***
— Воззри на наши бедствия и заступись за нас, и спаси нас скорее ради имени своего, ибо могучий спаситель ты. Благословен ты, Господи, спаситель Израилев.… Рей пыталась молиться — это было ее спасением. Она уже потеряла счет дням, едва различала, когда наступало утро, а когда приходил вечер — в темном подвале, где ее держали, единственным источником света было крошечное окошко под потолком. Она коротала время в мыслях о Кайло и молитвах. Только так получалось хоть немного отрешиться от того, что с ней происходило, от страшных мыслей, от разъедающей тревоги и ожидания еще худших бед. Только так получалось не думать о холоде и сырости, от которых некуда было деться. С того самого момента, как ее бросили сюда, коротко предъявив обвинение в колдовстве, ее мысли лихорадочно носились по кругу, а тело сотрясала дрожь. Ее знобило — не то от холода, не то от ужаса, не то от ощущения, что сейчас откроется дверь, и к ней войдет… кто? Палач? Тот, кто станет ее допрашивать? Временами она будто проваливалась в забытье. Ей вспоминались все те счастливые мгновения, которые она провела рядом с Кайло. Тепло его рук, его взгляды, прикосновения, слова, которые он ей говорил. Словно вновь переносилась в те свои грезы о невозможной, волшебной жизни в каком-то несуществующем небесном городе: она его жена, его возлюбленная подруга, она обожает своего мужа, а он отвечает ей таким же обожанием и преданностью. Но сладкие мечты кончались, и Рей снова видела этот темный подвал, где ее тут же охватывали мучительная тревога и такое волнение, что она принималась ходить взад и вперед по своей тесной клетке, не в силах усидеть на месте. Колдовство! Ее обвиняли в колдовстве и обольщении храмовника! О, она прекрасно понимала, что это означало… Смерть. Мучительную, позорную смерть. Даже если будет суд по всей форме, как ей сказали, даже если он будет публичным, ее участь предрешена. Ей, иудейке, имевшей связь с рыцарем Храма, не найдут оправданий, она виновна уже одним своим существованием. А вот что будет с Кайло? Что с ним сейчас? Где его держат? Обвиняют ли в чем-то? В ереси? Допрашивают?.. Нет. Нет-нет-нет! Она была готова признаться в чем угодно, только бы его оставили в покое! Пусть это будет только ее вина, раз уж ей суждено умереть, пусть хотя бы ему не придется пройти через пытки и ужас позорной смерти… Пытаясь согреть дыханием заледеневшие пальцы — как же в этом подвале было холодно! — Рей снова начала молиться. — Услышь голос наш, Господи Боже наш, пощади нас и умилосердись над нами и прими милостиво и благосклонно молитвы наши… Дверь скрипнула. Она не повернула головы, пытаясь сохранить остатки достоинства. Кайло назвал ее добродетельной женой из притчей Соломона. Она будет стойкой. — Ревекка, — тихо окликнул кто-то. Рей встрепенулась. По имени — иудейка Ревекка! — ее назвали тут только один раз, когда предъявили обвинение. Тогда это звучало холодно и страшно, отрешенно, будто в кошмарном сне, а сейчас говоривший будто не хотел, чтобы его услышали, но обращался к ней мягко. — Ревекка! Почти стемнело, и лица говорящего было не разглядеть. Но это явно был не тот храмовник, что обычно приносил ей еду. — Он… Бенедикт просил тебе передать… — сбивчиво, быстро зашептал посетитель. — Чтобы ты просила божьего суда поединком. Просила защитника. Сказал… напомнить тебе о венке из цветков шафрана, чтобы ты мне поверила. Завтра на рассвете тебя повезут в Ротли. Там же состоится суд. Он поставил на пол еду и ушел. Рей смотрела в сторону захлопнувшейся двери и вдруг поняла, что не дышит. Не может дышать. Грудь словно сдавило… Она вскочила, покачнувшись на ослабевших ногах, закашлялась и вдруг, рухнув обратно на скамью, которая служила ей