Гранатовый щербет

Во мраке безрадостном ночи, Душевной больной пустоты Мне светят лишь дивные очи Ее неземной красоты. Н. Гумилев — Во мраке безрадостном ночи… Чемодан все еще стоял неразобранный в углу комнаты, а Ран лежал на кровати и смотрел, как порывы теплого ветра колышут занавески. Конверт с фотографиями от Мирэ лежал на столе, они и правда оказались потрясающими. В таком задумчивом состоянии он пребывал с момента, как пересек порог своей комнаты. Вся левая часть тела все еще пульсировала, отдаваясь фантомами боли. Почему-то именно в этот момент Хайтани вспомнил о том, как впервые Вакаса пересек порог его комнаты, вспомнил его мягкий голос. В районе сердца его будто вновь пробила игла, боль физическая пересеклась с мучившей его душевной. Даже не так: он пытался думать о черных узорах, выгравированных на его теле, но боль от них не была даже десятой частью той муки, что обуревала его. Весь июнь он метался, не понимая, как можно попасть к Вакасе; в какие-то моменты он порывался пойти вновь к дому Сано, чтобы ему сказали адрес, но потом останавливал себя и прокручивал вновь все в голове. Где-то на задворках мелькали мысли о том, что он действует не подумав, но другая его часть не давала ему спать по ночам, прокручивая в голове все образы Вакасы, его слова, жесты, ухмылки на губах. Вновь он оказывался так близко, наклонялся и смотрел в светло-фиолетовые глаза Рана с полуулыбкой. От этих простых изображений мальчик кусал свои губы и судорожно вздыхал, утыкаясь носом в подушку. Особенно часто эти мысли возникали перед сном, порой, он даже ждал вечер только, чтобы эти изображения вновь пришли к нему в полутьме и заставили его сердце остановиться. Последний раз он виделся с Шиничиро до его поездки к Вакасе, которая должна была быть в середине июля; Ран знал, что они говорят по телефону, знал, что Шиничиро не первый раз едет к Имауши, но все это он узнал от Майки. Если бы не отпуск с родителями и поездка в другую страну в конце июля, он бы уже сошел с ума от мыслей. Они всей семьей выбрались в Сеул на две недели. Первые дни они гуляли все вместе, забирались по крутым дорогам к дворцовым комплексам, прогуливались по полупустым музеям, останавливались в ресторанах и кафе. Но уже через два дня братья ушли исследовать город самостоятельно, бродили по сплетению улиц, рассматривали разных людей, слушали незнакомую речь. Перед поездкой Риндо выучил пару фраз на корейском, Ран мог же сказать только «аньёнасеё», зато умело этим пользовался, обращаясь к продавцам. Во время своей прогулки братья забрели в район Хондэ, который показался им как будто бы родным со всеми пестрящими вывесками, сетью запутанных проводов, яркими магазинами и кафешками. В этом районе тусовалось много молодежи самого разного возраста. Хайтани шли по улице, рассматривая проходящих мимо людей, их одежду, слушая вой проезжающих мимо байков. Они остановились в одном кафе и заказали обед.  — 눈이 참 예쁘네요, — раздалось где-то рядом с их столиком, но Ран не обратил внимания на слова. Риндо, сидевший напротив, поднял голову. За столиком рядом сидели два парня и девушка, скорее всего студенты, вот она-то и смотрела на мальчиков своим хитрым, восхищенным взглядом. Ран тоже посмотрел в сторону, куда кивнул младший Хайтани, и встретился с этими яркими глазами. Вокруг девушки вилась плотная, горячая аура, которую невозможно было проигнорировать; она все ждала, что ответят ей. — Простите, что вы сказали? — решил все же спросить Ран. — Так и знала, что вы японцы, — ответила девушка, переходя на японский язык. — Я говорю, что у вас красивые глазки. Это линзы? — Нет, — настороженно произнес старший. — Да ну! Хайтани продолжили обедать, но та компания от них не отставала. — Могу я тогда сделать пару фотографий? Конечно, после обеда. Все оставшееся время Хайтани рассматривали напрямую эту девушку так, как она рассматривала их: на ней была темно-малиновая кофта с длинным рукавом, черный жилет, на груди висели темные очки. Черные, длинные волосы забраны в высокий хвост, короткие пряди у лица небрежно обрамляли его; на губах розовый блеск. На столе стояла черная коробка, в которой был пленочный фотоаппарат. Девушка опередила счет и заплатила за братьев, улыбнувшись им. — Ну так что? — перекидывая ремешок от фотоаппарата через шею, спросила она. — Мы не против. — Вот и отлично. По дороге говорила только девушка, парни лишь шли позади, изредка перебрасываясь между собой фразами на корейском, отчего Ран чувствовал себя некомфортно. Девушка, а она назвалась Мирэ, попросила попозировать братьев посреди улицы, запечатлевая их на фоне толпы и вывесок, затем сделала пару фото по пояс. Каждый раз она кивала и приговаривала: «Чоа, чоа!» Ран предположил, что это переводилось как: «так, так, или неплохо, неплохо, или хорошо, хорошо» и был в общем-то прав. В какой-то момент она вновь перешла на японский: — Вы как