… мы не должны здесь, украдкой, торопливо. Боясь, что кто-то нас потревожит… Я хочу, чтобы все было так… — Как тогда? — спросила она и, нежно коснувшись его руки, провела пальцами по его запястью, скользнула к ладони. Кайло кивнул. — Не торопясь, медленно и нежно. Чтобы блаженство было долгим, чтобы жар разгорался сильнее… Слева вдруг громко треснула ветка, и Рей вздрогнула. Кайло поднялся, помогая встать и ей, вздохнул. — Пойдем, пока за нами не пришел мой сквайр. Пора возвращаться.***
Сквайр ордена Иерусалимского храма тяжело вздохнул. О, он знал, каким взглядом на него сейчас посмотрел его рыцарь! Если бы Бенедикт Органский, подобно василиску, мог убивать взглядом, Дофельд Митака давным-давно бы уже предстал перед небесным Судией. Ну и пусть. И пусть! Он имел полное право сокрушаться о том, что произошло! Страдать! Рыдать в сердце своем! Как Рахиль, не желая успокаиваться! И Дофельд громко вздохнул еще раз. Когда господин наконец вернулся на стоянку… Митаку едва не хватил удар. Воистину, как сказал пророк Иеремия, ужас и яма, опустошение и разорение — доля наша! Его рыцарь… сбрил бороду! Бороду, по которой опознать храмовника было почти так же легко, как по белому плащу с красным крестом! Святые угодники! Это же было все равно что… что… во всеуслышание заявить о том, что он покидает орден! Не то чтобы Дофельд так уж надеялся, что господин примирится с братьями и, что называется, вернется в стадо. Нет. Не после инцидента в прецептории, не после того, что произошло на постоялом дворе. И все же… господин явно было намерен хранить верность данным обетам: несмотря на все разногласия с Великим магистром, он по-прежнему считал себя бедным рыцарем Христа. И Митака его за это уважал еще больше! И вот теперь… Как будто господин наконец решил стать отступником… А это значит, что отступником придется стать и его сквайру! Митака снова вздохнул. По правде говоря… Он не то чтобы сам хотел быть храмовником. Да, он уважал их дело: в конце концов, кто спас его в Святой земле от ужасной смерти? Но воин из Дофельда был никакой, это было ясно с самого начала. Тут он даже почувствовал некоторое облегчение и со стыдом стал думать о другом. Конечно, тут не обошлось без иудейки. И у нее, и у господина был такой вид… такой вид, как будто они побывали в Эдеме и еще даже до конца не осознали, что вернулись с небес на землю. Согрешили, что ли? Дофельд искренне надеялся, что нет, потому что… Он ведь был не слепой. И не дурак. Он еще в монастыре понял, что они твердо решили этого не делать, сдержаться и не потакать плоти, хоть и цеплялись друг за друга, как два утопающих за соломинки. Он же видел. И хотел сказать, что они так только хуже себе делают… И ему было их жалко. Это же все равно как быть в пустыне возле колодца и не позволять себе напиться воды… Даже если вода отравлена… Или не отравлена? Дофельд, увы, совсем запутался — вместе со своим рыцарем и госпожой Ревеккой. Все как-то вдруг стало слишком сложно, и даже если бы вдруг внезапно случилось чудо, и господин пришел бы просить у него совета, Дофельд, может быть, и не нашелся бы что сказать. Он вздохнул. Если господин и решил оставить орден, госпожа Ревекка-то все еще оставалась иудейкой! Дофельд как-то попытался с ней побеседовать о догмате троичности, так господин на него потом наорал, точнее нашипел, как кот, которому прищемили хвост. Мол, не смей ей докучать. Докучать? Докучать попытками обратить в истинную веру? И все равно ведь нельзя, нельзя девице с ним жить просто так, и христианской вере такое противно, и иудейской. Любовница иной веры, без прав, всеми презираемая! А если дети? А имущество, в конце концов? Нет, это бритье не сулило ничего хорошего! С одной стороны, конечно, господин милосердно избавил своего сквайра от участия в этом отступническом деле, но с другой — он взял в помощницы иудейку! Святотатство! Можно сказать, почти что глумление… Еще один грех, который им непременно аукнется, потому что господин, очевидно, не будет в нем каяться. И тут еще встреча с госпожой Леей! И вся эта семейная история, и все эти страсти, все эти метания! Почему все так? Почему вокруг господина вечно бушевали какие-то бури, словно в открытом море, какие-то ураганы? И Дофельд, который больше всего на свете хотел бы сейчас просто сесть где-нибудь в тихом месте и перечитать своего любимого Боэция, утешиться, так сказать, философией, снова вздохнул. Он с тоской подумал, что, наверное, нужно бы было дать какой-нибудь обет, отправиться потом в паломничество, если все обойдется… Но мог только вздыхать и шептать молитвы. Может быть, если бы сквайр Дофельд Митака не был так погружен в историю своих бедствий, он бы заметил… Он бы что-нибудь заметил. Да, воин из него был никудышный, но он был наблюдательным и сообразительным. Он бы понял, что что-то неладно, почувствовал бы опасность и, может быть, успел предупредить господина. Но Дофельд слишком полагался на слуг, на то, что они с господином едут в отряде, на самого господина, равных которому не было в бою, поэтому он ничего не заподозрил. Все произошло в одно мгновение: только что он размышлял о судьбе и промысле божьем, и вдруг — шум и свист, мельтешение перед глазами, что-то обрушилось ему на голову, он увидел только, как мелькают ноги мечущихся лошадей, увидел перед лицом покачивающиеся травинки, а потом его понесло вниз и наступила полная темнота.