постелью, заплакала. Впервые за эти страшные дни. Плакала и плакала. Наконец-то с надеждой и облегчением: ничего еще не было ясно, но то, что Кайло жив, что он помнит о ней, что он просил ей передать эти слова, а значит, продумал какой-то план, словно наконец согрело ее, снова сделало живой. В груди становилось теплее, дрожь уходила. Чуть успокоившись, Рей свернулась клубком на скамье, укрылась старым рваным плащом, который ей здесь выдали, заставив переодеться из мужской одежды в женскую рубаху. Кайло словно был рядом с ней. Она как будто увидела в какой-то каморке узкую кровать, слишком для него маленькую. Кайло лежал на спине, его дыхание было тяжелым, прерывистым. И вдруг, будто что-то почувствовав, он повернулся. Их глаза встретились. Он, кажется, протянул было руку… и странное видение исчезло. Осталось только тепло. Серый, едва разгорающийся утренний свет показался ей ослепительно ярким, а свежий воздух после тюремной сырости хотелось вдыхать полной грудью. Рей вывели во двор. Там уже собирался отряд, фыркали лошади, суетились слуги, совершая последние приготовления к отъезду. Она выпрямила спину, вздернула подбородок и, не дожидаясь очередного тычка, пошла к телеге, на которой ее должны были везти в Ротли. Преступницу, колдунью… Выставив на всеобщее обозрение в одной рубахе, с непокрытой стриженой головой… Встретили меня стражи, обходящие город, избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены. Она заставила себя думать о другом. О том, что если Кайло тут, если он ее видит… Он все еще видит в ней ту, чья цена выше жемчугов. Он видит ее такой, какая она есть, какой ей всегда хотелось быть, словно отражает ее в волшебном зеркале — и это всегда придавало ей мужества и сил. Но где же он… Где же.. Среди других храмовников наконец показалась знакомая высокая и мощная фигура. О! Он был на лошади, он по-прежнему был в рыцарском облачении… Значит, ему ничего не угрожало! Она едва не рассмеялась от радости и облегчения. Еще бы перехватить его взгляд, хоть на миг… Когда телега уже трогалась, Кайло вдруг резко обернулся. Рей услышала странный звон — его руки, державшие повод, оказались скованы цепью. Мир замер. Внутри у нее будто что-то оборвалось. Но едва заметная ободряющая улыбка, тронувшая его губы, тут же придала ей сил. “Они просто его боятся”, — сказала себе Рей. Она ему верила. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви.***
Кайло обвел глазами огромный зал. Как он и ожидал, поглазеть на суд над колдуньей-иудейкой собралось множество людей, которых стража едва сдерживала. Народ толпился со всех сторон, разглядывая судилище, где все было преисполнено торжественности и важности момента. В высоком кресле, прямо перед местом для подсудимой, восседал Хакс в пышном белом одеянии и с посохом, увенчанным крестом, в руке — символом священной власти. У ног его стоял стол, за которым сидели два капеллана, призванные вести протокол. Позади Великого магистра располагался прецептор, еще дальше, на простых скамьях, — рядовые члены ордена. Кайло посадили с остальными храмовниками на помосте, где был устроен трибунал. С него наконец сняли цепь, и он ждал, задумчиво глядя в пол. Шахматная партия еще не закончилась. Шахматная партия, о которой его противник даже не подозревал… — Если ты пойдешь рыцарем, я объявлю тебе шах. Подумай, прежде чем браться за фигуру. — Но матушка! Ведь если я не уберу рыцаря, то вы нападете на него епископом. — Именно. А дальше будет мат. Ты должен был понять это еще два хода назад, когда я переставила башню. Атаку планируют постепенно, и важно замечать то, что начинает делать твой противник, чтобы помешать его замыслам. — Ненавижу эту игру! — Он едва сдерживался, чтобы не перевернуть