будто и раньше работали моделями, — засмеялась она. — Не было такого опыта? Очень зря, подумайте над этим. Говорите, вы здесь еще неделю пробудете как минимум? Тогда я должна успеть показать вам фото, я вам адрес запишу студии, она прям неподалеку находится, — девушка принялась искать бумажку и ручку в сумочке, затем вновь перерыла все, спросила у своих спутников, нет ли у них. — Жаль, как же так. Давайте, я тогда просто покажу вам, где она находится? Казалось, ничего плохого не должно было произойти, но Хайтани все еще были напряжены и в то же время заинтересованы. Они прошли по улице за девушкой, завернули в узкий переулок и вынырнули будто в другом мире: здесь атмосфера совсем немного, но отличалась от той, что была на главной улице: вокруг полно байков, над вывесками баров разные полотна, стены исписаны, но и здесь все еще плелась паутина из проводов. Время близилось к шести вечера, они зашли в бар, который наполнялся самыми разными людьми. Это был Роппонги в отражении зеркала, вроде бы он же, но при этом совсем незнакомый. Парни остались за стойкой, здороваясь с кем-то знакомым, Мирэ же побежала вперед и наверх, мимо двери, расписанной красками; Хайтани остановились и с любопытством заглянули туда. — Это тату салон моих хороших знакомых, — произнесла девушка, разворачиваясь к ним, будто бы затылком видела, что они не следуют за ней. Она задрала свою длинную черную юбку до бедра, показывая темный ромб, на фоне которого были набиты розово-фиолетовые розы с двумя бабочками. — Красиво, правда? Этот эскиз они сами придумали, есть там у них один парень, он словно бы видел меня насквозь, когда рисовал эскиз. Он всем так придумывает, его проницательность поражает и пугает. На третьем этаже располагалась фотостудия. Мирэ передала им визитку и кивнула головой, как бы говоря, «ну вот на этом все». — Я еще побуду в студии, нужно будет проявить фото, так что обратно спускайтесь без меня. Братья не спеша двинулись вниз, но расписная дверь вновь потянула их к себе, и они переступили порог салона. Ран помнил разговор с мастером (пришлось, конечно, прибегнуть к помощи той девушки, так как мастер японского не знал) и созданный эскиз. В том районе никто не спрашивал их возраст, нужна была только правильная цена, а за этим дело не стало, хоть и пришлось расстаться с большей частью накопленных карманных денег. Прокручивая в голове всю поездку, Хайтани вновь вспоминал начало сеанса, почему-то даже тогда в его голове была мысль: «Что скажет Вакаса, когда увидит эти тату?» И сейчас он вновь жаждал узнать ответ на этот вопрос, какая эмоция будет на лице у Имауши? Ран скомкал одеяло и закинул на него ногу. А вдруг Вакаса уже давно приехал в Токио? Эта мысль взбудоражила мальчика, он бурил взглядом подоконник, ожидая того, что к нему вот-вот заберется Имауши. Время шло, но никто не появлялся. Тогда он решил закрыть глаза и уснуть, чтобы ночь скорее прошла, а завтра он обязательно сходит к Сано и узнает все, но сейчас нужно было уснуть. Время шло, этот поток чувствовался физически, то и дело затекало тело, приходилось то переворачиваться на спину, то на бок; одеяло то откидывалось подальше, то наоборот притягивалось ближе. В итоге пришлось прибегнуть к безотказному методу: Ран устроился поудобнее и погрузился в свои мысли. Он представлял, как Имауши заходит тихо в комнату через окно, идет к нему и останавливается у кровати, наблюдая за раскинувшимся Раном. Мальчик представлял эту улыбку, серьгу, что болтается в ухе, голос, что что-то тихо произносит, а затем — Ран замирает, погружаясь все глубже в свои фантазии, почти перестает дышать — Вакаса вешает свое белое пальто на спинку стула, оставляет у окна обувь и ложится рядом. Последние действия Ран всегда смаковал, расписывая в своей голове как можно подробнее, что делает Вакаса, как пахнет от него, какие слова он произносит. Имауши, в мыслях мальчика, ставит руку у его головы, склоняется над ним и долго всматривается в его лицо, наблюдая за подрагивающими ресницами, и смеется; он ложится на бок, совсем на краю, облокачивается на локоть и упирается кулаком в висок (Ран чувствует этот взгляд, будто все происходит взаправду). В своих мыслях Хайтани не выдерживает взгляд Вакасы и приоткрывает глаза, а затем делает то, на что в реальной жизни ни за что бы не осмелился: пододвигается ближе, утыкаясь лбом в грудь Вакасы, он чувствует тепло и ощущает макушкой его дыхание. Парень касается его распущенных светлых волос, касается пальцами плеча, а затем обнимает одной рукой, прижимая ближе к себе, Вакаса что-то шепчет, обжигая ухо (Ран размыкает губы, дыхание учащается). Он чувствует ладонь на своей спине и жмется ближе, обнимая скомканное одеяло. Нет, сегодня Имауши не будет его кусать, Ран сдерживает эту сладкую фантазию, оставляя ее на потом. Сегодня они вдвоем и Вакаса только его. Сон накрывает его в объятьях Имауши.