доску с неоконченной партией. Теперь, после объяснения матери, он видел, к чему все шло. Но сам… Думать, планировать… у него просто не хватало терпения и желания удерживать это все в голове. Куда проще рвануться вперед, а там будь что будет! — Это игра правителей, Кайло. Рано или поздно ты овладеешь ей в совершенстве… Кардо подтвердил, что Лея и в самом деле была в замке. Но сказал, что после комната, куда привезли из монастыря больную графиню, оказалась пуста, а расспрашивать об этом не решился, чтоб не навлечь на себя лишних подозрений. Кайло не стал настаивать. Он просто надеялся, что мать… в очередной раз смогла переиграть своих противников, просчитала все на несколько ходов вперед. Сделала то, с чем, в отличие от него, всегда справлялась блестяще. Едва ли она будет им гордиться, но все же… все же. И он смотрел в пол, как сделал бы всякий, чьи чувства сейчас будут выставлены на всеобщее обозрение: грешник, нарушивший устав, поддавшийся искушению. Запятнавший свою честь заблудший брат, который вызывал одновременно и жалость, и любопытство. Наконец заседание началось. Пропели псалом. Хакс начал торжественную речь о том, что Церковь денно и нощно сражается не только в Святой земле, но и тут, в Англии. Ее со всех сторон осаждают враги: иноверцы и еретики! Они стремятся ослабить ее, опозорить! Как подсудимая — иудейка Ревекка, — которая решила посмеяться не абы над кем, а над рыцарем Христовым, давшим монашеские обеты. И дело не только в любовной связи! Она хотела склонить Бенедикта Органского к вероотступничеству при помощи колдовства, подбивала устроить мятеж… — Да, этот благородный рыцарь нарушил устав нашего Ордена и вопреки произнесенным обетам связался с еврейской девицей… Он рисковал ради нее собственной жизнью, напал на своих братьев! Чему это можно приписать, как не дьявольскому наваждению или волшебным чарам? Однако склониться ко греху может каждый. И если рыцарь действовал по собственной воле, он тоже понесет наказание, невзирая на его высокий сан, доблесть и славу. Окончив речь, Хакс снова уселся на свое место во главе заседания и сделал знак рукой, чтобы ввели подсудимую. Все в зале заволновалось, пришло в движение: люди с любопытством вытягивали шеи, пытаясь выглянуть из-за голов впереди стоящих, чтобы увидеть загадочную колдунью-иудейку. Кайло поднял глаза лишь на миг — он не мог не убедиться, что с ней все в порядке, — и тут же опустил их. Рей… Она держалась прямо, с достоинством, но без вызова. Волнение выдавали лишь крепко сжатые кулаки да лихорадочный румянец на щеках. Еще немного, любовь моя. Еще немного, и ты будешь свободна… Он не мог не восхищаться ею, ее мужеством, стойкостью, спокойным благородством, которыми мог бы похвастаться не всякий мужчина в подобных обстоятельствах. Смотреть на нее лишний раз не стоило, но Кайло и так, не глядя, видел ее словно внутренним взором: ее ясные глаза, прекрасное лицо, всю ее гибкую и стройную фигуру. Такая хрупкая, слабая на вид, одна против всех этих исполненных власти и силы мужчин, уже осудивших ее, уже решивших обречь ее на мучительную и страшную смерть, — но она их не боялась. Он чувствовал это. И если бы можно было любить больше, чем он любил, то сейчас Кайло влюбился бы в нее еще сильнее. Приступили к дознанию. Он изо всех сил старался не вслушиваться в эти чудовищные, абсурдные обвинения, в унизительные, насмешливые вопросы и держал себя в руках лишь каким-то невероятным усилием воли. Один взгляд на то, как судьи брезгливо трогают “улики” — ее рукав, отрезанную косу, вуаль, обнаруженные в его вещах; как они оскверняют священные реликвии его любви… и он бы не выдержал, он бы придушил Хакса прямо тут, он переломил бы над его головой этот магистерский посох! И Кайло повторял про себя молитвы. Песнь песней. Он думал о том, что скоро Рей будет свободна как птица… Люблю на жаворонка взлет В лучах полуденных глядеть: Все ввысь и ввысь — и вдруг падет, Не в силах свой восторг стерпеть… — Итак, собранию все очевидно. Ты колдовством принудила брата Бенедикта к так называемому похищению… — Это вы его вынудили! — вдруг громко и твердо сказала Рей, и Кайло словно очнулся от сна, с изумлением вслушиваясь в ее слова. — Когда сэр Прайд захватил его земли, пока Бенедикт был в Палестине, вы отвернулись от него, бросили на произвол судьбы! У него не осталось ни денег, ни верных ему людей. Бенедикт хотел получить за меня выкуп у моего деда, а когда тот отказал… Он отвез меня, целую и невредимую, моей родственнице Маз. Вы можете вызвать ее в суд, и она вам это подтвердит. Легкий гул изумления прокатился по залу: выступления иудейки, посмевшей спорить с самим Великим магистром, никто не ожидал. — Да, он устоял, — с усмешкой возразил Хакс. — И какова же была твоя благодарность? Ты вызнала у этой своей родственницы новые заклятия, собрала нужные травы и амулеты и вернулась… — Я вернулась, когда случайно услышала на рынке разговор и узнала, что люди Прайда хотят убить “любимчика короля!” Что его обвиняют в организации мятежа. Вы знаете, — вдруг обратилась она к зрителям, — откуда у Бенедикта этот шрам? Он прикрыл собой короля Ричарда в битве при Арсуфе! А кто из вас, господа судьи, там был? Храмовники зашептались, пара из них неловко приподняли руки, обозначая, что присутствовали при том случае. — Вы можете сказать, что я девица чужой веры, — продолжала Рей, пользуясь неожиданным смятением суда. — Что я принадлежу к презираемому вами народу. Но, поверьте, я тоже знаю, что такое благодарность! Обвинять Бенедикта в организации мятежа лишь из-за того, что он исполнял свой долг и что король, возвращения которого они так боятся, благоволил к нему, — это недостойно и несправедливо. Народ одобрительно загудел. Послышались отдельные возгласы, смешки: короля Ричарда любили, а вот поведение магистра у многих вызывало вопросы. Кайло уже не мог отвести взгляда от Рей — она стояла, гордо вскинув голову, настолько исполненная праведного негодования и желания сражаться за него, осужденного своими братьями, что у него просто разрывалось сердце. Как же она была прекрасна — вот такая, чистая и цельная, будто излучающая свет, который освещал сейчас весь этот зал. — И буквально на следующий день, — медленно и насмешливо сказал Хакс, словно не обращая внимания на реакцию зрителей, — он уже выдавал тебя за свою жену, а ты колдовством вынудила его напасть на братьев! У нас есть свидетель… По его знаку вперед вышел сквайр одного из тех храмовников, которых Кайло встретил тогда на постоялом дворе. Сначала сбивчиво, но потом войдя во вкус, побуждаемый к тому же наводящими вопросами судей, он рассказал о том, как Бенедикт после разговора с братьями совсем было решил вернуться вместе с ними в прецепторию, но тут к конюшне выскочила иудейка — ее глаза светились, как уголья! Она выкрикнула что-то на своем наречии, и Бенедикта как подменили. Он тут же выхватил меч и кинулся на братьев, будто разом обезумев! А с пальцев иудейки сорвались молнии и ударили этого сквайра прямо в грудь, он готов показать шрам… После же он не помнил, что с ним было, видел лишь, что иудейка поднялась в воздух, как птица, и села на коня впереди Бенедикта, приказав ему скакать вперед. — У кого-то еще остались сомнения? — вопросил Хакс, обводя взглядом зал. — Девица почувствовала, что теряет власть над несчастным Бенедиктом, и, дабы удержать его, обрезала свою косу и подложила в его вещи. Как прежде сделала и со своим рукавом. Все мы понимаем, как велика сила женских волос, а уж тем более, когда подобное использует иудейская колдунья! Для этого же она переоделась в мужское платье и путешествовала с Бенедиктом, выдавая себя за его слугу, что позволяло ей не только неотступно быть рядом днем и ночью, но и постоянно прикасаться к нему, помогать ему одеваться. Она даже сбрила ему бороду! Чем еще сильнее приворожила его. Чья же тут вина? Несчастного брата, который лишь пытался вырваться из опутавших его сетей колдовства, или этой девицы, не гнушавшейся никакими способами, потерявшей всякий стыд, чтобы только добиться своей цели? Голос Хакса набирал силу, речь была хороша. Народ, однако, волновался, и чувствовалось, что это волнение вызвано не коварством иудейской девицы, а сомнениями в справедливости Хакса, который явно желал прикрыть одним грехом другой. Что слова Рей о Прайде и захваченных землях, которые у Бенедикта отобрали, когда сам он был в Святой земле, никого не оставили равнодушным. Что упоминание Ричарда и битвы при Арсуфе попало в цель. — Иудейка Ревекка! — Желание Хакса быстрее завершить дело было очевидно, он торопился. — Твоя вина доказана судом. Признаешь ли ты себя виновной? — Нет! Не признаю, — твердо и спокойно ответила Рей. И зрители тут же снова одобрительно загудели. — Все эти обвинения ложны, местами вымышлены, местами переиначены так, чтобы выставить меня ведьмой. Да, я медик, я разбираюсь в травах и снадобьях, но никогда не занималась колдовством. Я не пыталась приворожить брата Бенедикта. То, что мне пришлось переодеться в мужскую одежду, было лишь необходимостью, и я не могла поступить иначе. Я не признаю себя виновной! И, согласно вашим жестоким законам, мне остается одно лишь средство спасти себя и доказать, что я чиста перед Богом и людьми. Я требую божьего суда поединком!.. Кто может одолжить мне перчатку? — чуть понизив голос, обратилась она к присутствующим. Сразу несколько храмовников кинулись стягивать кольчужные рукавицы, и Великий магистр зло нахмурился. Кардо успел первым. Взяв перчатку, Рей поблагодарила его кивком, а потом просто и с достоинством швырнула ее под ноги Хаксу. Зал ахнул. — Ну что ж… — Он усмехнулся, словно только этого и ждал. — Ты в праве требовать божьего суда, хоть это и будет твоей погибелью. Есть ли у тебя защитник? — Я не могу назвать его сейчас, но я верю, что найдется благородный человек, который явится, чтобы заступиться за честь невинной девушки… Ее голос доносился будто сквозь толщу воды — так сильно у него шумело в ушах от волнения. Кайло приподнялся с бьющимся сердцем. Вот оно. Вот оно… — Никогда не недооценивай своего противника, Кайло. Планируя атаку, думай о том, что и он видит твои намерения. Поэтому твоей задачей будет не только выполнить свой замысел, но и ввести в заблуждение врага, заставив его пойти по ложному следу… — Бенедикт! — торжествующе осклабился магистр. — Я смотрю, тебе не терпится выступить в защиту Ордена! Ты ведь лично пострадал от порчи и вредоносных волхвований проклятой иудейки. Кто как не ты отстоишь честь — и свою, и своих братьев? Данной мне властью я поручаю тебе биться в судебном поединке от имени Ордена Иерусалимского Храма и для собственной защиты, а посему прими этот залог… Да! Да! Шах. Прецептор, поднявший брошенную перчатку, направился к Кайло. Тот взял ее. Сжал в кулаке. И наконец посмотрел на Рей. Всего один быстрый взгляд, один намек на ободряющую улыбку. Все будет хорошо, любовь моя. Еще немного, и ты будешь свободна. Она все поняла. Конечно, она поняла. Она вдруг вскрикнула, как от удара, побледнела и, лишившись сил, упала на скамью. Любовь меня к себе зовет. Но за мечтами не поспеть. Я не познал любви щедрот. Познать и не придется впредь.